Казарма моего детства

Записки посадского обывателя

Николай Паншев

Недавно по телевизору я посмотрел, в какой раз, спектакль по пьесе Максима Горького «На дне» в постановке МХАТа 1952 года. Многие знают, что эта пьеса Горького вышла в свет в 1902 году и в том же году с огромным успехом прошла ее премьера на сцене Московского художественного театра. Этой пьесой Горький хотел показать, что большая часть русского народа Российской Империи составляют герои его пьесы – обитатели ночлежки Костылева, опустившиеся и спившиеся люди, не имеющие своего жилья и постоянного заработка. Сегодня мы воспринимаем героев пьесы, как наших «бомжей», но «наши» находятся в гораздо худшем положении, нежели герои Максима Горького: у тех хоть была ночлежка, а у сегодняшних – даже этого нет. Во время просмотра спектакля я невольно вспомнил казарму своего детства, которая образно напомнила мне ночлежку прошлого.

Чем же схожи обитатели ночлежки Костылева и жители казармы? Схожи они одним – тем невольным коллективом, который образовался в результате их сожительства. По сути, это вариант той знаменитой русской общины, об которую сломал себе шею великий реформатор Петр Аркадьевич Столыпин. Не случайно в России стойко и положительно создавались колхозы и совхозы в период становления советской власти. Честно говоря, во время просмотра спектакля я даже позавидовал героям пьесы Горького, жившим пусть в необычном, но человеческом коллективе. Сегодня время волков – одиночек: различных бизнесменов – махровых спекулянтов, вороватых чиновников и депутатов, проституток, жирующих ментов. А также преступных кланов, правящей элиты (вспомните фразу: «своих не сдают») и прочих паразитов, развращающих своим «образом жизни» еще не испортившихся людей.

В казарме моего детства – во времена пятидесятых годов прошлого века жили различные люди, невзирая на «сталинский режим» и «коммунистический тоталитаризм». Там были бывшие уголовники, фронтовики, одинокие старушки, тихие пьяницы, различная шпана, и вполне приличные интеллигенты. В большинстве своем все обитатели казармы были работниками Павлово-Покровской фабрики. Все хорошо знали другу друга, общались в рамках различных интересов: игры на бильярде в «красном уголке», в домино, шашки, лото и прочее.

Мое восприятие мира началось из подвальной комнаты, а вернее коморки знаменитой 1-й казармы, в которой было необыкновенно тепло, как в прямом, так и в переносном смысле. Длинные коридоры с каменным полом, по сторонам, которых располагались эти самые коморки на всех четырех этажах, напоминали Бутырскую тюрьму с теплыми камерами. По этим коридорам почти на протяжении суток бегали ребята, ходили туда и сюда старушки, женщины с различными кастрюлями, сковородками, чайниками и прочими предметами посуды, которые использовались для варки и жарки различных приготовлений. В этих маленьких каморках обитало помногу жильцов, так что спали и на полу, и на сделанных из досок «полатях», напоминающих тюремные нары. Но, жизнь была веселая и женщины не боялись рожать по двое, трое, четверо и более детей. Аборты тогда были запрещены под угрозой уголовного наказания, поскольку товарищ Сталин очень сильно хотел, чтобы русское население возрастало. Многие, родившиеся после войны, даже не подозревают о том, что обязаны своим появлением на свет лично товарищу Сталину, по чьей личной инициативе и был принят закон о запрещении абортов. Семьи с одним ребенком встречались крайне редко.

Несмотря на годы, прошедшие со времен революции, дух еще той русской общины господствовал в казарме. Люди были в десятки раз добрее, нежели сегодня. Молодежь уважала стариков, жены своих мужей, которые были тогда на вес золота. Бедным и убогим лицам каждый, как мог, помогал. В то время , особенно по воскресным дням чередой шли нищие. Хромые, слепые и безрукие, одетые в солдатские шинели времен войны или лагерные телогрейки. Эти нищие, как правило, группой шли вдоль казарменных коридоров, очень неплохо исполняя различные церковные песнопения. В руках каждого из них была железная кружка, в которую все желающие бросали различную мелочь.

В памяти ярко запечатлелись картины о пасхальных весенних днях того времени. Чисто и аккуратно одетые, женщины в павлово-посадских платках, в красивых платьях, с куличами в руках, представляли собой образы русских женщин, сошедших с полотен знаменитых русских художников – передвижников. А какая тогда была настоящая весна. Наш сквер у казармы был по существу райским местом. Среди многочисленных деревьев располагались убранные цветами клумбы, был даже фонтан и знаменитые классические русские скамьи, на которых усаживались влюбленные парочки и вокруг идеальная чистота. По выходным и праздникам играл духовой оркестр. Девушки одевались прилично в красивые платья (запомнились белые с черным горошком) и нарядные туфли, мужчины были одеты в костюмы (пусть не всегда сшитые по моде), но тоже аккуратные. Часто по вечерам слышна была русская гармонь и надрывающая душу песня подвыпившего гармониста: «Разлука, ты разлука, чужая сторона…» или «Раскинулось море широко…».

Так мы играли

Очень хорошо помню противостояния подростков первой и второй казармы. Ребята от 12 до 16 лет дрались довольно часто. Иногда противоборство заключалось в бросании различных камней друг в друга. На расстоянии 30-50 шагов группа ребят из первой казармы кидала камни в ребят из второй казармы и наоборот.   Бросали камни с усердием. В результате чего были и разбитые стекла в окнах казарм и пробитые головы. В обычных драках подростки из первой казармы явно были сильнее, нежели из двух других казарм. Сказывалось влияние уголовного элемента первой казармы, которая в этом отношении превосходила всех остальных.

В те годы преступность была гораздо ниже, нежели в наше время, и каждое громкое преступление являлось не только местечковым, но и городским событием. Жил у нас в первой казарме молодой парень по кличке «Труба». Настоящего его имени я не помню. Откуда у него появилась такая кличка, Бог ведает. Тогда в казарме много было людей, которых знали только по кличкам: «Зебра», «Дунай», «Кармен», «Муля», «Роза», «Бабурка» и много других, которые в прессе не достойны упоминания. Этот «Труба» отличался особой жестокостью по отношению к животным. На глазах бабушек на общей кухни он бросал живых кошек в горящую печку, или отрубал им головы и показывал их маленьким детям, невольно заставляя их плакать.

Так вот этот самый «Труба» часто играл в карты в кругу бывших уголовников. Однажды он проигрался и по условиям игры, он должен был зарезать человека. «Труба» пошел на территорию поселка «Красная заря», на другой берег реки Вохны. Там встретил девушку – старшеклассницу, возвращавшуюся из школы, и зарезал ее. Убийцу отыскали мгновенно. Областной суд провел выездное заседание в Павловском Посаде. За убийство девушки «Труба» был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Я хорошо помню заплаканное лицо его матери, когда ей сообщили о том, что приговор суда приведен в исполнение.

Самодеятельный театр клуба Павлово-Покровской фабрики

Район Павлово-Покровской фабрики или называемой простонародьем Париж «стоял» на трех китах: бане, фабричном клубе, именуемом дворцом культуры, и знаменитом стадионе, где выступала тогда легендарная футбольная команда Павлово-Покровки. Футбол в Павловском Посаде в пятидесятые и шестидесятые годы был самым популярным общественным событием. Легендарная футбольная команда Павлово-Покровки собирала на своем стадионе тысячи болельщиков, приходивших на стадион, как на праздник. Это и был настоящий праздник. В день матча из динамиков раздавалась популярная музыка, работали буфеты на колесах, шла бойкая торговля пивом, газированными напитками, различными бутербродами. В то время в городе были сильные по классу две команды: это футбольная команда Павлово-Покровки и Ленской фабрики. Матчи между ними шли в острой и бескомпромиссной борьбе. Порой их встреча собирала более 10 тысяч болельщиков. За несколько часов до матча толпы любителей футбола с разных концов посадских окрестностей шли на стадион. В кассах стадиона были огромные очереди. В установлении порядка у стадиона принимала участие конная милиция. Казалось, казаки из прошлого появились в посаде. Необходимо отметить, что в те годы эти две команды добивались различных успехов. Они неоднократно становились чемпионами Московской области, завоевывали кубки, часто выигрывали различные блицтурниры.

Баня работала почти всю неделю. Вся живая округа Парижа мылась в этой бане. Стоимость помывки была копеечная и неограниченная по времени. Несмотря на огромное количество, мывшихся в бане, никто из ее посетителей никогда не «хватал» никаких заразных заболеваний. В то время санитария была на высшем уровне, и места общего пользования обрабатывались с особой тщательностью. В клубе, где подавляющее большинство посетителей были из казармы, часто шли показы новых фильмов с детскими сеансами на 16-00 часов. Перед показом кинофильмов, устраивались танцы, которые часто заканчивались драками, но иногда и поножовщиной. Тогда редко, кто из числа молодежи имел смелость посещать Париж, являясь жителем другого района. Кинофильмы были в основном патриотического характера, воспитывающие молодежь в духе любви к Родине и ненависти к врагам. В то время, даже самые отъявленные и закоренелые преступники с уважением относились к истории страны и не было того скотского преклонения перед Западным образом жизни, чего мы наблюдаем сейчас.                                            

И конечно особую картину той нашей провинциальной жизни составляли похороны. Нужна рука великого мастера, чтобы описать печальное зрелище тех похорон. Гроб с покойником устанавливали на катафалк. В траурную телегу впрягали крепкую лошадь, которою укрывали специальным покрывалом. Также использовались при похоронах и грузовые машины, с черно-красной материей на бортах. Огромное количество публики, особенно, когда «герой торжества» насильственным путем отправлялся в мир иной. Очень хорошо помню, как хмурым летним днем хоронили молодого человека из второй казармы зарезанного одним жителем бараков. Отчетливо помню синий гроб, на крышке которого была прикреплена флейта. Покойный был музыкант, играл в духовом оркестре Павлово-Покровского клуба. Казалось, половина города пришла на это скорбное «представление». Душераздирающие звуки похоронного марша, который прекрасно исполняли музыканты на духовых инструментах, плач и вскрикивания родственников покойного, плюс дождливая погода, все это наводило такую тоску и ужас на детскую психику, что, по прошествии многих лет, я в мельчайших подробностях помню все это похоронное мероприятие.

В тот вечер, когда был зарезан упомянутый мною музыкант, был убит из обреза и другой молодой человек. Эти два убийства в один вечер были результатом драки казармовских и бараковских молодых людей. На другой день убийцы были задержаны и арестованы. Тогда наша милиция работала оперативно, не за страх и деньги, как сейчас, а по совести. Для меня посадская милиция того времени олицетворялась в лице бесстрашного участкового уполномоченного Николая Ивановича Щавелева. Про него можно сказать, что это был рыцарь без страха и упрека. Про всех жителей казармы он знал всю подноготную, его боялись и уважали, но он не боялся никого. Для него не было тогда никаких «авторитетов», перед которыми сегодня гнут спину отдельные «товарищи» из полицаев.

Поминки были почти всегда многолюдны. Звали всех, кто только хотел прийти. Трапеза в честь усопшего была скромная, вино или водку подавали редко. Детям раздавали недорогие сладости. Многие из-за этого любили поминки, по ком бы они ни проводились. Смерть в моем сознании представляла абстрактное явление, и мне казалось тогда, что умирают только чужие или мало знакомые люди.

И все это было. И вот ничего нет. А может быть, ничего и не было, и был только сон.

Поделитесь с друзьями