Вышла в свет книга Бориса Андреевича Тарасова - известного музыковеда и аранжировщика, работавшего некоторое время в музыкальном училище города Электросталь, которая представляет собой небольшой сборник воспоминаний и размышлений на музыкальные темы, а также о важных аспектах из истории русского народного оркестра, основанных на документах, а не на фантазиях традиционных исследователей. Предназначена для музыкантов профессионалов и любителей музыки.

Тарасов Б. А. Размышления о том, о сём... – М.: Пробел-2000, 2024. – 52 с.

Предлагаем вашему внимаю пару очерков из книги 

Размышления о том, о сём...

Б.А. Тарасов

Свет и тени слушания музыки

И начну я с собственного скромного опыта. Как-то однажды (на втором курсе музыкального училища) я купил на рынке в магазине уцененных товаров пластинку с записью Второй симфонии Брамса. Оркестром Ленгосфилармонии дирижировал Курт Зандерлинг. Пришел домой, послушал всю симфонию, и естественно, ничего не понял. И тут передо мной встал вопрос – быть или не быть музыкантом? В отчаянии, без всякой надежды я начал переслушивать симфонию раз, другой, и тут что-то начало проявляться, как в ванночке с проявителем фотоснимков – сначала темные места, затем те, что посветлее, и так далее, до тех пор, пока не «проработалась» вся картина в целом. Я испытывал наслаждение от слушания уже знакомой музыки и довел ее знание до такого уровня, что смог спеть всю симфонию наизусть, по мелоди-ческим голосам, сейчас я уже на такое не способен. Главный вывод тогда гласил: оказывается, теперь мне будет доступна для понимания (иначе говоря – любви) любая классическая музыка. Единственное условие для этого – ее надо просто слушать.

Но слушать надо не просто, а в одиночестве и несколько раз, и лучше в разные дни. Не секрет, что нынешние уроки слушания музыки предполагают одноразовое прослушивание всей группой. Такие прослушивания нельзя не признать вредными. Вред же заключается в том, что учащийся после такого «прослушивания» уходит с урока в полной уверенности, что он эту музыку знает, так как он ее один раз слушал.

Когда я заочно учился на теоретическом отделении училища им. Гнесиных, то мне казалось, что музыковед должен знать как можно больше музыки. Он должен ее слушать так же часто, как студент-инструменталист должен заниматься на своем инструменте. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что за три года (до поступления в институт) я прослушал десять опер Н.А. Римского-Корсакова и пять опер П.И. Чайковского. При этом мне вполне хватало прослушать несколько тактов, чтобы определить, какая это опера. Сказанное относилось не только к операм, мне было любопытно, например, какая музыка в Первой симфонии Балакирева, и я принимался за ее изучение. А Вторая? Так же было интересно.

Курс оперной драматургии нам читал профессор Михаил Самойлович Пекелис, он был потрясающе осведомлен обо всем, что касалось оперы. В память врезалось его изумление: «Как?! Вы не знаете „Весталку“?!» (Спонтини – Б.Т.). Этого он не мог понять. М.С. любил иногда задавать такие каверзные вопросы как, например: «В какой русской опере находится самый большой вокальный ансамбль?» Я знал ответ на этот вопрос, но решил подождать. Желающих не обнаружилось. И тогда я решился поднять руку: «Пожалуй, – начал я неуверенно, – это децимет с хором из первого действия оперы Чайковского „Чародейка”». «Совершенно точно!» – сказал профессор. С тех пор он в подобных ситуациях выразительно посматривал в мою сторону.

Не устану повторять: музыковеды, слушайте музыку с нотами в руках, просто слушайте, ничего не анализируя, мозг сам все это организует. Это как раз тот случай, когда количество переходит в качество. И помните, что осваивать музыку следует в юношеском возрасте (так она лучше усва-ивается), потому что позже, когда вы будете работать музыковедами, у вас не будет ни времени, ни желания это делать.

Хотел было поставить точку, но не смог удержаться, и поэтому приведу хотя бы один пример. В одном из музыкальных училищ, где я работал (не буду указывать в каком, потому что уверен, что это могло происходить в любом училище), ко мне подходит преподаватель теоретического отде-ления и спрашивает, что это за музыка? После этого играет тему струнных из самого начала медленной третьей части Второй симфонии Рахманинова. Я отвечаю ей. Она говорит, что они на заседании отдела не могли определить, поэтому и обратилась ко мне, сказав, что кто-то (она назвала кто) сказал, что это какая-то попса.

Что это означает? А означает это то, что педагоги где-то слышали эту музыку, но не смогли определить ее. Так же это означает, что они, возможно, «проходили» (слово-то какое говорящее) ее во время своей учебы, прослушав один раз. Но сказано же, что мы ленивы и нелюбопытны. Ну ладно бы это была какая-нибудь симфония Ляпунова, а это ведь сам Рахманинов!

P.S. Как-то в недавнем разговоре с моим старинным приятелем Владимиром Григорьевичем Пешняком, я рассказал ему о том, как я слушал Вторую симфонию Брамса. Он тут же мне сказал, что точно так же он слушал Девятую симфонию Бетховена, будучи на первом курсе Иркутского музыкального училища. С В.Г. Пешняком мы вместе открывали Алтайский институт культуры в 1975 году, а позднее, волею судеб, оказались в Москве. Докладываю о результатах, вытекающих из всего этого: В.Г. Пешняк – заслуженный деятель искусств России, член Союза композиторов, профессор РАМ им. Гнесиных, а я – почетный профессор той же Академии. Молодежь, мотайте на ус! 

Воспоминания о первом директоре Барнаульского музыкального училища Петре Павловиче Спирине

Сразу же должен оговориться, почему я заменяю воспоминания об училище воспоминаниями об одном человеке. Во-первых, моих воспоминаний о Петре Павловиче (в дальнейшем – П.П.) вполне хватает на статью, во-вторых, я уверен, что буду единственным человеком, который на это решится. В самом деле, ну не писать же мне о том, как, например, по общему фортепиано у меня (понятно, что не только у меня) были сначала не помню кто, а затем Д. Северов (трубач), а позднее М.С. Калинкин (дирижер-хоровик), или о том, как у нас вела анализ дирижер-хоровик, окончившая Ленинградскую консерваторию (К.К. Наливнова), которая на первом же уроке поставила перед нами ноты 1-го фортепианного концерта П. Чайковского и заявила, что он начинается с главной партии. Когда я сказал, что это тема интродукции, а главная партия начинается там, где Allegro, она, полистав ноты, немного призадумалась, а затем воскликнула: «Ой! И правда!».

Не хочется мне также писать о том, как мой педагог по специальности Д.Н. Волховицкий на вопрос члена комиссии, на одном из академических концертов, что я буду играть, ответил: «Он сам скажет». Расшифровываю ситуацию – он проводил время за игрой в шахматы в учительской, и поэтому не знал, что я выбрал себе для игры на зачете.

Но, спешу добавить, что мы не были в претензии к педагогическому коллективу, где-то интуитивно понимая, что все это обусловлено трудностями роста училища. Настанет время, в город приедут специалисты с высшим образованием – и все наладится. Я вообще считаю, что каждый должен учиться у музыки как у самого великого педагога. Многие тогда сидели не на своем месте, а среди тех немногих, кто занимал свое место вполне законно, как раз и был П.П. Спирин. Теперь перехожу непосредственно к воспоминаниям.

В 1957 году я окончил Искитимскую музыкальную школу и тут перед моими родственниками встал вопрос, куда меня определить. Было решено попробовать меня на предмет поступления в год назад образовавшееся Барнаульское музыкальное училище. Приезжаю в Барнаул вместе с дядей (братом отца, который погиб на войне), идем в училище. Там мне было устроено прослушивание. Дело в том, что об этом попросил дядя. В кабинете директора сидели: П.П. Спирин, В.П. Введенский, кто-то еще. Проверку слуха проводила Е.Ф. Зорина. Она попросила меня отвернуться и, нажав клавишу, сказала: «Это нота до, а теперь называй другие». Помнится, что она нажимала ноты в разных регистрах, белые и черные клавиши, но я все говорил точно. Когда она окончила испытание, то я, повернувшись, успел заметить, как она всем показала большой палец, поднятый вверх.

Опускаю процесс поступления в училище, во время учебы мы с П.П. лично не общались. По распределению я должен был ехать на работу в музыкальную школу г. Камень-на-Оби, но кто-то мне сказал, что П.П. (а не педагог по специальности) перераспределил меня в училище педагогом по классу баяна. Но я немного забежал вперед потому, что хотелось бы сначала обратиться к воспоминаниям общего характера. К счастью, П.П. не был музыкантом. Он приходил на работу ежедневно в период с 6 до 7 часов утра, и уходил не скажу, что позже всех, но все-таки достаточно поздно. Он освоил нотную грамоту и был способен даже проверять задания по элементарной теории музыки. Он создал фонотеку и нотную библиотеку в первый же год, причем лично ездил на Всесоюзное радио договариваться, чтобы у нас была вся музыка, необходимая для курсов музлитературы. Для нотной библиотеки он привез из Москвы часть нотницы Музгиза (откуда-то узнал, что она перевозится в значительно меньшее помещение), благодаря чему в нашей библиотеке была масса редких партитур. Идея учебы лучших выпускников только в Москве, а именно в ГМПИ им. Гнесиных, принадлежала П.П. Об этом он договорился с ректором ГМПИ им. Гнесиных Ю.В. Муромцевым. Договор этот не имел никакой юридической силы, но мы все давали подписку о том, что вернемся в Барнаул после учебы. На меня, правда, это не распространилось, так как я решил поступать на заочное отделение. Ровно год я преподавал специальный баян, но поскольку я в середине года перевелся на теоретический отдел училища имени Гнесиных, то с любой точки зрения я не должен был продолжать оставаться преподавателем по классу баяна. И здесь помог случай: дело в том, что в конце года уволился преподаватель по инструментовке, музыкант-любитель по профессии бухгалтер. П.П. вызвал меня и спросил: «Возьмешь инструментовку? Преподавать некому – все отказываются». В результате я стал преподавать инструментовку ровно 60 лет назад, с 1962 года.

Как я стал аранжировщиком? Во-первых, выполняя пожелание П.П. Во-вторых, мне показалось это интересным делом. Я взял «Основы оркестровки» Н.А. Римского-Корсакова, проштудировал их и через пару летних месяцев был готов к преподаванию инструментовки. Я уверен, что если бы я отказался, то лишился бы половины содеянного мной для музыки. Да, чуть не забыл описать, как я собирался выехать в Москву. Дело в том, что по закону дипломы распределившихся на работу выпускников должны были лежать в сейфе руководителя учебного заведения. Это для того, чтобы новоиспеченный педагог не вздумал куда-нибудь удрать. И только через три года можно было отпускать его хоть на все четыре стороны, выдав диплом. Естественно, мне понадобился диплом для поступления, а тут случилось так, что мой педагог по специальности Дмитрий Николаевич Волховицкий был в августе и.о. директора, и вот он-то и встал у меня на пути. «Не поедешь в Москву, а поедешь в Новосибирск», – сказал он. Я: «Нет, в Москву…» Он: «А я говорю, что поедешь в Новосибирск». В общем, так мы стояли и препирались до тех пор, пока Дмитрий Николаевич вдруг побелел и, вытащив диплом из сейфа, со злостью бросил мне под ноги. Я спокойно взял диплом и вышел.

Почему я не подчинился Д.Н. Волховицкому? Да только потому, что П.П. не одобрил бы такого шага от меня, это нарушило бы его желание. Тем не менее, сделаю неожиданный вывод: мне повезло с педагогом по специальности, я благодарен ему за то, что он не мешал моему развитию.
Вспоминается еще один случай. П.П. кто-то сказал, что наша бухгалтерия, узнав о том, что я перевелся из ГМПИ им. Гнесиных в училище им. Гнесиных, решила, коли я учусь второй раз в музыкальном училище, лишить меня полагающихся мне льгот заочного обучения, а именно – зарплаты на время сессии, оплаты проезда и т.п. П.П. вызвал меня и спросил, правда ли все это? Я ответил утвердительно, тогда он пошел в бухгалтерию и устроил там разнос. Не знаю, что он им говорил, но, очевидно, то, что я учусь по другой специальности. В бухгалтерии же, повидимому, считали, что я дважды учусь музыке, не разбираясь в сути дела. Выйдя от них, он сказал мне: «Ты знаешь, не удалось вернуть тебе деньги, но больше они так не будут делать. Ручаюсь!».

П.П. распорядился, чтобы была осуществлена пристройка к училищу на десять отдельных комнат, для жилья педагогов. Думаю, что сменивший его Л.С. Калинкин до этого бы не додумался. Задумываясь над тем, какой человек нам явился в лице П.П., я полагаю, что он был, прежде всего, государственным человеком. Что я понимаю под этим словом? Я уверен, что, если бы П.П. поставили руководить, например, сельскохозяйственным техникумом, он точно так же вникал бы во все детали (конечно, до известных пределов) новой для него специальности. И коли государство поручило ему это дело, то у него не было бы сетований по поводу того, что вот, мол, поручили мне неизвестно что, а ведь тот, кто его назначил на должность директора музыкального училища, был уверен, что П.П. справится. И ведь этот кто-то оказался прав. Как сказал поэт (Н.С. Тихонов): «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей».

И еще. Он был, безусловно, коммунистом, причем честным коммунистом, придерживающимся всех заповедей строителя коммунизма. Я уверен, что имя, данное училищу, имени 40-летия Октября возникло с его подачи. И это было без каких-то показных лозунгов – дело прежде всего. Вначале я отметил, что нам не повезло с некоторыми преподавателями, но это уравновешивалось тем, что у нас был такой директор.

Почему-то в Барнауле никто не помнит, что городское начальство перевело в 1963 году П.П. на должность директора филармонии, я не знаю, сколько времени он пробыл на этом месте, поскольку в 1964 году уехал учиться в Москву, поступив на очное отделение ГМПИ им. Гнесиных историко-теоретико-композиторского факультета.

Последний раз с П.П. все-таки довелось увидеться. Я после работы в Ростовской, а затем в Астраханской консерватории в 1975 г. вернулся в Барнаул во вновь открывшийся Алтайский институт культуры. А в 1976 г. отмечался 20-летний юбилей училища, на который был приглашен П.П., к сожалению, я не выяснил, откуда он приехал. И вот, дождавшись окончания сутолоки, когда можно было побеседовать, предстал перед П.П. Он обрадовался моему появлению, пытался расспросить меня, очевидно обо мне, но я опередил его, высказав все, что я о нем думал. Он внимательно выслушал, не перебивая, наклонив голову, а потом сказал, перейдя на вы: «Ну это вы оставьте себе». Я действительно оставил это себе, а сейчас раскрываю перед читателем то, что я знаю об этом удивительном человеке, благодаря тому, что эту возможность мне предоставила нынешний директор училища Светлана Ивановна Прокофьева, за что ее глубоко благодарю.

Поделитесь с друзьями