Портреты Морозовых в творчестве В.А. Серова
В.М. Володарский, канд. истор. наук, ИВИ РАН
Крупнейший русский портретист конца XIX–начала XX в. Валентин Александрович Серов славился своей особой «привередливостью» к моделям. Взыскательный художник, строгая честность которого и в жизни, и в искусстве принесла ему прозвище «московского Катона», он не имел других доходов, кроме заработанного собственным трудом, и был более чем небогат – известно, что после его неожиданной кончины в возрасте 46 лет в 1911 г. его семья осталась без средств к существованию. Тем не менее Серов, по свидетельству современников, не раз отклонял даже выгодные заказы по двум взаимосвязанным причинам: если, во-первых, человек, которого ему предлагали портретировать, был на взгляд Серова, банален как личность, и если, во-вторых, эта банальность достигала такой степени, что ее невозможно было даже художественно «обыграть», построить на ее основе характеристику, заостряющую сущностные черты модели. Ведь именно к этому методу сгущения, подчеркивания характерного пришел Серов в зрелые годы своего творчества. В лучших работах он как бы расширял портретный образ: так, актриса М.Н. Ермолова представала в его трактовке неким олицетворением вдохновенной силы, присущей драматическому театру, а мгновение танца балерины Анны Павловой превращалась в серовской графике в образ-воплощение музы классического балета.
Сохраняя уважение к традициям портретного жанра, требовавшим обязательного сходства, Серов вместе с тем стремился к свободе, свойственной едва ли не всем великим портретистам мирового искусства с их неписаным правилом: портрет должен быть больше похож на натуру, чем сама натура обычно видит в зеркале. Другими словами, одна лишь передача внешнего сходства еще не выражает глубинных свойств человека. Вот почему Серов долго «докапывался» до них и до того, как же добиться их воплощения в портретном образе, беря у своих моделей от 40 до 100 сеансов – дело для модели нередко трудное, мучительное, на которое соглашались, лишь желая иметь портрет кисти знаменитого художника. Его опытный, годами труда воспитанный глаз профессионала позволял порой сразу видеть человеческую незначительность заказчика – вот тут-то и могли прозвучать серовские слова: «Вас писать не буду»,– без дальнейших объяснений. И таких «обиженных» Серовым было немало. Н.К. Рерих, хорошо его знавший, проницательно заметил, что Серов без всяких деклараций по этому поводу был «враг пошлости: ...всей душой чувствовал он не только неправду и неискренность, но именно пошлость. Пошлость он ненавидел, и она не смела к нему приближаться».
После сказанного можно по достоинству оценить уже один тот факт, что Серов написал целый цикл портретов Морозовых: его моделями были оба крупнейших коллекционера искусства братья Михаил Абрамович и Иван Абрамович Морозовы, их жены Маргарита Кирилловна и Евдокия Сергеевна, дети Михаила Абрамовича – Михаил («Мика»), Юрий, Мария («Маруся»). Последние двое были запечатлены художником в рисунках, остальные в живописи, и, по крайней мере, все четыре мужских портрета безоговорочно можно отнести к вершинам творчества Серова, шедеврам отечественного искусства.
Виртуозное мастерство Серова-рисовальщика лежит в основе всех его портретов, в том числе живописных, но графика в его творчестве, как и у его друзей, художников «Мира искусства», обрела и самостоятельную ценность. Портрет Юры Морозова, сделанный в 1905 г. углем и сангиной, принадлежит к поразительным удачам Серова. Это почти идеальный образ подростка, душевно тонкого, артистичного, обаяние которого гармонирует с его внешностью. Графический образ, при всем его выразительном лаконизме, здесь сродни по ощущению красоте юности знаменитой серовской «Девочке с персиками».
Лаконизмом уже другого типа, присущим живописи, отличается создававшийся в 1910 г., после долгого знакомства с Морозовыми, портрет Маргариты Кирилловны, жены М.А. Морозова, пианистки, ученицы Скрябина. Этот портрет, находящийся в Днепропетровском художественном музее, тонко передает женскую красоту модели с ее типично «мамонтовскими» родовыми чертами в облике. Портрет остался незавершенным, но все главное в нем сказано.
Недооценен, на наш взгляд, портрет жены И.А. Морозова Евдокии Сергеевны. Он был создан в 1908 г., когда Серов совершал свои напряженные поиски стиля, способного на основе современной живописи выразить атмосферу парадности, придать портрету черты монументализации, родственные искусству XVIII в. Вот эта своеобразная двойственность, переходный характер исканий Серова наложили отпечаток на портрет Е.С. Морозовой, и, видимо, как бы оттеснили его во внимании зрителей наших дней на периферию серовского творчества. Он уступает по остроте мужским портретам Морозовых, но у него есть свои замечательные достоинства – прежде всего многообразная по оттенкам и подтексту характеристика модели заказного портрета. Серов изображает в мехах и атласе круглолицую, нежнокожую русскую красавицу, несмотря на модную прическу и драгоценности, напоминающую деревенских певуний. Он словно обыгрывает само имя этой светской дамы – бывшей певицы кафе-шантана – Евдокия, Дуня, но все сделано в высшей степени деликатно, легким намеком. И действительно, только внимательный зритель, долго рассматривающий портрет и любующийся эффектной позой Морозовой, «вдруг» заметит, что она декольтирована чуть-чуть сильнее, чем было положено по светским правилам того времени, что ее глаза и цветом, и разрезом смутно и отдаленно, но все же напоминают кошачий взгляд... Серов никогда не позволял себе карикатурности в портрете, но едва уловимые ассоциации в характеристике типов женщин и мужчин он намечал, желая выявить свое собственное независимое суждение о модели.
Что касается едва ли не лучшего детского портрета Серова – портрета четырехлетнего Мики Морозова, будущего видного шекспироведа, как и портретов М.А. и И.А. Морозовых, то нет такой более или менее обстоятельной работы о художнике, где не давались бы описания, разборы, оценки этих выдающихся произведений. В портрете Мики Морозова поражает динамизм, ощущение которого рождается всем строем образа, композицией, цветом, характером мазка, то широкого и свободного в околичностях, то бережного, точно «лепящего» лицо ребенка и его мягкие волосы. Это позволяет Серову выразить присущую детству живость реакций, непосредственность. Разумеется, ребенок не мог позировать Серову, как это делали взрослые – он написан с натуры, но «по памяти». Метко схвачен не характер – он еще не мог сложиться, – а темперамент Мики. Кто читал труды Михаила Михайловича Морозова, знает, что он сохранял эту живость, темпераментность до седых волос, и они отразились даже в научных его работах. Серов со свойственной ему глубиной сумел увидеть и воплотить качества, которые его «персонаж» пронес через всю свою жизнь.
Михаил Абрамович Морозов, один из крупнейших просвещенных предпринимателей, принадлежал к числу ярких, оригинальных фигур в московском обществе, часто подававших повод для самых разнообразных, лестных и нелестных отзывов. Он скончался в возрасте 33 лет, оставив по себе славу миллионера, на мануфактурах которого вынуждены были бастовать рабочие, азартного богача, способного за ночь проиграть в клубе миллион рублей, прототипа комедии князя А.И. Сумбатова-Южина «Джентльмен», где герой сам о себе говорил: «Я в обществе джентльмен, а дома я могу быть натуральным... Я русский самородок, смягченный цивилизацией» [2]. Но это была далеко не вся правда о Морозове. Его выбрали на почетную общественную должность казначея Московской консерватории, он написал роман и две монографии как историк, автор книг «Карл V и его время» (М., 1894) и «Спорные вопросы западноевропейской исторической науки» (М., 1894). Он выступал как острый и не признающий авторитетов художественный критик, в 1890-е годы, между прочим, не раз поругивавший и В.А. Серова за, как ему казалось, «небрежность». Но самое главное и долговременное, что он сделал в культуре – это его блестящая коллекция русского и западного искусства, которую он завещал жене передать Третьяковской галерее. В эту коллекцию входили работы Врубеля, Коровина, Головина, Бенуа, Левитана, Сомова, Сурикова, Перова, Ван-Гога, Гогена, Дега, Ренуара, Моне и других крупнейших мастеров.
Серов дал собственную характеристику этой незаурядной экстравагантной личности, энергично пробовавшей свои силы в самых разных направлениях. Чрезвычайно сдержанный в самооценках, Серов, по словам А.А. Бахтиарова, считал портрет М .А. Морозова своим самым экспрессивным произведением. Художник А.Я. Головин называл его «превосходным», С.П. Дягилев вспоминал его в своем некрологе М.А. Морозову [3]. Используя размашистые, в манере шведского художника Цорна, движения кисти, Серов мастерски передал на вертикальном по формату холсте крупную мощную темную массу фигуры М.А. Морозова, полного энергии, словно стремительно явившегося откуда-то и резко остановившегося, крепко, упористо расставившего ноги. Он чуть свирепо поглядывает на зрителя и так полон еще не выплеснутой энергии, что даже не замечает небрежности в костюме – ушедшего в рукав одного манжета. Серов показал М.А. Морозова на фоне лаконично изображенной обстановки особняка в стиле «модерн», в котором скульптура напоминает о художественных увлечениях и собирательских интересах владельца.
Его младшего брата Ивана Абрамовича, инженера, предпринимателя, талантливого и смелого коллекционера новейшего русского и западного искусства, с которым Серова связывали многолетние дружеские отношения, художник написал на фоне принадлежащего Морозову натюрморта Матисса. Это образец позднего стиля Серова – с отточенными линиями контурного рисунка, декоративными, яркими, но приведенными к изысканной гармонии пятнами света, с поразительной по глубине и заостренности характеристикой модели. Это и просвещенный, грузноватый, чуть флегматичный европеец, ценитель удовольствий в искусстве и жизни, и как бы «потомок» русских купцов-сидельцев, из-за прилавка, с татарски скошенным верхним веком, внимательно вглядывавшихся в посетителей их лавок... Но разве это единственная ассоциации, которые возникают, когда всматриваешься и вдумываешься в портрет Серова? Каждый ведь может «прочесть» его по-своему.
Серов не только запечатлел на века человека, которому наша страна и прежде всего Москва обязана (вместе с С. Щукиным) знаменитыми собраниями французского искусства конца XIX –начала XX вв. Он сделал большее: образами русского семейства, которое не ограничилось предпринимательством и собиранием богатств только для себя, но сумевшего найти им просвещенное применение, показал нам, какой человечески интересной, многообразной, незаурядной становится личность в атмосфере подлинно культурных интересов, как она расцветает в деле, благородство которого бросает отблеск и на нее самое.
1 Рерих Н.К. Из литературного наследства. М., 1974, с. 315.
2 Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971, с. 178.
3 Сергей Дягилев и русское искусство. М., 1982, т. 1, с. 178–179.
Поделитесь с друзьями