Альманах"Богородский край" N 3 (8) (2000)

Жизнь невозможно повернуть назад

Ю.И. Лепетов

Продолжение. Начало см. «Богородский край» № 2 (7), 2000 г.

 

Рядом с «атомом». Боевые будни в мирное время

Написать об этом собирался давно, но, как говорят, не мог собраться с духом. Подтолкнул меня к этому мой старый знакомый преподаватель Ленинградского политехнического института, кандидат технических наук Иван Колесников. «Пиши воспоминания об этом, – посоветовал Колесников. – Пусть через десятилетия почитают об этом твои внуки и правнуки и подумают, на грани какой катастрофы балансировало человечество».

Так я и решил написать об армейских буднях. А предыстория службы в кадрах Советской Армии такова.

В армии я не служил, имел отсрочку (бронь) еще с 1937 г., с момента поступления в институт.

Работая первым секретарем Ногинского горкома комсомола, был аттестован как лейтенант запаса, политсостав.

В конце 1949 г. перешел на хозяйственную работу – начальником цеха на заводе 548, позднее – завод топливной аппаратуры. В начале 1950 года меня избрали парторгом МК КПСС. К нам в город первым секретарем ГК КПСС был назначен некий Уроженко, раньше работавший в аппарате обкома партии. Коммунист он был нечистоплотный, партийности в нем было мало, критики не терпел. На городской партийной конференции в 1951 году его серьезно критиковали, в том числе и я.

После конференции он со мной и многими другими секретарями парторганизаций противно лицемерил, но, как оказалось, затаил злобу и искал удобного случая, чтобы разделаться.

И дождался.

Летом 1951 года вышло Постановление ЦК КПСС о мобилизации в кадры Советской армии политработников запаса. Галочки в списке ставил лично Уроженко. Я и еще ряд товарищей были «удостоены» его внимания. Уроженко спустя год был снят с работы за грязные дела и строго наказан. Но я в армии не служил и, откровенно говоря, чувствовал себя как-то неловко.

Поэтому, не споря, закончил в Москве шестимесячные курсы политсостава Московского военного округа.

Прибыв в Округ, в политуправлении инженерно-строительных войск получил назначение в 113 отдельный инженерно-строительный батальон заместителем комбата по политчасти, одновременно меня избрали секретарем парторганизации.

В батальоне личный состав – в основном узбеки, а сержантский – казахи, которые очень любили меня.

Узбекам это очень не нравилось. Мне доставалось, национальный состав батальона порождал немало тревог.

В батальоне мы имели свинарник. И вот иногда за обедом возьмет кто-нибудь да и пустит «пулю»: чушка во щах. Страшное «ЧП» – ведь ни узбеки, ни казахи свинину не едят. Что делать, забивали свиней, создавали из личного состава комиссию, возили свинину на рынок, продавали и покупали говядину и баранину.

Помню, в 1952 году перед праздником 1 Мая мне довелось дежурить по батальону. К праздничному обеду надо было испечь 1200 штук сладких пирожков. А тесто не подходит... Подошло только ночью. Мобилизовали всех дежурных по ротам, и буквально все, до самого подъема, лепили эти пирожки.

Через три месяца меня перевели в инженерно-технический полк и избрали секретарем парторганизации. В полку служил мало. Само хозяйство Капустина Яра принадлежало испытательному ракетному полигону, сейчас его именуют в печати Космодром № 1.

Здесь запускали собачек Белку и Стрелку, козочек и многое другое. Топливом для ракет был еще и спирт. 40 тонн хватало на полторы минуты полета. Но это было уже начало великой космической эры.

Мы работали главным образом на сооружении пусковых комплексов.

Еще через полгода меня отозвали с Капустина-Яра в распоряжение Главпура и началась моя «атомная эпопея». Получил назначение в в/ч 52605. Добирался туда, как говорят, молча – дома никто не знал, куда я еду. Нина с чемоданами и с Толей оставалась в Капустином-Яру и, разумеется, тоже ничего не знала. Когда я ей позвонил о переводе, в телефонную трубку капали слезы.

Через два дня мне скомандовали: в самолет. Поднялись, сделали круг над Семипалатинском и курсом – на полигон. На подлете к гарнизону показался небольшой поселок, обжитый и даже уютный, расположенный на красивом крутом берегу Иртыша. Как в песне поют: «Городок наш ничего, населенье таково» – Погоны, погоны, погоны и офицерские жены. Всего в это время было небольших три улочки двухэтажных домов. В центре большой ухоженный, весь в цветах, сквер, который со стороны берега окаймляли три красивых здания: управление и штаб, Дом офицеров и гостиница для высокопоставленных лиц.

Гарнизон занимал несколько квадратных километров, опоясан был колючей проволокой, контрольно-пропускными пунктами, с внешней стороны пограничные столбы с гербом Советского Союза. Как говорят, закрыт был наглухо. Режим очень строгий. Связь с внешним миром – только письма. Выезд – лишь в отпуск и по служебным делам.

Еще при нас городок расширялся и обустраивался. По свидетельству очевидцев, сегодня это – благоустроенный город с многоэтажной застройкой, и имя ему дали – город Курчатов. В наши годы конспиративно мы его называли «Лимонией» или «Надеждой». Чем «Лимония» еще была замечательна, так это сухим законом, даже пиво не продавалось, обилием ценных пород рыбы в Иртыше, но самое главное – людьми, которые верой и правдой служили делу, и не только по приказу, но и по совести. А вокруг, тоже как в песне, «Степь, да степь кругом», на многие десятки, даже сотни километров ковыль, ковыль, ковыль. Правда, иногда степь чередуется с небольшими горными образованиями высотой до 1500 метров с богатой зеленью и красивыми скальными образованиями.

Со степного аэродрома нас доставили на «Кур­ский вокзал», в шутку так окрестили офицерское общежитие для вновь прибывающих, показали, где офицерская столовая, и сказали: «ждите вызова». В библиотеке взял «Поджигатели» и «Заговорщики» Шпанова, схожу в столовую и опять за книгу. То ли год был такой, пока до столовой дойдешь и обратно, мошкара за­жрет, лезет и в рот, и в нос, и в уши. Тучи мошкары летом. Правда с годами ее стало меньше и меньше, видно чего-то испугалась. Живу день, два, на третий посыльный сообщил, что вызывают в политотдел. Являюсь, представляюсь заместителю начальника политотдела полковнику Терехину.

«Мы Вас направили библиотекарем в отдельный автобатальон». Меня как ошпарило. – «Нет, товарищ полковник, если я Вам не нужен, отправьте обратно в Главпур». – «Товарищ лейтенант, не портите о себе впечатление». Я в ответ попросил разрешения выйти.

Через пару дней опять вызывают в политотдел, но уже начальник – полковник Прусов. Представляюсь как положено. «Садитесь. Мы Вас направляем зам. командира части по политчасти и одновременно будем рекомендовать секретарем парторганизации в гарнизонную комендатуру». – «Это другое дело».

В курс служебных дел я вошел довольно быстро – помогли опыт комсомольской и партийной работы и, конечно, образование, оно везде, и в гражданке, и в армии – лучший друг.

Комендатура выполняла весьма ответственные задачи. Пропускной режим был очень строгим, достаточно сказать, что въезд и выезд, перемещение между объектами полигона осуществлялось по пропускам с последней надписью уполномоченного Совета Министров СССР. Бланки пропусков являлись документом строгой отчетности.

В личной жизни в данной должности мне повезло, мне помогли всего за два месяца оформить разрешение на въезд семьи. Летом я прибыл в гарнизон, а в октябре 1952 года уже полностью обустроился здесь с семьей. Продовольственое и промтоварное снабжение гарнизона было по высшей категории. Социально-бытовое обеспечение и 50 %-ная надбавка к окладу были предусмотрены не случайно, ибо служба на полигоне – не из легких.

На нас лежала серьезная ответственность не только за выполнение основных работ, но и за безопасность окружающего нас гражданского населения.

На обоих направлениях мне пришлось много работать.

Начало было нелегкое. А буквально через год я получил новое назначение – инструктор политотдела управления полигона по информации и кадрам политсостава. Будучи еще лейтенантом, работать пришлось в окружении одних старших офицеров.

Весь период моей службы командовал полигоном генерал-майор Енько Анатолий Валерьянович, лауреат Государственной премии, высокообразованный, интеллигентный человек в полном смысле этого слова.

На вечерах отдыха в Доме офицеров, на танцах, на стадионе он всегда был общителен и доброжелателен. Короче, и с деловых, и с партийных, и с чисто человеческих позиций – начальник полигона был для нас эталоном поведения.

А теперь о делах более серьезных

В 1952 году я не принимал непосредственного участия в проведении испытаний, но впервые стал свидетелем одного из них.

Получилось так, что, когда по делам службы я был на одном из наших КПП, неожиданнно вбежал солдат со страшным выражением лица и криком: «Товарищ лейтенант, солнце упало». Для него это тоже было впервые.

Мы вышли из КПП. Зрелище зловещее, красивое и страшное: огромный ярко-соломенного цвета, раскаленный до милллиона градусов полушар, постепенно багровея, поднимается вверх, а за ним тянется ножка гриба, которая тащит за собой ввысь землю, кусочки кирпича и многое другое от построенных для испытаний различных сооружений. На значительной высоте образуется густое темно-серо-бурое облако и движется в том направлении, куда указали ему путь метеорологи, и не дай бог с отклонением.

С 1953 года и по день увольнения я и большинство офицеров, не занятых непосредственно на площадках, принимали непосредственное участие в «работах». Так у нас именовались очередные испытания. Большинство из нас работали по обеспечению безопасности окружающего полигон населения. Вся опасная зона делилась на сектора и в каждый сектор направлялся отряд обеспечения безопасности. В составе отряда были транспортные средства, радиостанции, машины с горючим, с питьевой водой, походная мастерская и другое необходимое для автономной работы, порой на два-три месяца. При длительном пребывании придавались самолет типа ЯК-12 и вертолет МИ-4.

Надо сказать, что работе по обеспечению безопасности населения правительственной комиссией придавалось большое значение. В ряде случаев определялась обязательная эвакуация населения на безопасное расстояние – на 100 и более километров.

Дважды мне пришлось эвакуировать все население колхоза имени Тельмана. И в одну из эвакуаций чуть не случилось «ЧП».

Ехали почти весь день и к вечеру должны были доложить по рации о прибытии, так как на следующий день утром рано должно быть «Ч», т.е. час испытаний. И вдруг, не доезжая несколько километров до места назначения, а оно было на берегу озера с источниками пресной воды, казахи потребовали остановить колонну.

В этот раз в каждом отряде находился уполномоченный обкома партии, у нас был тов. Исаев, кажется зав. орготделом обкома партии. Выходим из машин, выясняем в чем дело. Оказывается, рядом с местом эвакуации было поселение, где жили чечены и ингуши. У казахов они вызывали страх, потому что ходили с холодным оружием и вели себя довольно развязно. К нам они относились, я бы сказал, хорошо.

Уговаривали, уговаривали казахов, ни в какую. Вечереет, а еще ехать. Председатель колхоза сообщает нам, что старейшины приняли решение попить чай и посоветоваться.

Каково же было нам ждать, если они пьют чай по несколько часов. Но пришлось соглашаться, насилие применять нельзя.

Часа три пили чай и наконец пришли к выводу, что надо двигаться, стало прохладно, с нами много детей.

Начали двигаться и опять, как на зло, «ЧП». Надо было преодолеть сопку, а тут оказался солончак. Первая машина сразу села, шофера последующих один за другим стали брать выше и тоже сели. Хорошо, что у нас был трехосный ЗИЛ с вездеходовской резиной, с помощью его машину за машиной вытаскивали. Так и прибыли к месту близко к полуночи, разгрузились при свете костров и тут же доложили командованию о прибытии. И от сердца отлегло.

Раз заговорил о солончаке, расскажу еще один эпизод. Перед одной из «работ» меня и замполита отдельного батальона связи Васю Щукина направили на рекогносцировку в район Кайнара, где мы должны взять сопровож дающего переводчика – на отделенных зимовках в летнее время, как правило, оставались пожилые люди, в основном женщины, плохо разговаривающие по-русски. Задача была несложная, но ответственная – на отведенной нам территории не должны быть пропущены ни одна зимовка, ни одна юрта. Семьи, в основном, были скотоводческие и перемещались в летний период постоянно, то к месту хороших лугов, то к источникам мало-мальски прес­ной воды.

До Кайнара не доехали километров 25–30, дорога пролегла через солончаковый участок. Мы сначала не придали этому значения, двигались и двигались вперед. Шофер не имел опыта их преодоления. Надо было брать его или с большой скоростью или двигаться на первой скорости равномерно, не газуя, а он почувствовал неладное и газанул. Мучались, мучались, так и посадили машину на брюхо, больше чем на полметра в эту непролазную жижу. Мокрые, все в грязи, темно. Разожгли костер, покушали и в кузов ГАЗ-63 спать. И как назло, не встретился ни один казах. Бывает едешь ночью, нет-нет, да и встретится казах на лошади, даст ориентир. Спросишь: «Бабай, куда едешь?» – «К брату чай пить». – «А далеко?» – «Километров 200...»

С рассветом встали, рядом небольшая сопка со слоистой породой. И сколько этих каменных блинов мы перетаскали – трудно сказать. Подрывали колеса, домкратом подвешивали понемногу машину и подбивали камни, затем выстлали вперед почти весь солончаковый участок и выбрались. Я эту низенькую, серого цвета травку, покрывающую солончаки, запомнил на все время службы и рот больше не разевал.

Это было однажды и дай бог

В один из этапов испытаний я вышел с отрядом в заданный мне район. Рано утром ведем наблюдение и держим связь со штабом. Как всегда, в воздухе появляется бомбардировщик на предельной высоте в сопровождении пятерки истребителей. По рации нам сообщают «Ч-15», «Ч-5».Смотрим – истребители врассыпную.

Ждем, должно быть «Ч». Радиосвязь молчит. Бомбардировщик пошел на круги. Через 30 минут получаем сообщение, что «работа» отменяется, не сработал механизм сброса. А куда же денется бомбардировщик с подвешенным чудовищем ярко-красного цвета? Аэродром-то ведь в Семипалатинске, на окраине города. Получаем отбой, возвращаемся домой и узнаем, что пока самолет кружился в воздухе и имел еще запас горючего, велись интенсивные поиски решения с крупными специалистами и руководством страны.

Было принято решение сажать самолет на городской аэродром. Риск такой, что трудно себе представить. В Семипалатинске была объявлена боевая воздушная тревога, людей попрятали куда только можно. К счастью, все обошлось благополучно.

Летчики выскочили из самолета, навстречу бежали наши офицеры и со слезами на глазах обнимались. Как рассказывали наши ребята, один из летчиков посеребрел.

Этот случай послужил толчком к срочному строительству в степи специального аэродрома. «Гром не грянет, мужик не перекрестится».

Большой переполох в гарнизоне

В конце октября, не помню точно какого года, производилось испытание – воздушное. Закончили выполнение своих задач и возвращаемся домой. Через неделю – праздник, настроение хорошее, хотя усталость чувствуется. Подъезжаем к КПП и не узнаем уже полюбившуюся «Лимонию».

В домах темно, окон и дверей нет, капитальные стены невредимые, кое-где пораскрыло крыши. Захожу домой, – ужас! – все двери выломаны, штукатурка с потолков на мебели, на полу, через дранку внутренних перегородок проглядывает соседняя квартира. В пятиэтажных домах трехкомнатные квартиры превратились в однокомнатные и т.д. Что же произошло?

Сегодня и школьник знает, что воздушный взрыв менее опасен с точки зрения радиационного заражения местности, чем наземный, но образует большой мощности ударную волну.

Видимо, комиссия метеослужбы, возглавляемая академиком Федоровым, знаменитым полярником, «немного» ошиблась в своих прогнозах, изменилось направление воздушного течения и мощная ударная волна за много десятков километров сделала нашу «Лимонию» испытательной площадкой.

Жерств среди нашего населения не было и не могло быть, потому что при таких испытаниях, как правило, всех прятали за крутой, высокий берег реки.

Праздник у нас был немного омрачен. Но меры принимались чрезвычайно энергичные, строительные части у нас были самые мощные. Да и нельзя было не принимать чрезвычайных мер, ибо ноябрь у нас холодный, зимой морозы доходят до 40 и ниже, а летом, наоборот, такая же жара. Климат резко континентальный.

А теперь о маленьком переполохе в гарнизоне

Как известно при испытаниях атомного оружия испытывается и вся военная техника и вооружение: самолеты, танки, пушки, пулеметы, автоматы и т.д. – буквально все, что есть на вооружении нашей армии.

После испытаний и определенной выдержки все вывозилось на свалку на краю гарнизона и находилось, как у нас водится, без охраны.

Ребята в возрасте 10–12 лет, в том числе и наш Толя, обнаружили это «богатство», вооружились, как говорят «до зубов», автоматами, пулеметами, притащили их в жилой сектор и попрятали в сараях, не сообразив, что все это было с радиоактивной грязью.

Кто-то из родителей случайно это обнаружил. Поднялся на ноги штаб, контр­разведка, и началась облава по всем сараям, по всей территории гарнизона.

К счастью, быстро обнаружили: ребята только притащили и успели спрятать, а военная игра намечалась у них на следующий день.

О том, что трудно было предвидеть

Целый день до вечера нас продержали в гарнизоне в составе большого отряда с приданной нам техникой. В составе отряда, кроме солдат, около 25 офицеров, прикомандированных к нам из ТуркВО. Шел ноябрь месяц.

Команду на марш дали часов в 8 вечера. Двигаться предстояло около 250 км, в основном в темное время суток. Километров 200 мы прошли успешно. Впереди – приличная гора протяженностью километра в 2 или чуть больше по верху. Только добрались до середины, поднялся мощный снежный ураган. Двигаться становилось невозможно, перед нами уже застряли несколько гражданских машин. Приняли решение стоять до рассвета, двигатели не глушить, в каждой кабине обязательно один или два офицера. Сам я разместился в головной радиостанции.

И никто из нас не мог предвидеть того, что случилось. Снегопад не прекращался, грузовые высокие машины засыпало по кузову и выхлопной газ начал проникать в кабины.

Один из офицеров еле добрался до нашей головной машины и кричит: «Капитан, «ЧП»!

Нас было человек пять, выскочили, с трудом пробились к машинам. Открываем дверцы первой, офицеры и солдаты от угара вниз головой в сугробы. Хорошо, что у офицеров был одеколон. И давай приводить в чувство одеколоном и снегом экипаж за экипажем. Хватились вовремя. Всех привели в чувство, правда, у некоторых ребят голова побаливала еще несколько часов.

Недалеко от нас, внизу под горой, оказался аул. Добрались до него сквозь глубокие сугробы. Но аул оказался неприветливым, видимо,большинство в нем жили не казахи, а переселенцы.

Еле-еле за деньги уговорили бульдозериста подняться в гору. Нет троса. Опять за деньги с трудом нашли трос. Километра полтора до аула с горы мы пробирались часа два. В ауле сделали передышку. В это время над нами появился самолет и вертолет с нашими штабистами. Они разыскивали нас.

Дальше дорога шла лучше, ее немного пробили тракторы и мы еще несколько часов пробивались до места назначения. Штабисты сначала напустились на нас, а мы на них: весь световой день промариновали в гарнизо не, а в ночь вытолкнули на марш, хотя служебной необходимости в данном случае никакой не было.

Когда они разобрались в обстановке, все встало на свои места. Солдат накормили и отправили отдыхать.

За находчивость не наказывать

Это был не анекдот, потому что мне рассказывал мой друг, командир охраны полка. Перед работами маршал Неделин, а он нас курировал, с группой офицеров выехали на площадки посмотреть готовность и перед возвращением решили в полку охраны произвести строевой смотр. Выстроился личный состав.

Маршалу в разбежку вызывают из строя солдат, он им задает тот или иной вопрос. Одного из солдат он спрашивает: «Рядовой такой-то, взорвалась атомная бомба. Ваши действия?» А солдат попался боевой, острый на язык. Отвечает: «Товарищ маршал Советского Союза – брошусь на землю кверху задом и буду обугливаться». Начальник полигона, офицеры фыркнули под нос, маршал улыбнулся и сказал командиру полка: «Не наказывайте за находчивость».

А откуда все исходило: вышла памятка солдату по противоатомной защите и на первых страницах фотография – впереди атомный взрыв, лежит солдат на земле кверху задом, а голова спрятана за бугорком по высоте ниже головы.

Ударная волна

Однажды мы с отрядом безопасности опять находились в Саржалах на территории колхоза им. Тельмана в Абайском районе. Этот район находился на опасном направлении. Командовал отрядом подполковник Н.Г. Меринов, я был замполитом. С помощью личного состава отряда и населения провели все необходимые мероприятия по обеспечению безопасности.

Утром следующего дня ждали «Ч», мы с Мериновым и одним казахом – местным руководителем, находились на улице перед клубом. Мы узнали, что нас ждет мощная ударная волна. Как только озарился небосвод, я пригласил их принять лежачую позу, но они оба отказались. Буквально через мгновенье на нас надвинулась хорошо видимая мощная ударная волна, стеной несущая с собой плотное скопление серо-желтоватой пыли с оглушающим свистом. Я волну преодолел благополучно, моих героев швырнуло метра на три-четыре.

Колхоз находился в окружении сопок, и, как только волна вошла в этот сопочный котлован, началась мощнейшая канонада: волна отражалась от одной сопки, надвигалась на другую, и создавалось такое впечатление, что громыхает все вокруг. Длилось это несколько минут, пока не ослабла ударная волна, оказавшаяся в этой природной ловушке. Подобное явление я наблюдал впервые.

Постройки аула практически не пострадали, за исключением мелочей, а население – тем более.

Еще об одном ощущении

Впервые и лишь однажды «работа» проводилась в темное время суток, близко к полуночи. Все покинули квартиры, вооружились противосолнечными очками, да потемней, как было рекомендовано. Без очков нельзя смотреть в сторону взрыва. От нас это происходило на расстоянии более 80 км. Мгновенно очень ярко озарился небосвод. Силу светового потока и освещенность трудно передать, как в народе говорят – надо видеть. А в гарнизоне говорили: лучше бы этого никогда не видеть.

В политотделе работал немногим более года. Решил перейти на научно-исследовательскую работу в одно из наших учреждений, получил добро начальника политотдела и практически договорился с руководителем отдела.

Но в этот момент сдавались в эксплуатацию центральные механические мастерские, и на должность зам. начальника по технической части требовался инженер-механик. Выбор пал на меня. И морально, и материально это был шаг вперед, но возросли задачи по непосредственному участию в подготовке основных работ. Теперь мне пришлось своими глазами видеть то, что оставалось после миллионов градусов и чудовищной силы, заложенной в бомбе.

Где когда-то зеленела степь, теперь лежала оплавленная черно-бурая поверхность земли, без малейших признаков жизни.

А где степь еще осталась цела и невредима, шла подготовка к новым испытаниям. От центра по радиусам, довольно густо, были расставлены самолеты, орудия, танки, автомашины и другая военная техника.

Выкопаны блиндажи, окопы, ходы сообщения. Построены различные здания, сооружения: участок метро, мосты, участки железной дороги с паровозами, вагонами и другое. Для изучения поражающих факторов на разных расстояниях животные: овцы, верблюды, лошади – это для медиков. Жестоко, но что поделаешь – надо было учиться защищать людей от поражающих факторов: ударной волны, ожогов, радиационного и светового излучения.

Много было и другой различной техники, необходимой для научных исследований. После взрыва все, подвергаясь атомному воздействию, оплавлялось, разрушалось, сгорало, чем ближе к эпицентру, тем, естественно, сильнее и страшнее.

По результатам специалисты разрабатывали нормативные документы по противоатомной защите, которые сегодня известны каждому школьнику. И хорошо, если бы они никогда не понадобились. Но разве не была опасна жизнь и работа на атомном полигоне? Конечно, на каком бы участке обеспечения ты не находился.

Однако от всего личного состава, от офицера до солдата, требовалась высочайшая дисциплина, четкость исполнения поставленных задач. Меры по обеспечению безопасности принимались, но надо сказать, что не всегда, особенно на первых порах, они были эффективны.

Посудите сами: выезжая в район работы, клали в карман гимнастерки маленькую кассетку с фотопленкой. Сколько рентген я накопил за месяц-два, а то и больше в командировке, узнаю только после возвращения и проявления пленки.

До сих пор не пойму: то ли приборов не хватало, то ли не хотели, чтобы мы много знали, то ли доверялись обмерам с вертолета, а они не всегда могли быть объективными. Правда, позднее стали чаще выдавать бетта-гамма-радиометры, ужесточили нормативы пребывания в загрязненной местности по времени и по уровню.

Естественно, возникает вопрос: всегда ли все проходило гладко, без серьезных осложнений. Конечно, нет. Осложнения были, но подобные факты были единичны, по крайней мере, за шесть лет моего пребывания.

Причины этому разные. Порой бушевали ложный патриотизм и героизм, были непростительные ошибки дозиметристов, либо вообще их, дозиметристов, отсутствие, отсутствие простейших индивидуальных средств определения радиоактивной загрязненности при том, что «враг» невидимый, без цвета и без запаха.

Однажды (я уже был уволен из кадров Советской Армии по состоянию здоровья и работал дома на опытном заводе монтажных приспособлений) ко мне в кабинет вошел бывший солдат и пожаловался на сильные головные боли. При беседе он назвал часть, где служил. В этом батальоне я часто бывал.

Вполне возможно, что он меня там встречал, поэтому и зашел. По роду службы у него другого заболевания быть не могло. Направил я его по нужным адресам, но больше, к сожалению, я его не встречал.

А как обстояли дела с окружавшим нас населением?

В каждом отдельном случае вопрос безопасности населения прорабатывался и намечались необходимые мероприятия. В опасных случаях осуществлялись эвакуация в безопасную зону.

Если где-то население не эвакуировалось, то, как правило, с ним находились и мы, и противогазы при населении не одевали. И все же, мы и сами не всегда имели приборы.

Поэтому сегодняшние массовые митинги казахского населения вокруг полигона с требованием о его закрытии, имеют основания. Но виноваты не испытания, которые ведутся сейчас, а те, что были в 50-е годы, до перехода на подземные в 1963 году.

К такому же выводу пришла и государственная межведомственная комиссия, обследовавшая районы, прилегающие к полигону.

Материалы комиссии опубликованы в газете «Правда» № 43 от 12.02.90 г.

Однако, с утверждением, что население не информировалось об испытаниях, не могу согласиться, так как почти при каждом испытании мы находились среди населения не только в отмеченных комиссией районах, но и в целом ряде других. Да и не видеть испытания просто нельзя, казахи хорошо понимали, что к чему, особенно, когда при эвакуации получали по 500 рублей от мала до велика.

Радиационные данные населению не давались, их держали в секрете. Командование радиационной обстановкой располагало.

Что касается медицинских анализов на бэры, то в наше время мы сами о них не имели никакого понятия, над бэрами еще работали медики и защищали диссертации.

Межведомственная комиссия не нашла медицинские документы за первые семь лет испытаний, из которых последние пять лет я находился уже на полигоне. Вполне возможно, потому что на этом этапе для всех, и для медиков в том числе, ядерные испытания были делом совершенно новым и незнакомым.

Комиссия установила наиболее пострадавшими районами Абайский, Бескаргайский, это сомнений не вызывает, что касается Женасесейского, то я часто бывал в его западной части, в Знаменке, и особых опасений никогда не возникало.

Другое дело, что в этом районе могли сыграть свою роль пылевые потоки с западных районов, использование с/х продуктов, а также личные контакты населения, так как казахи и в одиночку и со скотом все время перемещаются по степи.

С Абайским районом я имел дело года три, и был свидетелем, когда при испытании «Сахаровской» водородной в 1953 году при реэвакуации населения допускалась опасная поспешность.

Мы видели зайчиков, к которым можно было подойти и взять за холку – в руке остается клок шерсти, а зайчик сидит с голой холкой.

Если говорить объективно, то Абайский и Бескаргайский районы, возможно, частично и некоторые другие, вообще должны были выселяться не на месяц-два, как это имело место, а на гораздо более длительное время, как было с Кайнаром. А возвращаться только после тщательного обследования радиационной обстановки.

Однако тогда радовались каждому удачному взрыву, забывая о их последствиях. Это и привело к тому, что 10 тысяч человек в трех районах подверглись радиации. Колебания средних доз по заключению комиссии составляют от 2-х до 160 бэр, при норме за год не более 5 бэр, за все время трудовой деятельности – не более 150 бэр.

Кстати, и подземные испытания дают свои отрицательные последствия, они вызывают подземные толчки 5-6 баллов и как следствие, хоть и незначительные, но разрушения жилых построек.

Кроме того, подземные взрывы не исключают прорыв радиоактивных веществ через трещины в породе, что уже имело место, только без радиоактивности.

Конечно, комиссия права, приняв решение о закрытии полигона, но вряд ли она могла что-либо сделать в то время, в период гонки ядерных вооружений. Что касается лично нас, принимавших непосредственное участие в работах, мы объективно информировали руководство о всем, с чем сталкивались, а решения принимались без нас.

Демократия замыкалась в единоначалии.

Причем, при каждом испытании создавалось несколько специальных государственных комиссий, в том числе медицинская, под руководством начальника 4-го спецуправления Минздрава СССР, которая, конечно, повинна в бедах казахов. Была комиссия и метеорологическая, возглавляемая крупным ученым-академиком, допустившая разгром в нашем гарнизоне.

Были и другие комиссии, в том числе, и по обеспечению секретности, контрразведка уши держала востро. Ну что ж, это была одна из ее основных задач.

Несколько слов о нашей обычной работе, быте, отдыхе

Коллектив, в котором мне пришлось работать четыре года по день увольнения из Советской Армии, был небольшой, но дружный. Руководящий состав – офицеры, вспомогательный – рабочие и служащие, основная рабочая сила – солдаты различных производственных специальностей.

У нас было несколько цехов и производственных участков.

Задачи приходилось решать самые различные и порой неожиданные. Например, однажды потребовалось изготовлять монолитный свинцовый цилиндр весом более 3-х тонн. В условиях предприятия – это не вопрос, а в полевых условиях? Но голь на выдумки хитра. Отрезали кусок стальной трубы диаметром 600 миллиметров, приварили дно и поставили на яму с коксом. Внизу цилиндра вварили водопроводный кран. Это изделие мы назвали «самоваром». У коксовой ямы установили дутьевой вентилятор. В земляной яме рядом с «самоваром» находилась форма, которую надо залить.

Разогнали кокс, загрузили часть свинца и начали плавить. Расплавили свинец, открываем кран, а он и не собирается течь.

Дошло. Кран холодный, и свинец застыл в нем. Подогрели факелом и дело пошло.

Такие с виду простые, но в полевых условиях и при нехватке оборудования превращавшиеся в головоломку задачи приходилось решать часто.

В перерыве между испытаниями гарнизон жил в мирном, трудовом ритме.

Буквально на наших глазах улучшались жилищно-бытовые условия гарнизона. К трем небольшим улочкам двухэтажных домов прибавлялись кварталы пятиэтажных; из семейных общежитий перебирались в квартиры. Вскоре появилась первая большая школа десятилетка, детский сад.

Гарнизон наполнялся звонкими голосами школьников.

Наш культурный досуг ограничивался Домом офицеров, летней танцплощадкой на самом берегу реки, стадионом и зимой ледяным катком.

В Доме офицеров три дня в неделю кино, ходили почти на все фильмы, а зимой один-два раза в неделю танцы – для меня это было наслажденье, танцы я любил со школы. Художественная самодеятельность – неприменная часть наших вечеров, особенно по праздникам.

Никакие артистические коллективы в гарнизон не допускались.

Как только разносился слух: приехал «Борода», Курчатова так именовали не только у нас, – готовься к очередному походу в степные просторы. Курчатов бывал у нас несколько раз. Кто был ближе по основной работе, тот чаще общался с ним. Надо отметить, что даже у нас, в закрытом гарнизоне, его всегда сопровождала личная охрана. Помню, однажды оказался у входа в гостиницу, когда там стоял ЗИМ. Из подъезда вышел Курчатов в сопровождении полковника КГБ. Он открыл дверцу машины для Курчатова. В это же время попытался сесть в машину армейский генерал, но полковник отстранил его рукой, захлопнул дверцу, и машина отправилась.

Наши офицеры, которые в момент испытания водородной бомбы в 1953 году находились на командном наблюдательном пункте, рассказывали: как только бомба сработала, Курчатов от радости обнимался с офицерами и солдатами, и выдающееся достижение нашей Отечественной науки и техники буквально всеми там было отмечено по русскому обычаю.

Немного о быте казахов, флоре и фауне

Рассказывая о своих армейских буднях на полигоне, мне хочется немного рассказать о той социально-бытовой обстановке и природной среде, в которой я оказался.

В Восточный Казахстан я попал впервые и, естественно, меня интересовало все, что находилось за пределами нашей территории: люди, их быт, природа.

И мне повезло с ними достаточно близко познакомиться.

Каждый год один-два раза в месяц я находился в степи среди казахов, немцев, чечено-ингушей. Немцы жаловались нам на казахов, они их унижали, ущемляли материально, хотя трудолюбие немцев не шло ни в какие сравнения с хозяевами земли.

Чечено-ингуши наводили страх на казахов, об этом я упоминал выше. Большинство казахского сельского населения занималось скотоводством, главным образом, овцеводством, были и конефермы. На молочно-товарных фермах, в основном, трудились немцы.

Скотоводы на весь весенне-летне-осенний период угоняли скот в гористые районы к югу за 200 и более километров. А по первому снегу возвращались в аулы, на зимовки.

Быт казахов – весьма примитивный по сравнению с нашей деревней. Почти все жилые постройки саманные, однообразные как снаружи, так и внутри, грустно-серого цвета, лишь кое-где встретишь побелку.

Мебель из двух-трех неказистых предметов: деревянный круглый на низких ножках столик, один-два сундучка, обитые жестяной лентой. Чай пьют, сидя на полу на какой-либо подстилке, к чему мне трудно было привыкнуть, тем более в метре-двух от тебя в углу маленькие барашки, козочки или теленочек. Обстановка экзотическая, только возьмешь что-либо в рот – козочка хвостик подняла. Питались казахи однообразно, основное национальное блюдо – бишбармак: это мясо (вплоть до верблюжатины), вареное в казане с ушками, рожками и иными мучными изделиями.

Был свидетелем, когда у одной из юрт хозяйка перегоняла молоко сепаратором и из таза с молочным продуктом пальцами извлекала мух, я сначала подумал, что это изюм, столько их было.

Конечно, такая антисанитария производила на меня удручающее впечатление. У многих детей конъюнктивит. Общественные бани отсутствовали, иногда встречались маленькие домашние баньки, как правило, у бывших фронтовиков.

У меня сложилось впечатление, что элементарная цивилизация не дошла еще до этих районов.

Мы были в гостях и у немцев – совсем в другом мире. «Моя в земле копаться не любит», – заявил мне в беседе один пожилой казах. Он прав. Ни в райцентре, ни в ауле или зимовке не увидишь ни одного кустика, деревца, грядки. А у меня под окном было четыре грядки помидор и огурцов, и собирали их ведрами.

Казахи испытывали трудности с пресной водой. Кроме тех, которые жили по берегам рек и речушек, около сопок и извлекали чудесную ключевую воду.

Что мне очень нравилось в традициях казахского народа – почтительное уважение к старшим, которого не хватает нам, русским людям.

Казахи свято чтут память предков. По всей степи разбросаны захоронения в виде земляных конусообразных округленных пирамид и каменных памятников с высеченными надписями. Особо уважаемые памятники огорожены трехстворчатой деревянной ширмой, в средней фасадной стенке – окошечко с полочкой и ящичком.

Казахи мимо не проедут, обязательно попросят остановиться. Взрослые подходят, помолятся по-своему, в ящичек положат мелкие деньги и возвращаются к машинам. Мальчишки заходят сзади ширмы, извлекают деньги, и тоже по машинам. Казахский народ гостеприимный, в этом им надо отдать должное.

Однажды пригласил нас бригадир коневодческой фермы Алпаспай. Табун у него коней четыреста, кони – это чудо природы, ухоженные, как шелковые – красавцы. Когда приходилось по делам проезжать мимо – всегда остановимся, чтобы полюбоваться.

Пригласил он нас по случаю предстоящей свадьбы сына на Той – свадебный пир.

Невесту у них «крадут», и до свадьбы живет она у жениха в отдельной комнате. Мы оказались свидетелями похищения.

«Похитил» ее жених на машине заместителя председателя колхоза, девушку ввели в дом, а нас женщины отгородили простыней, чтобы невесту не видели. А Той обещал быть богатым – для бишбармака приготовили трех жеребят, это считалось дорогим угощением. Обычно длится свадьба два-три дня, гости и родные съезжаются со всей округи.

Той сопровождается национальными танцами, играми, конными спортивными состязаниями. Алпаспаю старшему очень хотелось, чтобы на Той прилетели на вертолете, который у нас был.

Но побывать у него в гостях нам так и не удалось – на следующий день мы получили отбой и должны были возвращаться в гарнизон.

Ландшафт Восточной части Казахстана преобладает степной, чередующейся с сопками, которые совсем не похожи на дальневосточные. Скорее, это небольшие горы высотой до 1000–1500 м, с низкорослыми деревьями – березой, дубом, кустарниками, а местами – травяным покровом в рост человека. Структура этих небольших гор изрезана скальными образованиями, с которых прыгают архары, спасаясь от преследования волков. В горах у подножья часто встречаются кристально чистые роднички. В степи на первый взгляд полный покой, не предвещающий ничего стихийного.

Но какой же опасной она может быть от неосторожного обращения человека с огнем! В самый разгар лета, кажется, 1955 года, за пределами нашей территории возник степной пожар, быстро распространившийся на обширный район, шла молва, что фронт пожара достигал 200 км. Пожар загнал казахов с отарами овец на вершины скальных образований, где они оказались без пищи, воды и фуража для скота. До ликвидации этого стихийного бедствия все необходимое им доставляли вертолетами.

Пожар достиг таких масштабов, что на его тушение были мобилизованы тысячи людей, войсковые части и бомбардировочная авиация. Потребовались огромные усилия, чтобы укротить эту страшную степную стихию.

Еще об одной природной стихии.

В середине 50-х годов одна из зим была очень суровой, лед на реке образовался мощный, толщина более полметра. Весна выдалась активная, и во время ледохода заторосило Иртыш недалеко о гарнизона и в нескольких местах выше.

Правобережье было низкое и вода хлынула по равнине, заливая населенные пункты. Люди, спасаясь, забирались на крыши домов, на деревья.

Областные организации обратились к нашему командованию за помощью. Наши офицеры – спортсмены, с вертолетов, при помощи веревочных лестиниц, снимали взрослых и детей с крыш и деревьев. Но река продолжала бушевать. Через министерство была вызвана бомбардировочная авиация, чтобы разрушить торосы. Я впервые наблюдал, как четко работали бомбометатели.

Немного о животном мире

Днем степь молчалива, лишь иногда встретишь стадо архаров, пересекающих долину, да карабкающихся где-то по скалам диких коз. Но зато, когда вечером, и особенно ночью едешь на машине с фарами, то и дело чьи-то глаза сверкают: волков, лис, зайцев и другой живности.

Раз солдат барсука притащил. А тушканчики с пушистыми кончиками на хвостике всю дорогу сопровождают. На водоемах, хоть чуть-чуть пресноводных – обилиe уток, дроф, осенью на хлебной стерне много перелетных гусей, нажируются и еле поднимаются, казахи верхом на лошадях сбивали их палками по шее, не брезговали и журавлями.

Неизгладимое впечатление в моей памяти оставил Иртыш – могучий, быстрый, с перекатами и прозрачной водой. Это было обиталище всех без исключения пресноводных рыб. Встанешь, бывало, на высоком крутом берегу и любуешься его живым миром.

В первый приезд в отпуск в Ногинск я купил маленький бредешок. Рыбу ловили по выбору. Моим главным соратником по рыбным делам был начальник политотдела, правда, он больше любил есть, чем ловить, а бредень мы таскали с Толей и с его сынишкой Володей.

Загребали сразу несколько килограммов и выбирали по вкусу, остальное в воду.

Как мы собираемся на рыбалку – соседи по дому ничего на ужин не готовят, ждут нас. Знаменитая сибирская нельма в сентябре поднималась вверх по Иртышу до озера Зайсан в Алтайских горах метать икру. В это время Иртыш от хребтов нельмы становился серебристым.

Казахи рыбу не ели, осетров, стерлядь ловили самоловами и продавали по рублю за килограмм по дореформенным ценам. Однажды казах-бакенщик на лодке снимал рыбу с самолова, вдруг самолов резко дернуло и крючок врезался в плечо. Лодку перевернуло, а рыбака стащило в воду.

Когда ниже по течению обнаружили пустую лодку, поняли, что случилась беда. Начали проверять самолов и обнаружили горе-рыбака, утонувшего на крючке, а метрах в двадцати от него – осетра килограммов на 60.

По словам очевидцев, сейчас фауна этих районов оскудела, а Иртыш испытывает безрыбье, гидросооружения сделали свое гнусное дело.

К сожалению, а может быть, к счастью, летом 1958 года моя служба в Советской Армии закончилась. Произошло то, чего я не мог даже предположить.

Летом 1957 года я почувствовал себя плохо. Оказалось, что заболел болезнью, о которой давно забыли в центральных районах страны. У меня открылась остросептическая форма бруцеллеза. Я был госпитализирован на два месяца, после чего лечился в санатории.

Бывая часто среди казахов, из-за уважения к их национальным чувствам, чему нас обязывали, приходилось кушать бишбармак, молочные продукты, от которых я и получил эту тяжелую, изнурительную болезнь.

Летом 1958 года я был уволен из Советской Армии с заключением центральной медицинской комиссии: «Не годен к службе в мирное время и ограниченно годен в военное».

В завершение короткого повествования о трудовых буднях на ядерном полигоне хотелось бы подвести итог.

С одной стороны, как исполнители важнейшей государственной задачи по обеспечению обороной мощи нашей Родины, мы радовались каждой новой удаче при очередных испытаниях. С другой стороны, все сильнее и сильнее давил тяжелый груз мыслей, к чему все это может привести.

Поэтому опасения академика Андрея Дмитриевича Сахарова, отца теории водородной бомбы, полностью разделяю.

Единственное, что казалось утешением – убеждение, что при равном атомном противостоянии восторжествует разум, возобладает здравый смысл.

В противном случае не будет ни победителей, ни побежденных, погибнет вся цивилизация. Свидетельством тому Хиросима и Нагасаки, события в Чернобыле, вокруг Семипалатинского полигона.

(Продолжение следует)

Поделитесь с друзьями