Здесь создавалось ядерное могущество страны
Г.И. Миронов
Геннадий Иванович Миронов (1926 – 9 октября 2000 г.) большую часть своей жизни отдал Машиностроительному заводу, где занимал различные должности, в том числе и начальника одного из основных цехов. Публикуемый материал говорит об авторе как человеке сострадательном и чутком. Среди краеведов нашего края он и был известен именно таким – готовым оказать помощь, бескорыстно отдавать себя общественному делу. При этом он всегда проявлял тот душевный такт, который располагал к нему людей старшего поколения. Геннадий Иванович много помогал клубу «Старый город», был одним из создателей экспозиции «Богородские семьи». Нельзя не вспомнить об его отце – известном ногинском краеведе Иване Федоровиче Миронове, человеке необычной судьбы. В письме к сыну известного спортсмена и спортивного комментатора Яна Спарре он писал: «…в январе 1920 года меня, как бывшего самокатчика (велосипедиста – ред.), направили на работу в поезд предреввоенсовета Троцкого, там же работал Ваш отец Ян Спарре,… начальником поезда был Петерсон, заместителем Берзин…». Иван Федорович был заядлым спортсменом и краеведом, участвовал в становлении Ногинского краеведческого музея.
В наши дни, когда не запрещены упоминания об испытании в 1961 году на Новой Земле термоядерной бомбы, названной «Кузькина мать», об условиях испытаний бомб на Семипалатенском полигоне, нам необходимы знания – в каких условиях создавалась «ядерная мощь» Советского Союза. И то, что писал Г.И. Миронов, тоже краеведение – день за днем вел он летопись своего предприятия для потомков.
Публикация представляет собой сокращенный вариант статьи автора в газете «Энергия» (г. Электросталь). (№ 48 (313) 15 декабря 1995 г.)
...В конце сороковых – начале пятидесятых годов технологии, позволившие развивать атомную энергетику и крепить обороноспособность страны, были новыми не только для нашей страны, но и для всего мира.
Известно, что нормы радиационной безопасности, действовавшие в то время, значения дозовых нагрузок и допустимых концентраций радиоактивных веществ в производственных условиях были существенно выше, чем сегодня, при этом нередко имели место превышения установленных параметров.
В каких же условиях работали люди там, где создавались новые производства?
Коротко опишу то, чему сам был очевидцем и испытал на себе, работая в течение многих лет в цехах № 1, 14, 39.
Урановый концентрат поставлялся на завод в железных или картонных банках весом около 50 кг, которые вскрывались в корпусе 134 топором, затем содержимое вручную пересыпалось на открытый ленточный транспортер и по наклонным галереям через промежуточные бункеры поступало в корпуса 135 и 136. Эти, как и все последующие операции, выполнялись открыто, безо всяких укрытий и боксов. Как правило, не использовались даже лепестковые респираторы.
Атмосфера производственных помещений кроме радиоактивной пыли была насыщена парами двуокиси азота, аммиака. При частых остановках оборудования (например, спирального классификатора) происходил интенсивный выброс двуокиси азота в виде темно-коричневого дыма, в среде которого при проведении ремонтных работ не было видно вытянутой руки. Получавшиеся при азотнокислой обработке окислы азота удалялись общеобменной вентиляцией через примитивные скрубберные фильтры, которые улавливали лишь мизерную их часть, поэтому шлейф выбросов, как его называли, «лисий хвост», из вытяжной трубы тянулся в сторону Храпуново или другого населенного пункта, в зависимости от того, куда дул ветер. Из-за повышенной влажности в цехах (завод, как известно, строился на болотах), наличия кислотных паров, почти ежедневно выходило из строя несколько электродвигателей, которые обычно не подлежали ремонту и их просто закапывали в землю. Для замены двигателей имелся постоянный запас во много десятков и даже сотен единиц (люди, как оказалось, надежнее: их заменяли реже).
Выброшенная вентсистемой двуокись азота, взаимодействуя с атмосферной влагой, образовывала кислоту, которая, опускаясь вниз и попадая на одежду прохожих, прожигала ткань, а попадая на открытые части тела людей, вызывала микроожоги. (А чем дышали легкие?)
На территориях, прилегавших к корпусам 135 и 136, в короткий срок погибли сначала хвойные, а затем и лиственные деревья, стойкими оказались лишь тополя.
С азотной кислотой был еще случай, когда, примерно в 1951 году, в ночную смену по ошибке оператора все содержимое железнодорожной цистерны с кислотой вместо приемных баков кислотного отделения оыло перекачано на пол корпуса 136. В то время часть технологических коммуникаций и вся кабельная разводка проходили по подпольным каналам, а они в этом случае до краев заполнились кислотой, залило и поверхность пола. Естественно, атмосфера корпуса – а он был низким, с этажным расположением оборудования – была насыщена парами кислоты. Все кабели разъело, питание оборудования потом долго производилось времянками. Персонал проводил нейтрализацию кислоты содой и собирал получившуюся смесь вручную, совками и ведрами.
Приведу также пример, как выполнялись некоторые технологические операции. Одна из них – фильтрация растворов на пластинчатых фильтрах (если не ошибаюсь, их называли нутч-фильтрами). Так вот, продукт с фильтрующей ткани снимался вручную, скребками. И случались травмы кистей рук при зажиме пластин.
Второй пример – прокалка так называемого «желтого спека» при получении порошка закиси-окиси. Процесс производился в открытых 4-трубных печах типа ПН-15. Спек вручную лопатками загружался в овальные лодочки, которые через определенный промежуток времени толкались, так же вручную, вдоль по трубе. Полученный порошок закиси-окиси открытым способом, и снова вручную, пересыпался из лодочек в транспортные емкости.
В то время инженерно-технические работники вспомогательных служб работали по 8 часов (рабочие – по 6 часов), получая лишь талоны на молоко, но не на лечебно-профилактическое питание. ИТР цеха № 1 как основных, так и вспомогательных служб (за исключением сменных мастеров), как правило, работали в производственных помещениях в домашней одежде и обуви, имея в качестве спецодежды лишь халат и чепчик и разнося потом радиоактивные вещества по территории завода, жилого массива и квартирам.
Пластическая деформация металлического урана в корпусе 33 (тогда он был в составе цеха № 39) производилась безо всяких защитных укрытий на обычных прессах и на многоручьевом прокатном стане, стоявшем посреди корпуса.
Механическая обработка блочков в корпусах 33, 162, 164 шла на универсальных токарных станках с их загрузкой-выгрузкой голыми руками.
При описании производства лития-6 (газета «Энергия», № 35) И.И. Кузнецов отмечал, что для транспортирования ртутной амальгамы в корпусе 145 цеха № 14 использовались винтовые насосы. Это верно, но они применялись только в заключительном периоде работы цеха. Вначале же использовались обычные центробежные насосы с фторопластовой футеровкой и таким же уплотнением. При нарушении герметичности уплотнении вокруг этих насосов образовывалось ртутно-пылевое радужное облако, достигавшее потолка корпуса, который, в отличие от стен и пола, водой не орошался. Из-за имевшихся в оборудовании протечек по напольным каналам постоянно протекали ручейки ртути. Учитывая вредное воздействие этого металла на зубы, в корпусе 145 был организован стоматологический кабинет, которым заведовал доктор Рыжов (было, однако, и хорошее). Вполне логично, что при использовании ртути в таких громадных количествах здание корпуса буквально пропиталось ртутью и, несмотря на многие и длительные попытки, его не удалось дезактивировать. В результате корпус снесли с захоронением останков на хвостохранилище – по соседству с радиоактивными отходами.
По словам И.М. Кузнецова в упомянутой статье, в корпусе 145 был всего один несчастный случай. Но какой! При взрыве в ночную смену выпарного аппарата конструкции Левина аппаратчице, его обслуживавшей, оторвало голову.
Судя по серии статей о прошлом призводстве, сейчас сняты запреты на публикацию материалов, бывших секретными.
Настала пора рассказать и об истинных условиях работы в то время, опубликовать величины существовавших норм радиационной безопасности и имевших место их превышений, рассказать о применявшихся методах дозиметрического контроля и методиках отбора проб.
Доказательством того, что погрешности в измерениях были (и немалые), служит следующий пример. При расчете извлечения урана из руды, примерно в 1951 году, из-за неточностей анализов оказалось, что процент извлечения урана из руды превысил отметку 100%. На выяснение этого парадокса ушло почти три года, в течение которых коллектив цеха № 1 не получал премию.
Сравнительный анализ данных позволяет утверждать, что условие работы людей в ряде производств в 50–60 годы в течение 10-ти и более лет по отрицательному воздействию на организм человека могут быть сравнимы с условиями труда ликвидаторов Чернобыльской аварии, тем более тех, которые работали там считанные дни или даже месяцы на зараженной местности в отдалении от зоны разрушенного реактора.
Нам, отработавшим много лет в описанных условиях, доставляет большую радость видеть, как сегодня изменились к лучшему условия труда работников основных цехов. Но в то же время мы, ветераны, не щадившие свого здоровья – не ради наград, а для укрепления обороноспособности страны, – хотели бы, чтобы об этом знало подрастающее поколение и чтобы на смену равнодушию, с которым нам приходится нередко встречаться, пришло внимание и уважение тех, для обеспечения мирной жизни которых мы трудились.
Поделитесь с друзьями