Наша библиотека. Декабрь 2010.
Встречи с Толстым. Дневники. Письма
Жиркевич А. В. Встречи с Толстым. Дневники. Письма. – Тула. 2009. – 800 с.+ 16 л . илл.
Предисловие к книге «А.В.Жиркевич. Встречи с Толстым. Дневники. Письма. 2010».
Наталья Жиркевич-Подлесских
Есть в жизни три блаженные минуты:
Читать стихи у сердца дорогой,
Порвать раба томительные путы
И руку жать врагу прощающей рукой.
А. Жиркевич
«Я никогда не думал, что центральной фигурой, озаряющей мое прошлое, был Л.Н. Толстой. А к воспоминаниям о встречах с ним все чаще обращается моя совесть. Ими, этими воспоминаниями, я проверяю степень моей добросовестности отношения к окружающему… По-прежнему я во многом с ним не согласен. Я вижу пристрастия, ошибки, противоречия… Но не могу не любить его за правду, такую, какую он признает…» – записал в своем дневнике 17 сентября 1917 года мой дед, Александр Владимирович Жиркевич.
Я никогда не знала своего деда, и мое знакомство с ним состоялось на страницах огромного архива, который в 1925 году был передан им в Государственный музей Л.Н. Толстого в Москве, с которым я работаю уже много лет.
Военный юрист, литератор, коллекционер, общественный деятель Северо-Западного края он оставил после себя многотомный дневник. Занимаясь литературным творчеством (им издано несколько поэтических сборников, книга рассказов, ряд очерков), Александр Владимирович не предполагал, что именно этот дневник, который он вел более 45-ти лет (с 1880-го по 1925 год), войдет в историю русской культуры и станет главным его литературным наследием… «Летописец русской культуры» – так назвал Жиркевича один из исследователей…
Более двадцати лет Александр Владимирович прослужил в Виленском военно-судном ведомстве. Одной из причин, по которой он поступил в Александровскую военно-юридическую академию, было желание действенное помогать «униженным и оскорбленным» (его любимое выражение), то есть самым бесправным членам общества – арестантам-«солдатикам», каторжанам, их вдовам, сиротам. Многие за его филантропическую, милосердную деятельность называли Жиркевича последователем д-ра Гааза... В дальнейшем эта его деятельность стала распространяться на всех, кто нуждался в защите законных прав, моральной и материальной поддержке. В годы Первой мировой войны ими стали раненые, которых Жиркевич, будучи к тому времени генерал-майором в отставке, ежедневно навещал, оказывая необходимую помощь. Обо всем этом он подробно записывал в своем Дневнике. В РГАЛИ хранится также папка с письмами (их более двухсот) к Жиркевичу от вдов, раненых, сирот с просьбой о помощи.
Обладая смелым, независимым характером и, одновременно, редким по сострадательности сердцем, Александр Владимирович болезненно переживал унижение солдат, телесные наказания, розги (детство его прошло в военной среде, и он был частым свидетелем этих порочных явлений). Но его деятельная натура требовала большего простора, и он заполнял жизнь множеством разнообразных дел, с поистине энциклопедическим размахом интересов: занимался литературным творчеством, благотворительностью, принимал участие в жизни Красного и Белого Креста, в архивных и археологических изысканиях. Другой особенностью Александра Владимировича было удивительно развитое чувство историчности каждой значительной встречи или события. Отсюда и его многотомный дневник, и стремление к коллекционированию, причем не только предметов искусства, но и всего того, что могло бы помочь сохранить историческую и культурную память о своем времени для будущих поколений. И вот что удивительно. С юных лет, выбрав направлением жизни, с одной стороны, – помощь «униженным и оскорбленным», а с другой – сохранение исторической и культурной памяти, он не изменял им ни при каких обстоятельствах: ни когда жил благополучной жизнью, встречаясь с интересными людьми своего времени, ни тогда, когда, дошел до крайней степени нищеты во время поволжского голода 1921-1922-х годов (спасаясь от немцев, семья оказалась в Симбирске на долгих одиннадцать лет). И даже в годы нищеты Александр Владимирович находил тех, кому было хуже, чем ему, и старался поддержать их. На симбирских страницах дневника сохранилась страшная летопись революционных событий и подробностей голода в Симбирске, а также трогательные и поучительные истории отдельных людей, сумевших сохранить свое достоинство в сумятице этого времени (журнал «Волга». «Симбирский дневник генерала А.В. Жиркевич». 1992. № 7-12). Его любимыми девизами на протяжении всей жизни были «И один в поле воин» и «Спешите делать добро». А в маленьком стихотворении Жиркевича, которое вынесено в эпиграф, пожалуй, выражено все его жизненное кредо. Русский дворянин, всю жизнь служивший России, отдавая свою коллекцию государству в суровое время 1922 г ., опись своего собрания живописи, рисунков, эскизов, предметов историко-культурного значения (в количестве 2000 ед.), начинает словами: «Родине и русскому народу»…
Огромная переписка, хранящаяся в архиве Жиркевича, свидетельствует о том, что многих притягивала личность этого необычайно деятельного, с горячим и отзывчивым сердцем, влюбленного в искусство человека… Сохранились письма к нему от поэтов: А. Н. Апухтина, А. А. Фета, Я. П. Полонского, К. М. Фофанова; писателей Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, И. А. Гончарова, Н. С. Лескова, художников И. Е. Репина, В. В. Верещагина. М. В. Нестерова, выдающегося юриста А. Ф. Кони, виленского архиепископа Тихона (будущего патриарха Тихона), а также от многих других, интересных, но забытых нашим временем, талантливых представителей культуры, общественных и государственных личностей.
Несмотря на то, что имя Жиркевича встречалось в монографиях о В. В. Верещагине. И. Е. Репине и в других работах, его огромный архив многие годы находился в забвении. С начала перестроечной эпохи отношение изменилось, и чем дальше, тем больше сохраненные документы архива Жиркевича становятся востребованными отечественной историей и культурой, а личность Александра Владимировича, цельность его натуры, преданность выбранному жизненному пути, совестливость, отзывчивость и бескорыстие (качества присущие настоящему русскому интеллигенту) все больше привлекают к себе внимание.
Когда в 1903 г . Жиркевича переводили по службе из Вильно в Смоленск, виленская газета «Западный вестник» (от 6 ноября 1903 г.) откликнулась на это событие статьей, в которой говорилось:
«…Наш город должен искренне сожалеть, что лишается такого энергичного и живого человека, такого деятельного гражданина. Смело можно сказать, что не было в Вильне полезного предприятия, на которое он не отозвался бы своею русскою, сочувствующей душой. Устраивалась ли школа какая-нибудь, затевалось ли благотворительное дело – в числе первых деятелей непременно встречается имя А. В. Жиркевича. Он хлопочет, приглашает сочувствующих лиц, собирает материальные средства. Нужна ли серьезная помощь какому-нибудь действительно нуждающемуся человеку – смело обращайся к А. В. Жиркевичу, уж он как-нибудь да устроит дело…».
Александр Владимирович Жиркевич (1857-1927) родился в обедневшей дворянской семье потомственных военных в городе Люцине Витебской губернии (ныне город Лудза Латвии). Большая часть жизни прошла в Вильне и Северо-Западном крае (сначала вольноопределяющимся, подпрапорщиком и прапорщиком 108-го Саратовского пехотного полка, а затем, после окончания Петербургской военно-юридической Академии, в военно-судебном ведомстве Вильны на должностях защитника, помощника прокурора, следователя). В годы учения в Академии (1885-1888) как подающий надежды поэт он вошел в литературно-художественные круги и привлек внимание, а в ряде случаев – получил горячую поддержку многих деятелей культуры. Тогда-то и завязались литературно-художественные знакомства молодого офицера…
В 1888 г . Александр Владимирович начинает службу в военном ведомстве Вильны, где, как ему кажется, он может применить свои гуманные принципы в жизни. И поначалу служба ему приносит удовлетворение. «Первая моя работа в Вильне, – записывает он в дневник, – была защита часового, которому грозила каторга. Этот солдат стал передо мной на колени и просил: «Защищайте меня!» Мне удалось доказать, что часовой не виновен, и его из зала суда освободили. Я счастлив, что удалось спасти человека. А он пал на колени и благодарил».
Но уже 14 марта 1894 г . он записывает: «Надо уходить из нашего ведомства! Честному человеку скоро невозможно будет приносить пользу там, где личный произвол ставится выше закона. Сердце разобьешь о камни неправды, незнания, заведомой лжи, произвола! Каждый день ухожу из суда с сознанием, что вот-вот произойдет столкновение, и я брошу всем этим господам правду в физиономию. Как неузнаваем я стал: Господи! Дай силы для борьбы! Не всели в меня привычку к чужому страданию! Разбей мое сердце в тот миг, когда умрет в нем сострадание к судимому ближнему!».
90-е годы – наиболее плодотворные и счастливые в жизни Жиркевича. Он издает два поэтических сборника «Картинки детства» и «Друзьям», книгу рассказов. В эти же годы он дважды посещает Ясную Поляну (третий раз – в 1903 году), знакомится в Феодосии с Айвазовским, переписывается и встречается с Репиным, совершает с ним путешествие по Кавказу, организует в Вильне выставку картин Верещагина, ведет переписку с Апухтиным, Кони, знакомится с Антокольским.
Особая любовь и интерес Жиркевича – историческое прошлое России. Он спасает от гибели ряд частных и правительственных архивов, собирая их в заброшенных имениях, в старых крепостных башнях, скупая у старьевщиков. Все это и многое другое безвозмездно передается им в музеи, книгохранилища, библиотеки России.
Постепенно он отходит от участия в литературно-художественной жизни и целиком посвящает себя улучшению быта военных арестантов, преобразованию гауптвахт, помощи нуждающимся. А. Ф. Кони дарит ему свою книгу с надписью «Искренне уважаемому последователю Федора Петровича (Кони имеет в виду доктора Ф.П. Гааза) Александру Владимировичу Жиркевичу от автора»
В 1908 г . Жиркевич с большими нравственными терзаниями принимает должность судьи, но уже через несколько месяцев уходит в отставку, увидев бесполезность борьбы с тайными циркулярами для вынесения смертных приговоров политической молодежи (при этом не сочувствуя идеям революции): «Я сегодня так счастлив, так рад, так уважаю себя… хожу еще в суд, ввиду недостатка наличных судей. Все более и более у меня радостно на душе при сознании, что я разорвал связь с этим миром беззакония, жестокости, низкопоклонства, карьеризма за счет ближнего…».
После выхода на пенсию Жиркевич продолжает посещать гауптвахты уже как общественный попечитель: вникает в быт заключенных, поддерживает нравственно, выполняет просьбы и поручения. Но вскоре его отстраняют от гауптвахт. «За мной, кажется, устанавливается репутация скандалиста: все у меня истории и истории… Но не могу же я молчать, когда вокруг хамы и хамство?! Мы гибнем от недостатка гражданского мужества, от боязни говорить громко. В громадном большинстве мы трусливые, приниженные рабы, ждущие подачек и одобрения, и гнущие спину перед апломбом и наглостью».
Накануне Первой мировой войны Жиркевич пишет труды о тюрьмах России, печатает в «Историческом вестнике» и «Русской старине» ряд воспоминаний. С начала войны занимается благотворительностью в госпиталях. Многие, в том числе солдаты, удивлялись его ежедневным посещениям. Это участие к нижним чинам казалось тем более странным, что Жиркевич к тому времени – генерал-майор в отставке. Такое поведение действительно озадачивало. Ведь не часто можно встретить генерала, ухаживающего за ранеными солдатами… Александр Владимирович посещает и немецких раненых в Евангелическом госпитале, оказывая и им всяческую поддержку. Если воевавшие на фронте немцы были для него врагами, то теперь в своей беспомощности, они нуждались в милосердии и поддержке…
В семейной жизни Александр Владимирович был очень счастлив, о чем не раз упоминает на страницах дневника. Его женой была Екатерина Константиновна Снитко – высокой добродетели и христианского смирения женщина. По линии матери она происходила из рода Кукольников (отсюда – замечательный портрет историка Виленского университета П. В. Кукольника работы Карла Брюллова в доме Жиркевичей; этот портрет сейчас находится в Ульяновском художественном музее). В семье было шестеро детей, но трое старших умерли, не дожив до зрелого возраста. Особенно тяжело пережил Жиркевич смерть старшего сына, 22-летнего мичмана Сергея, едва окончившего Морской кадетский корпус. Три дочери, оставшиеся в семье, прожили жизнь, полную драматических событий своей эпохи. (Младшая дочь Жиркевича, Тамара Александровна, музыкант по образованию, последние годы жизни посвятила работе над дневниками отца, сделав краткие выписки, которые являются ориентиром уже в моей работе с архивом деда; положила начало картотеке упоминаемых в дневнике лиц. По ее духовному завещанию я продолжаю эту работу).
В 1915 г . Жиркевич эвакуируется с семьей в Симбирск и сразу же становится общественным попечителем десяти (!) госпиталей, трех тюрем и военно-гарнизонного кладбища. С начала революции семья бедствует. Жиркевич перебивается временной работой – преподает грамоту на командных красноармейских курсах и в школе кожевенного производства, переживает два ареста, ожидание расстрела…. В дневниках появляются записи об отсутствии дров, о последнем куске хлеба, вшах… А главное – нравственные страдания от нелепости, жестокости окружающего мира, отказа общества от тех моральных ориентиров, которыми он жил всю жизнь. Вскоре, в связи с начавшимся голодом и лишениями, уходит из жизни Екатерина Константиновна, и Жиркевич остается один с тремя дочерьми.
И все же Александр Владимирович старается быть верным своим принципам. В его квартире на полу под тряпьем хранится коллекция живописи, графики, старопечатных книг, альбомов с автографами. Здесь есть картины Брюллова, Репина, Айвазовского, Зарянко, Лампи, великолепные рисунки русских и зарубежных художников. В 1922 г ., собираясь вернуться на родину, в Вильно, и опасаясь за судьбу коллекции (идут грабежи, погромы, конфискации), Жиркевич решает передать ее (по описи более 2-тысяч единиц) в Симбирский художественно-краеведческий музей за символическую сумму, фактически даром. Как писала одна из газет, сумма была равна стоимости проезда по железной дороге от Симбирска до Вильно – 10 миллиардам рублей (напомню, что в те времена 1 миллион приравнивался к 1 рублю и даже к 70-ти копейкам). А Жиркевич плакал, получая деньги: и от долгого ожидания денег и временного избавления от нищеты, и от того, что нарушил свои принципы – только дарить в музеи… В благодарность город подарил ему пять пудов муки, что по тем временам было немалой ценностью, и солдатскую шинель (вместо генеральской, в которой, за неимением другой одежды, он ходил). 3 августа 1922 г . в газете «Правда» появилась статья о поступке «бывшего» генерала под названием «Рабочие на страже Рембрандта» (еще ранее, в 1919-1921 годах он передал в Румянцевский музей 29 пудов старинного оружия и орудий пыток).
Последние годы Жиркевич влачит полунищенское существование на должности архивариуса губфинотдела Симбирска. Изредка приходят письма от Нестерова, Кони, скрипача Эрденко. Все чаще, переосмысливая прошлое, он вспоминает о встречах с Толстым… В 1923 г . М. Г. Эрденко с гастролями посещает Симбирск. Как луч света, кусочек счастья воспринял мой дед приезд знаменитого скрипача, с которым познакомился в Смоленске еще в далекие 900-е годы. Он упивается его игрой, восторженно отмечая все нюансы его исполнения, и как всегда заносит в дневник подробности бесед (а они ведут их часами!), вспоминая прошлое. Уже тринадцать лет, как нет в живых Льва Николаевича, а мысль обоих все время обращается к памятным встречам в яснополянской усадьбе… Дневник Александра Владимировича плохо читаемый и ранее, здесь порой превращается в ребус: плохая бумага, зеленые чернила, разбавленные для экономии, во многих местах почти нечитаемый почерк, в котором и смятение от встречи, и желание ничего не упустить, и самому выговориться («кому повем свою печаль…») единственному другу-дневнику… Все это ставит перед исследователем почти невыполнимую задачу… А жаль, вероятно, много интересного еще можно было бы прочитать на страницах этого дневника.
Передав свой личный архив (дневники, переписку, альбомы с фотографиями и автографами) в Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве , в январе 1926 года Александр Владимирович уезжает в Вильно для улаживания имущественных дел. Но его ждет тяжелый удар: все находившиеся там коллекции и обстановка пропали… И он, чтобы иметь возможность помогать своим детям, остается в Вильно, вступив в права наследования имущества своей жены. Когда дед заболел, и моя мама хотела выехать ухаживать за ним, он писал ей: «Не смей приезжать! Здесь все чужое… Я не разрешаю, и мы навсегда рассоримся… Ваша жизнь должна быть в России…».
13 июля 1927 года его не стало. Александр Владимирович был похоронен в могиле своего любимого старшего сына, где на надгробной плите когда-то были выбиты его стихотворные строки, посвященные сыну:
Все было в нем необычайно,
Таланты, сердце, ум и красота,
Любовь к родителям, правдивые уста
И смерти скоротечной тайна…
Сейчас эта могила перенесена и находится на Евфросиньевском кладбище Вильнюса.
2
Впервые имя Толстого встречается в дневнике Жиркевича несколькими годами ранее записей о личных встречах. 20 февраля 1887 г . он восторженно пишет о драме «Власть тьмы», с которой Александр Владимирович тогда познакомился. И с этого момента толстовская тема в его дневнике будет звучать на протяжении всей его жизни. Жиркевича волнует все, что он слышит о Льве Николаевиче, что читает в газетах, все то, что рассказывают ему о Толстом А. М. Жемчужников, И. Е. Репин, Я. П. Полонский, В. Л. Величко.
В том же 1887 году Л. Н. Толстой опубликовал «Листки» с призывом вступать в общество «Согласие против пьянства». А. В. Жиркевич, тогда студент Петербургской военно-юридической академии и начинающий поэт, откликнулся на этот призыв письмом (от 23 декабря 1887 г .), в котором, выражая согласие с основной идеей, высказал ряд замечаний и своих предложений. Это была болезненная для него тема, так как отец его страдал алкоголизмом (что послужило, в дальнейшем, к распаду семьи). Толстой ответил обширным письмом (от 28 декабря 1887 г .), разъясняя свою позицию. В следующем письме Жиркевич, продолжая отстаивать свой взгляд, писал: «Вопрос, предложенный мною Вам в первом письме, Вы разрешили не вполне для меня ясно. Я спрашивал Вас о том, что осуществима ли у нас, в России, при систематическом спаивании народа казной, при его экономическом застое, наконец, при апатии нашего общества ко всему, что требует дела, жертв и труда, – осуществима ли попытка учредить «согласие» на одной нравственной идее?! Примеры Америки, Швеции, Норвегии – для нас поучительны, но не надо ли нам, работая для русского народа, принять в расчет уровень его развития, его экономический быт, разрешить вопрос, есть ли у нас общество в том смысле, как оно существует на Западе, и если есть, то доросло ли оно до самоубедительности во имя какой-либо, хотя и очевидно отвлеченной идеи?» (из письма от 1 января 1888 г ). Известно, что идея основать общество «Согласие против пьянства» своего продолжения по разным причинам не получила.
В мае 1890 г . Жиркевич послал Толстому только что изданную им под псевдонимом А. Нивин поэму «Картинки детства» (СПб., 1890) и письмо, в котором спрашивал мнение Толстого о своей книге. В ответном письме (от 30 июня 1890 г .) Толстой советовал ему оставить «литературные занятия, в особенности в такой неестественной форме, как стихотворная» (в 80-е годы Толстой скептически относился к поэзии). Трогательными и благодарными словами откликнулся Жиркевич на суровую отповедь Толстого:
«Спешу успокоить Вас на счет впечатления, которое произвело Ваше искреннее, честное письмо на мое авторское самолюбие… Отчего вы думаете, что я мог даже озлобиться на Вас за правду, обидеться за нее?! Нет! Если в первую минуту мне стало горько, то только потому, что я ожидал, что книга моя доставит Вам удовольствие, но после, перечитывая Ваши откровенные строки, и эта горечь исчезла, уступив место благодарности за правду» (из письма от 14 июля 1890 г ).
«Очень рад был получить ваше письмо, Александр Владимирович, – отвечал Лев Николаевич начинающему поэту, видимо испытывая некоторую неловкость за резкие слова, – и очень благодарен за ту доброту, с которой вы приняли мое резкое суждение. Страстное влечение ваше к литературе говорит в пользу того, что я ошибся, что очень вероятно и чего очень желаю. Повторяю только то, что пишите только в том случае, если потребность высказаться будет неотступно преследовать вас» (из письма от 28 июля 1890 г ).
В октябре 1890 г . Жиркевич, находясь на лечении в Ялте, просит разрешения на обратном пути заехать в Ясную Поляну. Толстой не приглашал, но и не отказывал: «…поступайте, как вам Бог на сердце положит. Я в деревне» (из письма от 2 ноября 1890 г ).
Не получив прямого отказа, Жиркевич все же решается на обратном пути заехать в Ясную Поляну. Было это 19 декабря 1890 г . Встреча с Толстым потрясла Александра Владимировича. Дневниковые записи сохранили удивительно свежее, искреннее, взволнованное состояние молодого офицера… Почерк Жиркевича, – обычно стремительный и почти без помарок, меняет свое уверенное движение, как только в тексте появляется имя Льва Николаевича, особенно в описаниях первых двух посещений Ясной Поляны. Их легко можно узнать по бесконечным зачеркиваниям, вписыванием другими чернилами нового текста, вклеенным вставкам… Эта хаотичность записей передает смятение молодого человека, который, почитая Льва Николаевича за великого писателя и человековеда, ехал рассказать о своих насущных проблемах, спросить совета, поделиться религиозными сомнениями… А сомнения были. Давно он уже не посещал церковь, что приносило огромное страдание его жене. В письме-исповеди* «Потревоженные тени» Жиркевич, вспоминал:
«Еще до женитьбы я стал охладевать к обрядам православной, казенно-бюрократической, далекой от Евангелия, церкви и, если соблюдал их, то как состоящий на военной службе, во исполнение общих, начальственных распоряжений (причащался, исповедовался, в табельные дни ходил в собор и т. д.). Женившись, я, не желая огорчать Мамочку**, раза два заставил себя отговеть. На днях, перебирая мои старые дневники эпохи моей молодости, я натолкнулся на запись, в которой говорится о том, как я огорчил Мамочку отказом идти на исповедь. Видя, что никакие резоны и просьбы ее не действуют на меня, она перестала настаивать, заплакала и отошла от меня со словами: «Я наполовину тебя потеряла»***. Сам, отколовшись от обрядностей православной церкви, я, конечно, не мешал Мамочке действовать в смысле привлечения вас, детей, к этим обрядам. Тем не менее, вы, дети, подрастая, начинали чувствовать разлад между родителями на этой почве, задавая мне, при Мамочке вопросы: «Почему ты не постишься?» – «Отчего ты не исповедался, не причащался в этом посту?» и т. д. Приходилось дипломатничать, вывертываться, уклоняться от прямых ответов… И вы догадывались, что я говорю не искренно…».
Но само Евангелие было всегда настольной книгой Жиркевича. На страницах своего Дневника он часто обращается к этой Великой Книге, и жизнь свою старается строить по ее заповедям… Часто обращается он и к самому Христу, которого почитает самым большим другом, но не грозным судьей... Ему он исповедуется на страницах своего дневника…
Сохранилось небольшое дорожное Евангелие Александра Владимировича, на внутренней стороне обложки которого имеется запись: «Это Евангелие было приобретено мною в бытность мою в Военно-Юридической Академии и с тех пор во всю мою жизнь, я с ним не разлучался. А Жиркевич». Я думаю, эта запись была сделана в 1924 г . тогда же, когда было написано стихотворение, вложенным в футляр Евангелия:
Моему Евангелию
Спутник веры неизменный,
Врач души моей больной,
Бескорыстный друг, бесценный,
Связь меж Небом и Землей,
Утешающий в печалях,
Облегчавший крест труда,
И Христа, в духовных далях,
Путеводная звезда,
Книга жизни, правды, света,
Побеждающая мрак,
Тем собранье для поэта,
Для философа – маяк.
А. Жиркевич
г. Симбирск
23 янв. 1924 г .
Вот с этими вопросами он и ехал к Толстому, но Лев Николаевич в своих исканиях уже давно ушел вперед, на другой уровень философской высоты…
Жиркевич увидел личность такого невиданного масштаба, поразившую его своим неортодоксальным мышлением, отрицанием всяческих авторитетов, на которые Александр Владимирович хотел опереться в беседе и вместе с тем такого личного обаяния, что разговор пошел не по задуманному Жиркевичем плану, а в том направлении, куда его направил Толстой. Сам текст записей идет не в хронологическом порядке, а так, как подсказывает память. Жиркевич торопится записать, прежде всего, то, что считает особенно важным. При первой встрече – это диалоги, в которых Толстой развивает свои мысли об искусстве и литературе, суде и военно-судебном ведомстве, в котором служил Жиркевич. Эти записи Жиркевич делал во время дневной прогулки с Толстым. Держа в кармане карандаш, он делает пометки на листочках, а вернувшись в отведенную ему комнату, переносит их в тетрадь. Обладая феноменальной памятью, многое запоминает. Возвращаясь из Ясной Поляны, продолжает записи в поезде, в гостинице, вспоминает всплывающие подробности, вернувшись домой, в Вильну.
Если в первых письмах к Толстому Александр Владимирович, проявляя почтение к знаменитому автору, позволяет себе иметь свое собственное мнение и смело не соглашаться и возражать Толстому, то после первой встречи это уже потрясенный до глубины души человек. Он влюблен в Толстого, он хочет исповедоваться ему, старается понять его учение и согласовать со своей жизнью. Он забрасывает Льва Николаевича в письмах вопросами, на которые Толстой отвечает не часто, а, уяснив, что Жиркевич не станет его последователем, – все более кратко. Может быть, читать письма эти не всегда легко, почти все они начинаются с извинений за вторжение в жизнь Толстого, просьбой о прощении, что не может не писать ему. В одном из них даже просит Льва Николаевича разъяснить, в чем же причина такой его привязанности к Толстому.
«В Вас есть что-то притягивающее человека, и тот, кто хоть раз имел счастье Вас видеть, уже навсегда будет стремиться к Вам, чтобы освежить и ум, и душу в беседе с Вами. Простите же человеку за любовь к Вам как человеку, перед которой гаснет любовь к писателю!»
Кстати, многие испытывали при встречи с Толстым подобные чувства. Их поражала громадность личности, сила интеллекта Толстого, удивительная искренность и правдивость, перед лицом «которой нельзя и подумать, чтобы соврать ему» (как замечал Жиркевич). В письмах Бунина, Лескова проскальзывают похожие интонации. Репин признается Жиркевичу, что в присутствии Толстого не может писать больших работ, а лишь эскизы, рисунки…
Посетив Ясную Поляну во второй раз, проведя в ней четыре дня, с 12 по 16 сентября 1892 г ., Жиркевич имел возможность лучше познакомиться с семейным укладом, вникнуть в бытовые подробности усадебной жизни. Кроме, вероятно, точных, почти стенографических записей бесед с Толстым, в тексте присутствуют страницы высокохудожественных описаний прогулок со Львом Николаевичем, с Марьей Львовной, вечерние сцены танцев юродивого Блохина с дворовыми девушками, бытовые, окрашенные юмором сцены жизни яснополянских крестьян, психологически точные зарисовки как самого Льва Николаевича, так и других обитателей Ясной Поляны.
Но, главное, Жиркевич хотел еще раз прикоснуться к новому духовному осознанию жизни, которое сложилось у Льва Николаевича к началу 1880-х годов, новому, непривычному прочтению Евангелия, расстановке в нем других акцентов, и попробовать приложить это новое к своей жизни.
Через всю жизнь Александра Владимировича прошли три встречи с этим человеком, во многом опередившим время, чьи духовные заветы, которыми Толстой предлагал руководствоваться каждому человеку – все еще ждут своего часа. А заветы эти сводились к тому, чтобы каждый человек понял, зачем Господь послал его на землю, чтобы приложил человек все усилия для выполнения этой Божьей воли, чтобы осознал он, что ничего нет выше заповедей блаженств, данных Христом в Его Нагорной проповеди, и всю жизнь положить, чтобы приблизиться к этим Заветам…
Мне кажется удивительным, мой дед, молодым человеком впервые оказавшись в Ясной Поляне, сумел увидеть сложность яснополянской жизни («зачем, зачем, я ездил знакомиться…», восклицает он на одной из страниц дневника), во многом уже несогласие и противостояние Льва Николаевича и Софьи Андреевны и, несмотря ни на что, любовь этих двух сильных личностей; как сумел, не осуждая, принять обоих. В отличие от многих гостей Ясной Поляны, он не становится на сторону ни одного из супругов. Толстого он просто любит и продолжает любить даже тогда, когда смог сбросить бремя некоторых толстовских взглядов. Выслушав совет Льва Николаевича бросить это «разбойничье ведомство» (выражению Толстого), он не оставляет службу, а продолжает служить, стараясь приносить пользу, оказывая милосердную помощь осужденным, в том числе и религиозно инакомыслящим (через многие письма проходит его трогательная забота о молодом сектанте Е.Е. Егорове). А в Софье Андреевне он видит женщину, равную по силе личности Льву Николаевичу: «… Личность графини Толстой как жены этого человека, 40 лет страдающей возле него, из-за него, ему все же до конца преданной, мне еще более симпатична…».
В заключительном разделе книги представлены письма друзей и знакомых Жиркевича о Толстом.. В этих письмах, как в малой капле, отразились страсти, которые кипели в обществе по поводу Льва Николаевича. Мы даже не можем представить, что значило имя Толстого для его современников. «Для трех поколений советских людей и не существовало великого мудреца, духовидца и пророка Толстого, а был лишь “великий писатель земли русской”, который по совместительству числился еще “помещиком, юродствующим во Христе, непротивленцем злу насилием”» (Сушков Б. Евангелие Толстого. М., 1992. С. 3). Невозможно и в этой работе в полной мере осветить все возникающие вопросы, но, может быть, примечания этой книги, да и сам живой, искренний тон записей Александра Владимировича вызовут у внимательного читателя желание взять работы самого Льва Николаевича второй половины жизни, начиная с 80-х годов, и попытаться самому разобраться, в так называемом, учении Толстого (кстати, в декабре 1897 г . Толстой записал в дневнике: «…Никакого толстовства и моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное учение истины, для меня, для нас особенно ясно выраженное в Евангелиях»); познакомиться с дневниками Толстого и Софьи Андреевны, пропустить через себя и драму Толстого, и страдания Софьи Андреевны, попытаться понять правду обоих, не осуждая, а сочувствуя и сожалея… Ведь недаром же сотни, а может быть и тысячи людей шли в Ясную Поляну спрашивать, учиться, советоваться с яснополянским мудрецом, время которого, может быть, еще впереди…
Последний раз Александр Владимирович был в гостях у Толстого 6 и 7 ноября 1903 г .
«Сам Лев Николаевич, – писал в Дневнике Жиркевич, – погружен теперь в статью о Шекспире, в личную переписку, в дела добра, в борьбу с неправдою. Его глаза сверкают, как у молодого, движения его быстры. Только от худобы он немного более сгорбился и уши его огромные, типичные, с волосами, точно мхом густо поросшие, еще более торчат по сторонам удивительно красивого, правильно развитого черепа. Глубоко сидящие в орбитах проницательные, серые глазки, торчащие уши, оттопыренные усы, густые нависшие брови, грубые черты лица, подвижный на конце крупный нос, движущийся во время жадной еды, скулы – все это по прежнему придает лицу Толстого подчас зверски-дикое, злое выражение, особенно когда он ест или над чем-либо молчаливо сосредоточен. И вдруг улыбка: лицо озарилось внутренним светом, стало удивительно добрым, сияющим… Но, заговорили о грустном, – снова Толстой стал вспоминать о случае, когда он защищал бесплодно нижнего чина, расстрелянного во времена военного министра графа Милютина, и вдруг слезы наполнили его глаза, все лицо как-то сразу болезненно осунулось, нервно подергивается… Удивительное лицо! Особенно, когда он внимательно слушает вас и словно ныряет в вашу душу, ощупывая ее своими пронизывающими, медвежьими глазками».
В это свое последнее посещение Ясной Поляны Александр Владимирович отмечает одиночество двух стареющих людей. Дети разъехались, необыкновенный мальчик, последний сын Софьи Андреевны и Льва Николаевича – «Ваничка», «дитя старости», как трогательно называла его мать, скончался в 1895 году.
Как и ранее, Жиркевич и многие другие отмечали редкую искренность и правдивость Толстого: «От него, конечно, можно скрыть свои мысли, но соврать ему вслух нельзя. Он тебе ничего, быть может, и не скажет, но так вонзится в тебя медвежьими, точно из норок из под мохнатых бровей, глядящими глазками, так двинет нервно плечом, так молчаливо, как бы с презрением отойдет в сторону или отвернется, что тебе ясно станет, что ты пойман великим ловцом душ человеческих на фальши и неискренности. Начинаешь оправдываться… А это еще хуже».
Описание третьей поездки в 1903 году заканчивается следующим выводом:
«Ясная Поляна – центр современной духовной, умственной жизни, своего рода русский Рим, куда едут исповедоваться, каяться. Сидя в ней, чувствуешь, как мелки и преходящи твои повседневные дрязги. Зато личность человеческая, любовь к людям, желание служить им выступают в тебе яснее, повелительнее… В моих воспоминаниях мне рисовались гораздо грандиознее и парк, и яснополянский дом, где живет великий человек, и березовая аллея, идущая от ворот к дому. Теперь все это показалось мне довольно миниатюрным, пожалуй, даже заурядным. Зато сам Толстой кажется еще выше, интереснее, колоссальнее, когда я в нем вижу общечеловеческие слабости, с которыми он борется, которых ранее в нем не замечал (или замечал вскользь), ослепленный его гениальностью. Драма всей жизни этого человека, состоящая в борьбе сильных страстей с убеждениями, в вечном столкновении противоречий! – для меня теперь ясна, а потому ужасна… А личность графини Толстой как жены этого человека, 40 лет страдающей возле него, из-за него, ему все же до конца преданной, мне еще более симпатична».
Жиркевич не станет последователем Толстого, но личность Льва Николаевича будет тревожить, волновать Жиркевича в течение всей жизни. Находясь под огромным впечатлением от духовной силы и значимости личности Толстого, он торопится занести в дневник все, что видел, слышал в Ясной Поляне. Перечитав записанное, отмечает в Дневнике: «Прочел я то, что уже сюда занесено… Все это лишь материал и довольно богатый, а не готовое, систематическое изложение. Но, как материал, все это мне дорого. Быть может, со временем я приведу в порядок все отрывки воспоминаний о посещении Ясной Поляны…»
Но война, революция, семейные беды не позволили Александру Владимировичу опубликовать свои воспоминания…
Готовя эти материалы к изданию, я постаралась ничего не менять в этом кажущемся хаотичном повествовании, но в котором сохранилось живое восприятие личности Толстого и оно, надеюсь, передастся читателям. И Лев Николаевич предстанет перед нами не хрестоматийным старцем, а живым, страдающим, ищущим человеком, – нашим современником. Он и сейчас продолжает ставить перед каждым из нас самые важные вопросы о жизни, нравственности, обществе, – напоминая о главных ориентирах, которых так не хватает нашему времени…
3
Заканчивая вступительное слово, хотелось бы еще раз вспомнить вместе с читателем, некоторые штрихи жизни Толстого, особенно второй ее половины, еще раз осознать те события, с которых началось его духовное перерождение… Ведь это редчайший случай, когда человек имея все, о чем мечтают миллионы, – талант, благополучие, всемирное признание, – отказался бы от всего, и, не уходя в монастырь, посвятил свою жизнь служению Богу, как он это понял, и как это ему открылось. Вспомним также о его великом страдании от невозможности изменить жизнь по своему новому разумению (ведь к этому времени Толстой был уже обременен большой семьей!). И начнем вот с чего…
Летом 1869 г . Лев Николаевич, знаменитый писатель, автор «Войны и мира», «Анны Карениной», рачительный хозяин процветающего имения и счастливый семьянин, ехал в Пензенскую губернию прикупить имение с большими лесами. На ночь он остановился в арзамасской гостинице. Ничто не предвещало чего-либо необычного… В два часа ночи он проснулся, и смертельный ужас объял его от совершенно ясно представившейся ему реальности – конечности своего существования, своей смертности, пусть еще не сейчас, не скоро, но неизбежной… В историю литературы эта ночь так и вошла под названием – «ночь арзамасского ужаса». После этого все чаще его стала посещать тоска. Постепенно сам Толстой стал замечать, что покупка новых земель, охота, меньше стали приносить ему удовольствия. Лев Николаевич вспоминал потом, что хотел, было, наложить на себя руки. Вот тогда то он и взял в руки, впервые осознанно, – Евангелие. Толстой начинает посещать церковь, исполнять все обряды, держать посты, но так продолжалось всего года два. Толстой, с его пытливым и проницательным умом, увидел много несоответствий с высоким духом Евангелия. Спустя много лет он напишет в рассказе «Николай Палкин»:
«…Мы дошли до того, что слова: “Богу Божие” для нас означает то, что Богу отдавать копеечные свечи, молебны, слова – вообще все то, что никому, тем более Богу не нужно, а все остальное, всю святыню своей души, принадлежащую Богу, отдавать Кесарю!»
Разочаровавшись, он начинает свой путь к Богу, и главное в нем – этическая сторона христианства, которой так не хватает в настоящее время. Он просит, умоляет, требует, кричит, призывает всех стоять перед Богом «как свечка» во всех делах и помыслах.
«Ищите царствия Божия и правды его, а остальное приложится вам. Да, верьте себе в то великой важности время, когда в первый раз загорится в вашей душе свет сознания своего божественного происхождения. Не тушите этот свет, а всеми силами берегите его и давайте ему разгореться. В этом одном, в разгорании этого света – единственный великий и радостный смысл жизни всякого человека».
Жизнь отмела некоторые установки Льва Николаевича. По-прежнему сохраняется мистическая суть церковной службы, которую не признавал Толстой. И Жиркевич, находя много близкого в исканиях Толстого, все же во многом с ним не согласен: «Нет! Толстой не прав!.. От истории отворачиваться нельзя, что я ему говорил уже и лично, и писал… Жизнь народа не создать на отвлеченно-философских началах, она создается сама, и все той же историей. В своей «вере» он валит все с ног. А, между тем, монархизм в России выработался веками, русские массы народа с детства впитывают с молоком матерей любовь к царю и родине, так что толстовский космополитизм им не по плечу. Я согласен с ним в том, что попы исказили Христову религию. Эта мысль жила в моей голове еще ранее личного свидания с Толстым!» В другом месте Жиркевич пишет: «Уже одно то, что поход Толстого против современной церкви будил мысль и возбуждал интерес сонного общества к вопросам религии – его великая заслуга и перед Россией, и перед человечеством…» Об этом написано много книг, исследований, за и против толстовских взглядов. Но только глубоко религиозный человек мог так точно выразить связь человека с Богом:
«Бога знаешь не столько разумом, даже не сердцем, но по чувствуемой полной зависимости от Него, в роде того чувства, которое испытывает грудной ребенок на руках матери. Он не знает, кто его держит, кто греет, кто кормит; но знает, что есть этот кто-то, и мало того, что знает, – любит его».
Природа наградила его недюжинным здоровьем, выдающимся умом, мощной гормональной системой и редко встречающейся совестливостью. Когда началась пора юношеского возмужания, мучительной борьбы с самим собой, со своими страстями (Толстой откровенно пишет о своих метаниях в дневнике), каждое падение приносило ему чувство стыда, желание исправить себя, начать жить новой чистой, целомудренной жизнью, обо всем он откровенно исповедуется в дневнике. Кстати, умение заглянуть в себя, которое у него развилось с юных лет, в дальнейшем перешло в высочайший психологизм. Стоит только почитать письма Льва Николаевича к своим детям. Увещевая их в проступках, он, прежде всего, делится с ними глубинными проблемами своей внутренней жизни. Немногие, думаю, могут так заглянуть в себя, даже на исповеди… Недолгое пребывание в Казанском университете (с сентября 1844 – по апрель 1847), заканчивается возвращением в Ясную, где он надеется серьезно заняться усадебным хозяйством. Затем он совсем было решил вступить в гражданскую службу и даже начал сдавать экзамены в Петербургском университете на звание кандидата. Но светская жизнь на какое-то время пленила молодого Толстого. Он увлекается игрой в бильярд. А тут еще присоединилась страсть к карточной игре, не на шутку захватившая его. Проигрывались огромные суммы денег, а долг чести требовал немедленной уплаты. На выручку приходили братья. Это была на редкость дружная семья – рано осиротевшие четыре брата и сестра. Сколько раз Левушка брал себя в руки, стремясь избавиться от пагубной зависимости! А братья всегда выручали его, мягко увещевая остепениться (хотя временами и сами срывались). Но это только канва внешних событий, за всем этим шла мощная работа духа, о чем говорят его дневники той поры и переписка с братьями и сестрой.
В 1851 г . он уезжает со старшим братом Николенькой на Кавказ, в Чечню, в станицу Старогладковскую. (Теперь там музей Л.Н. Толстого. Удивительно, что, как рассказывают очевидцы, во время недавних боев в Чечне война выжгла всю землю вокруг музея, но сам остался невредим – его бережно хранят и русские, и чеченцы, которые благодарны Толстому за «Хаджи-Мурата», за его тонкое проникновение в душу народа, его горскую гордость и смелость…
Здесь в Старогладковской он пишет первую свою повесть «Детство» и посылает Н. А. Некрасову, редактору «Современника». И с этого момента рождается писатель.
Во время Севастопольской кампании (1853-1856) почти 11 месяцев Толстой принимал участие в боевых действиях. Тогда же находясь на позиции на реке Бельбек (в 10 верстах от Севастополя) он записал однажды в дневнике:
«Вчера разговор о Божественном и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающее блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие для этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей религий – вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня».
Больше всего в этой записи поражает та сила, которая таилась в Толстом до времени… Ни одному обыкновенному смертному не могла придти в голову такая мысль… А Толстому пришла…
Когда в 1856 г . Толстой возвращается с позиций в Петербург, он знакомится со всеми знаменитыми писателями, группировавшимися вокруг «Современника». Это Тургенев, Григорович, Некрасов, Гончаров, Салтыков-Щедрин. Его принимают с распростертыми объятиями, но, отдавая дань незаурядному таланту, относятся все же несколько свысока… Ведь почти все они имеют высшее образование. А то и несколько… Пройдет несколько лет, и Толстой перерастет всех по образованности, по глубине проникновения в жизнь. Он будет знать 13 языков, в том числе арабский и турецкий, на славянские языки переводить сам. В трактате «Что такое искусство?» разбирает труды многих философов, в том числе средневековых, которых читает в подлинниках. Еще в молодые годы он успевает вдуматься в проблемы обучения крестьянских детей, создать свою систему обучения и Азбуку, организует школу (спустя много лет ученики этой школы вспоминали, что не расставались с Львом Николаевичем до ночи, так было интересно). Во время реформы 1861 г ., принимал участие в наделении крестьян землей, выступал как мировой посредник, и несколько раз в суде защитником.
В 1862 г . он женится на Софье Андреевне Берс. Лев Николаевич получил любящую и преданную жену, заботливую мать, помощницу и переписчицу его произведений, издательницу, рачительную хозяйку. Сама Софья Андреевна обладала многими талантами: писала стихи и прозу, прекрасно рисовала, музицировала, великолепно шила. Кто-то насчитал «девятнадцать» талантов у жены Толстого…
Впереди были «Война и мир», «Анна Каренина»…
Но вернемся к «ночи арзамасского ужаса». Пережив потрясение, Толстой постепенно все более и более отходит от привычного образа жизни. Взяв в руки Евангелие, он как за соломинку хватается за него и уже не по-школьному изучает, и обретает в нем спасение. Многое он видит свежим глазом... Его сподвижник П. И. Бирюков, первый его биограф, считал, что литературная деятельность Толстого делится на две равные по значимости половины. В одной – создание высокохудожественных всем известных произведений, в другой – не менее значимых произведений на духовные темы. «Исповедь», «В чем моя вера», «О жизни», «Царство Божие внутри вас»… С редкой искренностью, доверительностью и огромной силой убедительности, Лев Николаевич делится с читателем, как с близким другом и единомышленником, своим прочтением Евангелия, своими открытиями и сомнениями. И многие находят для себя близкими те же мысли и те же сомнения, что мучают и Льва Николаевича, многие видят высоту его нравственной планки, которую Толстой обозначил в своих книгах. Именно с начала 80-х годов в Ясную Поляну хлынул поток посетителей. В Государственном музее Л. Н. Толстого хранится 50 тысяч писем от русских корреспондентов, 20 тысяч от иностранных и 11 тысяч ответов Толстого на эти письма, и это, вероятно, лишь часть сохранившегося эпистолярного наследия. Почему же именно к Толстому, поехали и пошли толпы паломников (ведь евангельские заветы существуют две тысячи лет)? Может быть и потому, что Лев Николаевич так доверительно и искренне делился в своих книгах с читателем своими исканиями, сомнениями и открытиями, да так, будто каждый читатель его друг и единомышленник, и каждое слово обращено лично к нему, его читателю, – и пошли к Толстому сотни людей из разных краев земли. Писали, исповедовались, спрашивали – как же жить, чтобы согласовать свою жизнь с совестью…
Тогда же в 80-х годах он отказывается от собственности, выдав доверенность на ведение всех хозяйственных дел Софье Андреевне, а в 90-е годы оформляет официально раздел всего имущества между детьми и женой (к этому времени в семье восемь человек детей; еще пятеро умерли в младенчестве). И, оставаясь, жить в Ясной Поляне, он больше не владеет никаким имуществом. Затем приходит стыд, что его литературные источники приносят доход и этим портятся дети, и он решает отказаться от прав на свои литературные произведения, разрешая печатать их любым издателям, не спрашивая его согласия.
С начала 80-х годов начинается противостояние между Софьей Андреевной и Львом Николаевичем. И до сих пор не утихают страсти по этому поводу… Кто-то становится на сторону Толстого, кто-то на сторону его жены. Но у каждого из них была своя правда. Житейская – у матери семейства, а Толстой видел дальше и выше и, если бы семья отпустила его в 1875 году, как он того хотел, может быть, не дошли бы до таких размеров страсти, раздиравшие в последующие годы семью. Ведь с незапамятных библейских времен, все пророки жили в уединении, вдали от людей. Трагедия же Толстого заключалась и в том, что он не мог согласовать свою жизнь с тем, чему учил. Он физически ощущал «роскошь» Ясной Поляны, (которой, впрочем, и не было). Ему стыдно было перед крестьянами, и он косил сено для вдовы, а затем с друзьями крыл крышу у крестьянки Анисьи Копыловой.
А работа Толстого «на голоде» 1891-1893 гг., разразившегося в центральных областях России?! Гибли целыми семьями, правительство принимало меры, но они были недостаточны! Как мало освещался в нашей литературе этот подвиг уже немолодого человека! Бесчисленные часы (осенью и зимой) в открытой коляске, бессчетные дни, проведенные в голодающих деревнях, где он вникал во все подробности бытовых проблем крестьянских семей, и, одновременно – работа над статьями о разразившемся голоде, столь жесткие, что они запрещались цензурой и лишь в смягченном виде выходили в журналах.
О голоде Толстой узнал от старинного своего приятеля И. И. Раевского, первого принявшего личные меры по спасению людей. Он пригласил Толстого приехать к нему в Бегичевку, посмотреть, чем можно помочь людям в беде. А Льву Николаевичу, в это время увлеченному евангельской идеей «возлюби ближнего, как самого себя», казалось, что без всяких учреждений богатый поможет бедному (иначе и быть не может!), и так все само собой образуется… И только после настойчивого приглашения Раевского, Лев Николаевич приехал в Бегичевку, проехал по соседним деревням, схватился за голову, поняв необходимость реальной помощи. И здесь начинается более чем двухлетняя титаническая работа по устройству столовых, медицинской помощи, образовательной программы (кстати, именно Толстой сообразил, что во время голода самая выгодная каша – пшенная, так как увеличивается в объеме в четыре раза). Когда Софья Андреевна опубликовала в «Русских ведомостях» призыв жертвовать на голодающих, на имя семьи Толстого из России и со всего мира хлынул поток денег. Толстому доверяли больше, чем разным государственным и общественным организациям. (Внимательный читатель найдет некоторые подробности об этой поре в примечаниях к книги).
Все решительнее Толстой признает право на существование лишь за той литературой, которая призывает людей к нравственной жизни. Меняется и его отношение к собственным прошлым произведениям. Несколько раз он говорит, что с удовольствием сжег бы «Анну Каренину». Меняется его отношение и к писателям. Читателя могут ошеломить записи Жиркевича в первой поездки в Ясную Поляну, о диалогах, связанных с литературой и искусством, в которых Толстой дает жесткую оценку творчества Достоевского, Тургенева, Фета, Мопассана и других авторах, до сих пор, составляющих гордость всемирной литературы. Но здесь не все так просто. Вот что пишет на этот счет литературовед А. И. Шифман во вступительном слове к воспоминаниям секретаря Толстого Н. Н. Гусева «Два года с Л. Н. Толстым»:
«Сам Толстой предупреждал, что не всякое случайное, мимоходом сказанное им слово полностью отражает его истинное мнение или убеждение. “Очень прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, – читаем мы в дневнике Толстого от 25 августа 1909 года, – не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать… Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом” (ПСС. Т. 57. С. 124). И действительно, сказанное Толстым иногда относилось не ко всему творчеству писателя, а какому-нибудь отдельному его произведению, к отдельной черте характера или к единичному эпизоду его жизни. О Тургеневе Гусев записал, услышанное от Толстого: “Самый пустой писатель… Содержания у него никакого не было…”, и эти слова тоже скорее случайная реплика. Письма Толстого и воспоминания многих современников свидетельствуют о том, как высоко Толстой ценил автора “Записок охотника”, как много он почерпнул от него. “Тургенева я всегда любил”, – записал с его слов Д.П. Маковицкий. После идейного перелома 1880-х годов Толстой часто упрекал своих современников в “безверии”, в “ложном миросозерцании”, в “отсутствии содержания”, то есть в отсутствии в их творчестве того религиозно-нравственного миропонимания, без которого, по его мнению, невозможно подлинное высокое искусство».
Можно добавить еще: Толстой ругает Мопассана, а сам восхищается его «Жизнью», ругает Золя, а вместе с тем находит, что никто не сумел показать так французского крестьянина как Золя.
Как и многие, начинающие новое дело, бывают часто категоричны в своих открытиях, убеждениях, не избежал этого и Лев Николаевич. Но чем дальше шло время, тем более он становился терпимым, и к разным степеням религиозности других людей, понимая, что у каждого своя планка… Когда его сестра Мария Николаевна ушла в монастырь, Толстой посмеивался, называя ее «одной из семисот дур» (слова эти вышиты Марией Николаевной на подушечке, которую посетитель яснополянского дома всегда может увидеть в спальне Толстого). А 10 апреля 1907 года он писал сестре: «Поклонись от меня твоим монашкам. Помогай им Бог спасаться. В миру теперь такая ужасная, недобрая, глупая жизнь, что они благой путь избрали, и ты с ними.… Твой брат и по крови и по духу – не отвергай меня».
Заканчивая эту работу, я с грустью понимаю, что кто-либо из следующих героев архива А. В. Жиркевича (а это Репин, Нестеров, Айвазовский, Верещагин, братья Жемчужниковы и другие), сколь бы замечателен он ни был, вряд ли подарит мне возможность прикоснуться к такой духовной высоте, какую я постоянно ощущала, работая над этой книгой – книгой о Льве Николаевиче Толстом.
«Спешите делать добро»
О Жиркевиче и еще раз о Толстом
В сентябре 2009 г . в Издательском доме «Ясная Поляна» вышла книга о Л.Н. Толстом, по материалам архива А.В. Жиркевича (1857-1927). Александр Владимирович оставил замечательно живые воспоминания о Л. Н. Толстом, запечатленные и хаотически разбросанные на многих страницах его многотомного дневника. Как-то просматривая свои записи о Толстом, он заметил: «Прочел я то, что уже сюда занесено… Все это лишь материал и довольно богатый, а не готовое, систематическое изложение. Но, как материал, все это мне дорого. Быть может, со временем я приведу в порядок все отрывки воспоминаний о посещении Ясной Поляны…» … Но война, революция, голод и смерть жены – помешали осуществлению этого замысла. В 1939 году в «Литературном наследии» Э. Е. Зайденшнур опубликовала отрывки из Дневника Жиркевича о Толстом («Встречи с Толстым». Т. 37- 38. М ., 1939 г .), затем в 1995 году в журнале «Знамя» («Три встречи с Толстым». № 11. 1990 г .) вышла публикация Н. Жиркевич-Подлесских с новыми страницами воспоминаний Жиркевича. И вот теперь, читателю представляется полная версия Дневника А. В. Жиркевича, а также другие материалы о Льве Николаевиче Толстом, сохранившиеся на страницах архива А. В. Жиркевича (архив хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве).
Итак: А. В. Жиркевич «Встречи с Толстым. Дневники. Письма». Тула. 2009. 800 стр. (Составление, подготовка текста, вступительная статья: Н. Г. Жиркевич-Подлесских; предисловие: В. Я. Курбатов; примечания: О. А. Голиненко и Н. Г. Жиркевич-Подлесских; научный консультант: В. Б. Ремизов; редактор: О. А. Дорофеев). Книга состоит из трех разделов: I. Л. Н. Толстой на страницах дневника А. В. Жиркевича. 1887-1914; II. Переписка А. В. Жиркевича с членами семьи Толстого; III. Письма друзей и знакомых Жиркевича о Толстом.
Большое место занимают также примечания и комментарии, среди которых есть новые неизвестные материалы, могущие заинтересовать как исследователей наследия Толстого, так и просто читателей, стремящихся узнать новые факты из жизни Толстого. Завершает книгу указатель (Н. Г. Жиркевич-Подлесских и О. А. Дорофеев).
2 декабря 2009 г в Государственном музее Л. Н. Толстого состоялась презентация книги. Вечер открыл директор музея Виталий Борисович Ремизов:
«Эта книга подготовлена на самом высоком уровне. Она интересна читателям, которым дороги наши история и культура. Это невероятный труд. Надо было просмотреть огромное количество материала, собрать его и систематизировать… Эту миссию с достоинством исполнила Наталья Григорьевна Жиркевич-Подлесских…». Праправнук писателя Владимир Ильич Толстой, директор музея – усадьбы «Ясная Поляна» и издатель этой книги, отметил в своем выступлении: «Мне думается, что подобная книга – это одна из последних работ данного жанра, потому что вряд ли еще остались свидетельства о жизни Толстого, похожие на те, которые описаны в данной книге…». Нашла время посетить презентацию и советник министра культуры РФ Тамара Михайловна Гудима. Она поделилась своими впечатлениями о книге, которую уже прочла: «О Толстом написано очень много. Но «Встречи с Толстым» – это новый взгляд на Льва Николаевича. Книга поразила меня искренностью и большой деликатностью… Писатель здесь предстает разный. Есть много неизвестных ранее фактов для нового осмысления его фигуры. И написано так, что зачастую читателю хочется самому поразмышлять о тех проблемах, которые актуальны сейчас, и задать себе главный вопрос: «Зачем мы живем на этой земле?» Я очень рада, что книга увидела свет. В последнее время у нас катастрофически снизилось интеллектуальное наполнение жизни. Многое произошло и происходит такого, что снижает обязанность человека думать и размышлять. Это страшное явление. А «Встречи с Толстым» возвращают нам такую возможность…». Валентин Яковлевич Курбатов, член Союза писателей России, автор вступительной статьи к книге в своем ярком выступлении высказал мысль: «То, что у этой книги тираж всего лишь одна тысяча экземпляров, это унизительно. Она нужна каждой семье! Чтобы ее читали все. И тогда бы люди узнали сами о себе и друг в друге что-то новое…». Редактор издания Олег Дорофеев рассказал о том, как шла работа над изданием этого тома воспоминаний, и назвал «Встречи с Толстым» – книгой широкого дыхания…».
Рассказывает Н. Г. Жиркевич-Подлесских, внучка А. В. Жиркевича, подготовившая эту книгу к изданию.
Начиная работу с материалами о Л. Н. Толстом, я не думала, что это будет одной из самых больших моих жизненных удач – встреча со Львом Николаевичем Толстым и его творчеством второй половины жизни, о которой я имела весьма смутное представление. За эти восемь лет я прошла свои «университеты». Границы моего сознания приобрели новые горизонты, и я стала намного богаче в своем духовном опыте. Ведь мое знание о Толстом, как и у большинства читателей, ограничивалось знанием о нем, только как о «великом русском писателе», а о второй половине жизни, в которой главным было его желание – помочь обществу стать более нравственным, очень мало кто слышал, а вместе с тем, все трактаты Толстого только об этом. Крайне неразборчивый и плохо читаемый почерк Жиркевича, не давали возможности исследователям, кроме опубликованных в 1939 и в 1990 гг., найти новые и свежие записи, разбросанных по всем страницам дневника Жиркевича. Текст дневника о Толстом приходятся на 90-е годы XIX столетия, когда произошел переворот в сознании Толстого, и мне пришлось перечитать многие книги за и против идей Толстого, и каждый вопрос, который ставил для меня текст, и на который нужно было отвечать, все было для меня откровением, а во многих случаях и потрясением. Только тогда я поняла, какого невероятного человека, мыслителя и подвижника, ищущего новые пути нравственного развития человечества, страдающего, любящего, проникающего в самые глубины человеческого духа, я встретила на своем пути.
Может быть, мой свежий взгляд, а мне было все вновь, все интересно; огромная ответственность перед Львом Николаевичем; и чем дальше, тем больше, и желание поделиться с читателем открытым миром и помогли сделать эту книгу.
В заключение мне хотелось бы привести несколько цитат из примечаний к этой книге, в которых сохранилась пронзительная мудрость Л. Н. Толстого, и с годами все более развивающаяся религиозная терпимость. Неизвестно, чем бы закончилось эта его внутренняя работа...
Вот, например, черновик его неотправленного письма неизвестному оппоненту: «…обязанность истинно верующего человека заключается в уважении к искренним верованиям других людей, в особенности в воздержании от вмешательства в личные верования, определяющие жизнь всякого человека. Если я когда отступал от этого правила, то я всем сердцем каюсь в этом и прошу прощения у тех, чувства которых я оскорбил этим». Это запись 1907 года.
Только глубоко религиозный человек, каким был Толстой, мог так точно выразить связь человека с Богом: «Бога знаешь не только разумом, даже не сердцем, но по чувствуемой полной зависимости от Него, вроде того чувства, которое испытывает грудной ребенок на руках матери. Он не знает, кто его держит, кто греет, кто кормит, но знает, что есть этот кто-то, и мало того, что знает – любит его» (из брошюры «Мысли о Боге», собранные В. Г. Чертковым).
Незадолго до смерти любимого брата Сергея Николаевича, а умирал он мучительно от саркомы глаза, Мария Николаевна, сестра братьев Толстых, тогда уже монахиня, присутствовавшая при встрече двух братьев, вспоминала: «Когда нынешней осенью заболел к смерти брат наш Сергей, то о смерти его дали мне знать в Шамордино, и брату Левочке, в Ясную Поляну. Когда я приехала к брату в имение, то там застала Льва Николаевича, не отходившего от одра больного. Больной, видимо, умирал, но сознание было совершенно ясно, и он мог говорить обо всем. Сергей всю жизнь находился под влиянием и, можно сказать, обаянием Льва Николаевича, но в атеизме и кощунстве, кажется, превосходил брата. Перед смертью же его, что-то таинственное совершилось в его душе, и бедную душу эту неудержимо повлекло к Церкви. И вот, у постели больного, мне пришлось присутствовать при таком разговоре между братьями: “Брат, – обращается неожиданно Сергей ко Льву Николаевичу, – как думаешь ты, не причаститься ли мне?” Я со страхом взглянула на Левушку. К великому моему изумлению и радости, Лев Николаевич, не задумываясь ни минуты, ответил: “Это ты хорошо сделаешь, и чем скорее, тем лучше!” И вслед за этим Лев Николаевич распорядился послать за приходским священником».
Когда Мария Николаевна уходила в монастырь, Толстой называл монашек Шамординского монастыря собранием «семисот дур». Известна история о том, как М. Н. Толстая, вышив подушечку с христианскими символами, а по краям обрамив словами «от одной из семисот дур» (она лежит в спальне яснополянского дома), подарила ее Толстому. А 10 апреля 1907 года Толстой писал Марии Николаевне: «Поклонись от меня своим монашкам. Помогай им Бог спасаться. В миру такая ужасная, недобрая, глупая жизнь, что они благой путь избрали, и ты с ними… Твой брат по крови и по духу – не отвергай меня».
Все выше приведенные цитаты есть в примечаниях к книге. К сожалению, книгу можно купить лишь в киоске ГМТ (365 р.), в Ясной Поляне и Туле, магазине при издательстве (290 р.). Желающие приобрести ее могут позвонить по следующему телефону: 8-(48751)-76-0-89; или 8-903-038-52-22 моб. – Татьяна Викторовна Мамонтова, отдел реализации. Опыт показывает, что это наиболее удобный путь, т. к. яснополянские машины регулярно курсируют между Ясной Поляной и Москвой, и можно просить доставить с оказией на адрес заказчика.
Наталья Жиркевич-Подлесских
Презентация книги военного юриста, генерал-майора А.В. Жиркевича «Встречи с Толстым. Дневники. Письма».
30 октября 2010 года в Выставочном зале Культурного центра (Музей Фрязино) прошла презентация книги военного юриста, генерал-майора А.В. Жиркевича «Встречи с Толстым. Дневники. Письма». А.В. Жиркевич общался и вел переписку с Лесковым, Апухтиным, Полонским, Репиным, Соловьевым, Фетом, Чеховым, Кони, гостил у Л. Толстого. Книга подготовлена внучкой генерала Натальи Григорьевне Жиркевич-Подлесских (Фрязино), страстной исследователем и пропагандистом неизвестных страниц жизни многих знаменитостей России, запечатленных в архиве ее предка. Большая часть этого архива хранится с 1920-х гг. в Музее Л.Н. Толстого. Ею же написано предисловие о творчестве её деда и многочисленные комментарии к его дневнику и письмам.
На презентацию прибыли зам. директора Государственного музея Л.Н. Толстого и гл. хранитель фонда великого писателя, которые привезли оригиналы из фонда А.В. Жиркевича и членов его семьи, письма и рукописи Л. Толстого. Наталья Григорьевна проделала огромный труд: прочитала, расшифровала сотни страниц: 56 тетрадей дневников деда и записи Л. Толстого (а разобрать их почерк очень трудно), и систематизировала эти записи. В итоге получилось уникальное издание – прекрасно оформленная книга объемом 800 страниц, обладателями которой стали в этот день 16 счастливчиков.
Презентации сопутствовала выставка, посвященная дворянскому роду Жиркевичей, на которой была представлены многие семейные реликвии старины.
Наталья Григорьевна Жиркевич-Подлесская на презентации книги в Культурном центре-Музее г. Фрязино, на втором плане - репинский рисунок – портрет ее деда.
Поделитесь с друзьями