К 75-летию Великой Победы

Павловопосадские дети войны

К категории «дети войны» относятся  граждане, родившиеся на территории СССР в период с 1928 по 1945 год. Они переживали лихое время вместе со всей страной. В их детстве было многое, что с этой порой не должно быть связано. И все-таки они были дети. Взрослые старались украсить как могли их жизнь, ибо самое дорогое, что есть у людей, – это дети.

Рассказывает Людмила Константиновна Смирнова (Евдокимова), 17 июля 1936 года рождения, в детстве и молодости жительница Больших домов.

Мобилизация

Как лично я помню войну? Её не забудешь. Она вошла в жизнь объявлением по радио и сразу изменила всё. Отца забрали на фронт. Он, Евдокимов Константин Петрович (1915-1975), и его близкие друзья, работники Старопавловской фабрики и музыканты фабричного духового оркестра Николай Ростовцев, Алексей Маякин ушли в 1941-м по призыву, едва объявили мобилизацию.

Всех призванных собрали в Павлово-Покровском клубе. Мама убежала туда первая. Мы с бабушкой и дедушкой – за ней. Увидеться и попрощаться. Народу было перед клубом, что сельди в бочке. А двери клуба запертые. Некоторые мужчины стояли на полукруглом балконе. Отец увидел нас, спрыгнул к нам с балкона. Прощание было недолгим. Мы видели, как всех повели в сторону площади. А как дальше? Куда? Оказалось, шли до Кузнецов. В Кузнецах солдат  распределили.

Полина Сергеевна и Константин Петрович Евдокимовы. Примерно  1930-е гг.

Отца направили на юг, на Кубань. Письма от него приходили. Вскоре их отряд попал в окружение и в плен. Узнали об этом от отца потом. На тот трагичный момент была осень, и отца поразила контрастная картинка из мирного времени: увиденная впервые бахча, на которой спели важные арбузы и дыни. Через два месяца плена отряду отца удалось бежать. Соединились со своими. Далее их бросили под Сталинград, в самое пекло, отец участвовал в жестоком сражении. Знаю, был артиллеристом.

После победы в Сталинграде фашистов погнали на запад, а армии для поддержки боевого духа понадобились музыканты. Создавали военные оркестры. Отец вошёл в один из них, он владел инструментом басового диапазона. Служил далее в казачьей части в Подольске. Участвовал в параде Победы на Красной площади. Вернулся домой осенью 1945 года. Галифе с лампасами, сапоги со шпорами – «генерал»! Герой с медалями «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и другими.

Фабричный духовой оркестр, 1956-1960 гг.

Его медалями мы с братом потом играли. Снимков армейских отец не имел. Только было одно его фото в буденовке и шинели ещё со времён его службы в армии в Хабаровске. Об Отечественной войне рассказывать не любил. Разве что вспомнит чего, когда с гостями-друзьями. Слава богу, и они остались живы.

Тревожное состояние за отца царило в доме во всё время его отсутствия. А он на фронте переживал за нас. Общими были страх и напряжение.

Наша тыловая жизнь совсем не была привычной. Под военные объекты освобождались детские сады, школы, больницы… Люди приспосабливались к переменам. Свои шли новость за новостью.

Трудовой фронт

С начала войны отбирали девушек и бездетных женщин рыть окопы. Посылали под Смоленск укреплять оборону. Рыли окопы и в нашем городе. Маму мою не взяли, потому что у неё была я. Она работала на Старопавловской фабрике, как и отец. Тоже в тамбурном цехе, только он был поммастера, а она вышивальщицей. Их фабрика за всю историю имела разные официальные названия, но люди её всегда называли коротко Старопавловской.

В войну работа у мамы изменилась. Мамину и ещё одну бригаду, человек по 10-12, отрядили возить посменно торф для обогрева фабрики. Почему-то паровоз с топливом от станции по одноколейке мог доходить до определённого места, где-то перед баней, и торф из вагона сгружали. Состав уезжал – женщины перегружали торф  на тяжёлую большую платформу-вагонетку и, толкая, катили её по рельсам на фабрику. Как спецодежду им выдавали высокие бахилы из брезента или спецобувь на деревянной подошве (она потом долго валялась у нас в сарае). Работа была тяжёлая, грязная. Уставала мама очень.

Шествие на вокзал

Кажется, в 1941 году я случайно стала очевидцем события, которое до сих пор в памяти. Мы играли у первого подъезда, услышали шум – выбежали на Кировскую. С площади на вокзал мимо нашего девяносто первого дома шла огромная толпа людей. Кто они? Я не знаю. Может,  ополченцы. Может, мобилизованные на рытьё окопов. Бросилось в глаза то, что среди них были девушки. Люди шли кто в чём: в телогрейках, пиджаках, кепках… С вещмешками, сумками, чемоданами… Под ногами ветер гнал пожухлую листву. Зрелище беспокоило. Из домов сбегался народ проводить уходящих. Удивило, что некоторые добровольно вставали в общий строй с ними, и  группа увеличивалась. От этого порыва людей, несмотря на тревогу, исходила уверенность: нас защитят,  мы победим. Толпа завернула на улицу Герцена. Из нашего дома с ней ушли тогда человек пять. Девушек. Я думала, что, когда вырасту, буду сильной и смелой, как они.

Военный быт

Помню холод в квартире. Печка-буржуйка в коридоре, дымоход – в кухню. Бабушка или дедушка топили её и жарили на ней картошку. Картофельные очистки мы мыли, сушили, чтобы потом, когда, кончится картошка, варить их и есть. Варили очистки в самоваре, в марле. В пищу шли крапива, лебеда, щавель… Иногда мама откуда-то приносила кусочки подсолнечного жмыха. Мне он казался лакомством, вкусным, как шоколадная конфетка. В магазинах было мало чего, и продукты давали по карточкам. Голод. Опасный голод. Плохо, когда есть нечего, и страшно сразу переесть. Мы уже знали об этом, потому что был случай. На втором этаже нашего подъезда жили эвакуированные ленинградские блокадники. Дочка наварила большую кастрюлю первого блюда с травами, а мать не удержалась, всю, говорили, за раз съела. Организм не выдержал, она умерла…

Люди искали любую возможность, чтобы раздобыть пропитание. Когда началась война, жильцы дома вскопали дворовую территорию перед сараями, там, где были вешала для белья у последних подъездов, и сделали грядки. По две грядки на квартиру. А может, делили их между теми, кто хотел и копал. Сажали лук, морковь, капусту. Свои гряды пололи мы с бабушкой Мотей. Не помню, чтобы кто-то овощи воровал.

В домах наших тогда появилась новая напасть: развелись клопы в очень большом количестве. Целые полчища! Боролись с ними неуспешно и много лет. Летом молодежь спасалась от них, ночуя на большой клумбе во дворе. В войну на ней цветов не сажали, как бывало. Парни и девушки, мальчишки и девчонки разных возрастов выносили на ночь телогрейки, старые одеяла, пальто – у кого что было, и спали все вместе. Ребята постарше – Митя Жумаев, Маша Дударева, Лида Дроздова, Шорин, Ванька Дударев, Шурка Грунин – и мы, малышня, – много нас там ночевало. Перед сном рассказывали разные истории, страшные или весёлые, – разные. Вместе не было боязно. Хотя были у нас во дворе ребята хулиганистые, чужих могли ограбить, раздеть, но своих не трогали и защищали.

В городе во время войны объявляли комендантский час, но я, ребёнок, его не чувствовала.

Одежда

Роскоши, конечно, не было, но можно было купить отрезы ткани. Нас с мамой выручала соседка Пелагея Ивановна Новикова. Она мне сшила несколько лёгких платьев и одно шерстяное. Вот в них и ходила в детский сад.

Жилец

Когда в городе объявились военные и в Первой школе организовали дорожное училище, к нам в квартиру в 1942 году подселили военврача. Имени не помню. Он жил в лучшей комнате – с балконом. Мы с мамой спать перешли на кухню. Спали на печке. Клали на неё для ровности столешницу, которую снимали на ночь с кухонного стола. Потом стелили перину. Так ночевали. Утром всё убирали. Неудобства испытывали, конечно, но тогда ко многим подселяли кого-нибудь на время. Все терпели.

Нам повезло: жилец наш очень аккуратный человек, порядочный был. Сам с Украины. Жена и дети его погибли, мы жалели его. И он нам сочувствовал. У постояльца нашего был денщик. Тоже приходил к нам. Иногда приносил в котелке что-то съедобное. Привыкли мы к ним, они к нам. После окончания войны постоялец как-то раз заезжал нас проведать. Как сложилась его судьба дальше, не знаю.

Воздушные тревоги

Воздушные тревоги сначала были частые и пугали. Оповещение шло по радио. Бежать было некуда. Бомбоубежище располагалось в доме № 86 на улице Володарского. Там своего народу много. А мы в девяносто первом на Кирова. Мы просто спускались с верхних квартир и сидели на ступеньках первого этажа. Ближе к выходу. А дед мой, Сергей Иванович Кудеров, 1887 года рождения, участник Первой мировой, вообще никуда не выходил. Говорил, если судьба умереть, смерть везде застанет. Он умер дома в 1942-м. От голода. Еда у нас была скудная, и часть её он отдавал мне и своей младшей дочке Рите.

Потом мы тоже к сиренам привыкли. Выходили по тревоге из квартир. Сидели внизу, на ступеньках лестницы, в основном взрослые. Разговаривали. Нам, детям, сидеть просто так было скучно. Мы бегали, играли в догонячки в подъезде, катались по перилам.

После смерти деда дома остались мы: бабушка Матрёна Кузьминична, мы с мамой и Рита, сестра мамы.

Кудерова Маргарита Сергеевна, 1940-е годы

Несовершеннолетняя тогда Рита, 1926 года рождения, закончила 7 классов, сидела дома. Её судьба устроилась неожиданно. Кажется, в том же 1942-м. Постановление какое-то вышло по молодежи. Объявили мобилизацию в «трудовые резервы». Рита пошла в ремесленное училище. Оно в районе стыка улиц Чапаева и Каляева только открылось. Там учеников не только учили, но кормили. Жить стало полегче. Вместе с ней в ремесленное определились многие знакомые ребята с округи: Валя Федосеев, Иван Левшенков, Виктор Волков и Слава Тихонов. Их первый выпуск трудоустроили, распределили на оборонный завод. Он открылся в городе в 1943 году, назывался завод «почтовый ящик № 5». Слава Тихонов вскоре ушёл с завода, вернулся в Первую школу. Парней забрали в армию в конце войны. А до армии компания их очень дружила. Человек двадцать собиралось у нас в угловой комнате. Электричества не было: включать нельзя, а темно – зажигали лампу-коптилку. Разговаривали. И я с ними сидела. Хоть и маленькая. Мы и потом, после войны, всегда знались.

Детский сад и школа

Я ходила сначала в фабричные ясли в переулке Герцена. Подросли – нас перевели в детский сад на улицу Кирова, который был на самом углу, на перекрестке её нечётной стороны с улицей Каляева. Это был просторный купеческий (Лабзинский?) дом с верандой, на которой стояли наши кровати. Большие комнаты, красивый зал. Помню, там отмечали новогодний праздник. И ещё помню, там собирали у людей посылки на фронт. Мы, дети, тоже приносили. Носки, варежки. У кого что было. Потом этот дом передали под общежитие работницам Старопавловской фабрики, а нас перевели в другое здание, двухэтажное. В 1942 году или в начале 1943-го.

Детский сад в конце улицы Кирова (здание не сохранено)

Новый двухэтажный детсад – это тот, что напротив роддома. С прежним детсадом, отданным под общежитие, он находился рядом. Ранее он стоял необжитый, потом его наконец запустили, и мы переехали. Это было тоже красивое и тёплое здание. Ходили в него вместе с соседкой Галей Федуловой (Вергуленко). Мы с ней всё время росли вместе. Только в разных группах и разных классах. Кормили детей хорошо, выжили во многом за счёт детского сада. 

В школу мы пошли в 1944 году. Со мной в первом классе оказались дети постарше, некоторые даже 1932 года рождения, потому что какое-то время набора детей не было. В школе нас кормили. Давали чай, ложечку сахарного песку и кусочек чёрного хлеба. Хлеб был большой, двухкилограммовый, ломоть делили на четверых. Мы посыпали его сахаром, а чтобы он не рассыпался, поливали его чаем. Некоторые сахар забирали домой. От фабрики выделяли отрезы на платье, брюки. Летом в школе организовывали лагерь. Учиться старались хорошо, помогали друг другу.

Люда Евдокимова, 1948 год

Бомбёжка

Когда в октябре 1941 года наш город бомбил фашистский самолет, мы со двора гурьбой бросились на вокзал. Все бежали туда. Нас, мелкоту, близко взрослые не подпустили. Но издалека мы всё равно видели этот ужас: на деревьях телогрейки, ноги людей из разбомбленного состава. Так и осталась бомбёжка в памяти этой жуткой картиной. Слава богу, больше не довелось видеть подобного.

Госпитали

Через дорогу от нашего нового детского садика, на другой стороне улицы Кирова – родильный дом. Окна нашей группы смотрели на это загадочное двухэтажное здание. Однажды обитатели в нём резко поменялись. Вместо привычных женщин там появились мужчины. Мы видели из окна военных, которые выходили на прогулку за забором. Нам сказали, что теперь здесь военный госпиталь. Под него отдавали всё здание роддома.

Вид на детский сад и роддом с южной стороны. 1 ноября 2005 года. Снимок Виктора Ситнова

Сколько времени военный госпиталь располагался в здании роддома, сказать не могу. Уверенно можно говорить о 1943–1944 гг., пока видела его из детского сада. Потом я ходила по переулку Герцена в школу № 10, а в конце улицы Кирова, где больница, бывала очень редко и только мимоходом.

В 1945 году все госпитали города закрылись. Роддом стал работать по назначению. А раньше рожениц принимали вроде бы все больницы. Точно знаю, что Первая советская и старопавловская делали это. Старопавловская ближе. Там для приёма женщин отдавали небольшой домик, который стоял на её территории за поликлиникой.

В госпитале, в том, что в здании роддома, почему-то лечились в основном прибалты. С одним бойцом познакомилась моя воспитательница и соседка по дому Валентина Давыдова, вышла за него замуж и уехала в Литву.

Ещё один госпиталь был недалеко от нашего детсада – в доме отдыха на улице Каляева.

Был госпиталь в школе № 18. Знаю об этом, потому что в этих госпиталях старшие группы нашего детсада часто выступали перед ранеными. Гастрольная «труппа» – человек 15-20. Я в их числе.

В здания роддома и дома отдыха мы ходили пешком, они рядом. В 18-ю школу нас возила полуторка. Сидели мы в открытом грузовике на досках, как на лавочках, и ехали.

Мне казалось, в госпиталях, тех, что в 18-й школе и здании роддома, больше было легкораненых, ходячих. Они ждали нас и собирались в широких коридорах. В коридорах мы и выступали. К лежачим – заходили в палаты. А в госпитале-доме отдыха раненые были тяжёлые, лежачие, даже забинтованные полностью, только в щёлках виднелись глаза. Здесь мы выступали долго, ходили по палатам, повторяя концерт, иногда – всю программу.

За выступления в госпитале солдаты иногда угощали кусочком сахара. Сахар кусковой, делили его щипчиками. Я слышала, что был госпиталь в больнице на улице Фрунзе, но это другая часть города, нас туда не водили.

Мы не боялись раненых. Встретиться с ними было любопытно. Они нас хорошо принимали, радовались, хлопали от души, родных вспоминали.

Репертуар

Репертуар выступлений помню и сейчас. Детский он был, конечно. Шутливый и весёлый, он нам самим очень нравился, и это была заслуга музыкального работника Тамары Николаевны Рогаливицкой. Мы её очень любили. Жила она в коммунальном доме на улице Кирова за кожным диспансером, к которому был потом пристроен молочный магазин. У неё две дочери. Сама она из приезжих, ленинградка-блокадница. Интеллигентная, красивая, высокая, стройная, кудрявая.

Она много с нами занималась, готовила утренники и выступления. Знакомила с классикой. Мы шагали под «Турецкий марш» Вольфанга Амадея Моцарта. Делали спортивные фигуры – пирамиды. Плясали. Играли на доступных ударных музыкальных инструментах. На металлическом музыкальном треугольнике с колокольцами, кастаньетах, трещотках, бубнах. У нас был целый оркестр. Всему нас музыкальный работник научила. Пели солдатам хором свои любимые детские песенки. Одна про трусливого медведя, как весёлая сказка:

Раз морозною зимой

Вдоль опушки лесной

Шёл медведь к себе домой

В тёплой шубе меховой.

Шёл он, шёл к своей берлоге

По просёлочной дороге

И, шагая через мост,

Наступил лисе на хвост.

Подняла лисица крик —

Зашумел тёмный лес.

И медведь с испугу вмиг

На сосну большую влез.

На сосне весёлый дятел

Белке домик конопатил

И промолвил: "Ты, медведь,

Должен под ноги смотреть!"

С той поры медведь решил,

Что зимою нужно спать,

По тропинкам не гулять,

На хвосты не наступать.

Он в берлоге безмятежно

Спит зимой под крышей снежной

И доволен неспроста,

Что родился без хвоста.

Смеялись бойцы и над стихами Маршака, хотя мне волка, израненного, как и они, было жалко:

Серый волк в густом лесу

Встретил рыжую лису.

— Лисавета, здравствуй!

— Как дела, зубастый?

— Ничего идут дела.

Голова ещё цела.

— Где ты был?

— На рынке.

— Что купил?

— Свининки.

— Сколько взяли?

— Шерсти клок,

Ободрали правый бок,

Хвост отгрызли в драке!

— Кто отгрыз?

— Собаки!

— Сыт ли, милый куманек?

— Еле ноги уволок.

Эти контакты с ранеными в госпиталях были при сопровождении взрослых, но встречались мы с военными и в повседневной жизни в городе.

Локация военных в городе

Какая у них была локация? Как мы знали, в здании Первой школы находился штаб. Учеников перевели в другие школы.

Под казарму отдавали здание Карповской фабрики. Там же, на территории фабрики, был плац. Мы с ребятами лазили подглядывать, как солдаты маршируют, как проходят обучение.

В здании детского сада за красновскими домами на Карповской жил комсостав, офицеры.

В небольшом дворике стояли «гигантские шаги» – карусель для поддержания спортивной формы военных. Кататься на них нам не приходилось, а вот кино у военных смотрели. В полуподвале Первой школы с восточной стороны военным показывали кино. Детвора проведала про это и просилась к ним. У входа в школу стоял часовой у знамени. Он спрашивал нас строго, кто мы, к кому. Называли какую-то фамилию, выдуманную: «Иванов». Часовой пропускал. Но, думаю, он просто подыгрывал нам. Пропустил бы и без вопросов.

А однажды в городе прошёл целый строй солдат. Возможно, в 1944 году, летом. Я стояла у себя на балконе 3 этажа. Они без шинелей шли со стороны вокзала мимо магазина «фадейчика» на Карповскую. Много, человек двести. Светило солнце, было зелено. Сверху мне было видно, как целое поле фуражек необычной квадратной формы ритмично колыхалось в такт строевому шагу. Что это были за люди и зачем приезжали, осталось для меня военной тайной.

Дети народа-победителя

Конечно, война заставила детей рано взрослеть, научила ценить человеческую жизнь, взаимовыручку, дружбу. Мы были народом одной судьбы и чувствовали заботу государства, верили в него, и это очень важно. Люди и в тылу делали всё для победы.

Все производства в войну в городе работали, и даже появилось новое предприятие. Тот самый оборонный номерной завод, прародитель славного завода «Экситон», о котором я уже упоминала. Туда были распределены первые ученики ремесленного училища, чьё обучение было организовано специально, чтобы дать молодым профессию и путёвку в жизнь. Мамина сестра Рита и её муж Иван Левшенков были среди них. В этом коллективе и я, поступив в зрелом возрасте, отработала немало, более тридцати лет. Там же завершила свою трудовую биографию.

Да, мы, наверное, особые — дети войны. Неприхотливые и  терпеливые, умеющие выживать, целеустремлённые и трудолюбивые. У нас был пример поведения родителей, часто  самоотверженного, образец их коллективного, созидательного труда, были стабильные условия для его продолжения. Мы старались хранить традиции. Нас ещё называли громко детьми народа-победителя. И это гордое чувство всегда с нами.

Рассказ записала В. Маслова

Поделитесь с друзьями