Кречетовы
Напомним, что Николай и Валериан Кречетовы – правнуки Арсения Ивановича Морозова. Священников Николая Михайловича и Валериана Михайловича Кречетовых не надо представлять, их знает множество православного люда. Слава Богу, нам представилась возможность побывать на службе в храмах, где они служат. Большое число уже изданных священниками книг, интервью с ними, опубликованные в различных изданиях, в том числе и интернете, являются, без преувеличения, напутствием следующим поколениям – как достойно прожить отпущенные тебе Господом годы, как воспитать свое потомство, как достойно выполнить свой сыновний долг перед родителями и своим Отечеством.
О. Валериан Кречетов в музее-квартире Н. С. Голованова. Фото В. Орехова
о. Валериана встречают у порога школы №2 в Ногинске
http://www.hram.kokoshkino.ru/Interv/Krechetov.asp
Интервью с протоиереем Валерианом Кречетовым, настоятелем Покровского храма села Акулово
- Батюшка, расскажите, пожалуйста, как Вы стали священником.
- Дело в том, что главное идет от семьи. Семья по-православному, по-христиански есть малая Церковь. Вся наша жизнь - это множество малых Церквей, которые живут большой Церковью. Все мы имеем здесь, на земле, отца и мать, а их первообраз - это Отец Небесный и Матерь Божия, Заступница усердная рода христианского. Поэтому верующие и называют друг друга братьями и сестрами. Так что основа всей жизни заключается именно в семье.
- Но ведь часто семьи разрушаются.
- Да, сейчас такая ситуация. Все в мире связано. Церковь, конечно, врата адовы не одолеют, но общее влияние мира, общий уход от веры влияет на семью. Первые христиане жили все имеете - единым сердцем, единой душой. Долго, конечно, это не могло продолжаться, потому что такое возможно только в небольших размерах. Это же малое стадо. И как в жизни не встречается на каждом шагу золота, бриллиантов, алмазов драгоценных, так и духовные ценности на каждом шагу не лежат, их не бывает горы. Видимо, в том-то и ценность православных семей и вообще людей, живущих православной, христианской жизнью. Сказано же: . Соли ведь сколько граммов кладут, чтобы что-то посолить? Немного. Поэтому такие крепкие семьи - как драгоценность, как соль, - не часто встречаются. Но они должны быть, они всегда есть, потому что на них ориентируются. Вот, к примеру, не все же святые. А святые являются светильниками, на которых смотрят, с которых берут пример. Апостол Павел сказал: . А Христос сказал: . И вот это преемство живое, учительство от старшего поколения к следующим поколениям, младшим, оно в настоящей семье всегда присутствует.
Почему враг все время старается расколоть семью? Вот у нас все пытались построить новое общество, лозунги разные выдвигали. А это совершенно бесполезная работа, ничего не дающая, если в ее основу не положить твердую семью. Лет тридцать назад директор тридцать первой школы в Москве, в которой мои дети учились, Суворов, беседовал со мной около двух часов, даже больше. Если кто-то заходил к нему, он говорил: . Хотя я священник, а он человек партийный, кандидат биологических наук, с большим педагогическим стажем, разговаривали мы с ним с удовольствием, потому что говорили на одном языке, у нас не было никаких разногласий. А ведь это были семидесятые годы.
Да, и он сказал тогда очень важную вещь: А еще он произнес страшные слова: . Вот пророчество, можно сказать, светского человека. Оно, к несчастью, сбывается и действительно сбудется при одном условии: если люди не обратятся к Богу. Спасет только обращение к Богу, только восстановление семьи. Собственно, Церковь это и делает: занимается восстановлением, укреплением семьи, потому что все, что в первую очередь получает ребенок, он получает именно от родителей, в семье.
Нам, трем братьям, Петру, отцу Николаю и мне, грешному, Господь явил такую милость. Мы родились в семье, где была, по словам Льва Ивановича Суворова, воспитанная мать. Священник Владимир Воробьев, умерший в тюрьме, духовник моего отца, когда мой отец его спросил, как ему строить семью, какую жену выбирать, сказал: - и показал. Вот эти два качества - христианка, как кремень, и христианская семья были у моей матери, Любови Владимировны Кречетовой, в девичестве Коробовой. И эта сила христианская - основа в любом деле.
Папа мой был когда-то преуспевающим экономистом. Окончил Московское коммерческое училище, но веяния тогдашние его, молодого, тоже захватили (молодежи это особенно свойственно, к несчастью), и он перестал ходить в храм. Его мама, урожденная Мария Арсеньевна Морозова, была из семьи старообрядцев. Арсений Иванович и Захар Захарович Морозовы - это предки моего отца по материнской линии, и Ногинские так называемые мануфактуры (бывшие Богородские) принадлежали моему прадеду, Арсению Ивановичу. Поэтому старообрядческие устои в семье были твердые.
И вот Мария Арсеньевна сказала моему отцу: . А он ей: . Пришел в церковь, стоит. А с вечера была исповедь, как раз отец Владимир Воробьев исповедовал, священномученик. Он жил на Арбате тогда, у Николы в Плотниках. Отец, пока ждал исповеди, все смотрел на девушек. Понятно, ведь молодой человек был, красавец, высокого роста, чемпион Москвы по академической гребле. Пел, у него голос был, на гитаре играл - все было при нем.
И вот подходит его очередь. Батюшка сидел, потому что он был уже старенький, и отцу пришлось встать на колени. Батюшка спрашивает: Он говорит: . А батюшка говорит: - и, ничего не спрашивая, покрыл его епитрахилью. . Батюшка спросил его имя и сказал: .
Удивительна, конечно, сила молитвы материнской. За послушание, за молитвы матери, за молитвы священника он получил благодать, которая его переплавила в одно мгновение. Он шел назад, уже не смотрел ни направо, ни налево, ни на каких девушек. Потом начал ходить в церковь. Позже, когда посадили его в тюрьму, он там сидел с архиепископами, с епископами: с архиепископом Феодосием Коломенским, с владыкой Эммануилом (Мещерским). Были там и священники: отец Михаил Шик, отец Иосиф Фудель. Отец на Соловках даже был.
- А сколько же он сидел?
- Да немного, три года. Потом три года ссылки. Когда он уже был в ссылке, в Архангельске, состоял на учете, к нему мама приехала, и они там повенчались. Вот какие были невесты: приехала к политзаключенному - он считался по 58-й статье. Обвинение, конечно, парадоксальное, такое только в анекдотах может быть: . Не сказано даже, какого государства, просто иностранного. И это обвинение какому-то бухгалтеру!
Вот такие родители. Потом в Москве родился первый сын, потому что мама сразу в Москву поехала. А когда папу освободили, его за сто первый километр отправили - и мы переехали в Зарайск. Мое детство там прошло. Правда, перед войной папа решил перебраться в Волоколамск, это тоже за сто первый километр. Там нас застала война. Папа ушел на фронт, мы оказались в оккупации. Я видел немцев, слышал стрельбу. До сих пор перед глазами стоит: горящий дом, стрельба, взрывы.
- Батюшка, Вы, наверное, молились тогда?
- Очень был интересный случай. Я был еще мал, когда папа уходил на войну, мне было четыре года. Я сидел у мамы на руках, попрощался и сказал: . Они запомнили это. Я-то, конечно, не помню. Потом была оккупация, а потом нас освободили наши войска, и мы опять вернулись в Зарайск.
Мама моя семьдесят пять лет славила Бога: с пятнадцати лет как начала петь, так всю жизнь в церкви пела. Потом уже стала псаломщицей. Конечно, получала гроши, жили мы только огородом. У нас электричества не было, одна керосиновая лампа, но регулярно ходили на все службы: в субботу вечером, в воскресенье утром. Насколько я помню, я начал прислуживать в церкви в шесть лет, во время войны, в сорок третьем году. Дошкольный возраст. Меня Господь сподобил особых милостей. Служил там один очень необычный священник, отец Николай. Помню, как он мне иногда давал потреблять Святые Дары из Чаши.
И с тех пор у меня было знание Церкви, мечты о ней были. Еще когда лежал в кроватке, маленьким, я уже говорил: - эту молитву перед причащением полностью наизусть, а потом: Господь это дает детской памяти. Я все запоминал с детства.
В Зарайске была послушница из монастыря, Евтихия. Я ее потом нашел в списках расстрелянных в Бутово. У них был духовный отец, они шли за ним с Украины и осели у нас. Когда я пошел в первый класс, она меня начала учить Часослову на славянском языке. И я одновременно начал читать по-русски и по-славянски, я шел параллельно, по-этому читал по-славянски так же спокойно, как и по-русски, уже в детстве. Одна учительница даже говорила: . Я мог сказать , настолько это было для меня органично, естественно. Поэтому я не понимаю, почему выступают против славянского языка, для меня он родной.
А матушка эта - она потом постриг приняла, монахиня Матрона (Мамонтова),- она меня просила: . Я ей еще в школе читал письма епископа Игнатия (Брянчанинова), и она мне что-то объясняла. Она не была совсем неграмотной, просто хотела, чтобы я читал. Поэтому многие вещи я знал еще с детства - , например. И когда только начал служить, первые проповеди, материалы их все были из детских воспоминаний.
Что интересно, матушка меня называла . Я не знал, конечно, что стану старшим духовником Московской епархии. Для меня петь, читать в храме было настолько естественно, что, когда я стал дьяконом, отец Николай, мой брат старший, сказал: . Я даже не чувствовал особых изменений, мне казалось, что так всегда было.
- Батюшка, кто был Вашим духовником?
- Первым моим духовником был отец Алексий Резухин. Он первый мой наставник, которого я очень любил, я ему даже стихотворение написал, когда его переводили в другой приход. В молодости я стихи писал. Он заронил в нас искру, его проповеди нас увлекли. Мы начали прислуживать в церкви, по нескольку человек ходили.
Когда священник выходил на литию, я, будучи еще ребенком, чувствовал, что это место особое, незримое такое, что нельзя эту линию пересекать. Я и теперь не понимаю, почему люди этого не чувствуют, часто ходят поперек храма.
Я был уже студентом, когда мой отец стал священником. Он очень умно, хорошо говорил. У него был ясный язык, ум светлый, логическое мышление. Он одного курса не доучился в Академии, а учили его старые профессора, еще дореволюционные, старой школы. Он интересно рассказывал, я очень любил его слушать. Отец очень многое мне дал, а мама меня вела практически: я видел, как она молится, как она поет, какая у нее устремленная молитва, видел ее усердие именно к храму, к богослужению. Богослужение для нее было все! Она бросала хозяйство ради него - и ничего, всегда все было, слава Богу. И я видел ее стремление к богослужению, благоговение ко всему этому.
Она мне всегда говорила: . Вот такое было христианское семейное воспитание, которое требовало послушания старшим, беспрекословия. Внутри, может, ты и упрямишься, но прекословить не имеешь права. Это правило мне очень часто в жизни помогало. Слышу ее голос: . Когда мы, братья, между собой цапались, она говорила мне, как младшему, чтобы я прекратил пререкаться. Потому что всегда нужно, чтобы кто-то первый остановился. Остановиться первым очень важно.
- Отец Валериан, а как Вы своих детей учили? У Вас же их семеро, Вы их наказывали?
- Я их особенно не наказывал. Одного как-то раз отшлепал, потом всю жизнь жалел. Пришел домой, а бабушка говорит: вот они сделали то-то и то-то. Я и наказал, мне самому было больно. И потом я больше никогда так не делал, потому что понял, что, когда ребенок что-то не то делает, его можно шлепнуть, чтобы остановить. Когда они дерутся, например, нужно их как-то в это время встряхнуть, привести в чувство. Это может быть шлепок, но без злобы, без раздражения - это не наказание. А выяснять причину драки или учить нужно уже в другое время, когда дети могут это воспринимать.
Я проверил: когда они ложатся спать, в это время у них такое философское настроение, они могут рассуждать о чем-то. Тут очень интересная реакция, для взрослых очень поучительная: вот они крутятся, вертятся, потом им говорят: . И тут же один в туалет побежал, другой упал: До этого на голове ходили - а тут сразу . Так и у взрослого человека: становится на молитву, и сразу: . Взрослые - это те же дети, только с хитринкой, с лукавством.
Ну вот, помолятся детки, улягутся, успокоятся, а игрушки, естественно, все разбросаны. И я им говорю: . И я им объяснял: чтобы отнять, нужна сила, а чтобы уступить - смирение, сила воли. Если другой очень хочет - уступи ему. Отказаться от того, чего ты хочешь, - это подвиг.
У нас часто путают упрямство и силу воли, а это вещи совершенно противоположные, только внешне похожие. Иной, бывает, добивается своего и выглядит как человек волевой, хотя у него, может, и силы воли нет, а он просто не может себе отказать в чем-то! И очень часто люди безвольные добиваются своего всеми средствами. А это совсем уже плохо, когда всеми средствами: значит, человек беспринципный, он будет думать только о том, что ему хочется.
Приходилось, конечно, детям это все объяснять. И я часто видел результат: один у другого игрушку отнимает, дергает, дергает, и, когда тот отпустит, он упадет с этой безделушкой пластмассовой в руках, и ему кажется, что он сильнее... Он доволен, а другой говорит: - и этот, первый, сразу такой разочарованный. Вот такие плоды педагогики. Или в другой раз один из моих сыновей, Федор (он сейчас священник), видит: один у другого отнимает что-то и они готовы сейчас подраться. Он подходит к ним и говорит: , - и действительно, и тот, и другой отпустили. А однажды был такой момент: схватились двое, я говорю: Сразу оба руки разжали - и какая-то лошадка пластмассовая или машинка упала между ними.
А самый интересный был момент, когда схватились брат и сестра. Я говорю: Сестричка кричит: Он, конечно, польщенный, отпустил. Вот Вы спрашиваете про особенности женского и мужского пола. Мужской пол -прямолинейный, а женский - изворотливый.
Конечно, очень важно, чтобы дети всегда хотели молиться. Но не все тут так просто. Иногда им не хочется молиться, в храме стоять. Ни в коем случае нельзя насилием заниматься, потому что это вызывает отвращение, они могут даже возненавидеть все. Нужно терпения набраться, немножечко уступить. Как говорят, с детьми всегда нужно работать внатяг. То есть нельзя ни сильно тянуть, ни отпускать. Чтобы все время чувствовалась прямая связь, упругая такая, но не отпускающая. Потому что отпустишь - покатится, натянешь - наоборот, оборвется все. Но это уже чутье нужно, к каждому подход индивидуальный.
- Батюшка, в застойные времена были свои проблемы, а за эти десятилетия Вы почувствовали какие-то особые сложности?
- Да, тогда были проблемы исповедничества, а сейчас обратная сторона, которая явилась одной из причин революции. Это когда заставляли в церковь ходить - и вроде бы все в порядке, все ходят, а ребенок подспудно ждет, когда же он наконец вырастет и перестанет ходить.
Вот у нас иногда пытаются всех детей загнать в воскресные школы, и они ходят туда стадом. А ведь тут очень тонко действовать нужно, потому что внешний мир все равно остается. Причем сейчас страшнее в том смысле, что, с одной стороны, в церковь загоняют, а с другой стороны, существуют компьютеризация, телевизация, телеканализация - это вообще страшные вещи. Такого потока информации у нас не было.
Кстати, одна из причин того, что Господь помог нам своих детей воспитать - у нас в семье не было, да и сейчас нет телевизора и даже радио. У нас этот программированный и целенаправленный поток информации на детей не обрушивался. Для этого я привлекал людей авторитетных, чтобы они поговорили с моими детьми. Они удивлялись: - . Потому что дети своих родителей так не слушают. Это евангельское: никогда пророк не бывает в чести в отечестве своем. Для своих домашних быть пророком труднее всего.
Дело в том, что я сам сталкивался с этим моментом: однажды пришел в одну семью, а там гремит современная музыка. Я стал на эту тему говорить, а ребенок слушал, и родители были поражены: они долбят, долбят, и ни с места, а тут вдруг слушает. Ну, вопервых, потому, что с ним говорил священник, во-вторых, я говорил не по-семейному, а немножечко по-другому. И когда я ушел, они на него набросились: А он им: . Сейчас этому ребенку уже за тридцать, наверное, но такой был факт. Я наблюдал это не раз и в других семьях.
- Телевизора у Вас нет, а как Вы относитесь к театру?
- Я очень любил петь с детства, любил оперу. Голос у меня был, альт, но мутация проходила как-то непонятно. Обычно альт переходит в тенор, а у меня получился бас. И хотя я оперные вещи пытался исполнять, но звучал мой голос по-церковному, как у дьякона. Видимо, манера была такая, поскольку я с детства пел в церкви. Дело в том, что я слышал дьяконов старых, еще дореволюционной школы.
А на театр мне в свое время глаза открыл спектакль . Я приехал к своим родственникам на каникулы в Москву, и меня повели в театр. Я был серый человек, никуда не ходил, кроме церкви, ничего не знал, мнение о театре у меня было умозрительное, но я уже с детства знал, что это греховно, идет от скоморохов. И вот сижу я чуть ли не в третьем ряду, в партере. Тут нищий как захохочет: А зрение у меня хорошее было, и я увидел у него полный рот золотых зубов. У меня шок, сразу все померкло, я понял, что все неправда - и тряпье нищего, и одежды принца! И с тех пор, кроме , на который мы с супругой ходили, когда она еще невестой была, я больше в театре не бывал. На золотых зубах кончился весь мой театр. Опера для меня осталась как музыка, как пение, а все остальное... На оперу я очень много ходил.
- А детей в театр водили?
- Нет, ребят я, по-моему, никогда в театр не водил. Когда они в школе куда-нибудь всем классом ходили, мы их отпускали, но в театре они, по-моему, не были. Они дома слушали музыку, классическую. Я пел. У нас всегда пели: русские песни, романсы, оперные вещи.
- Батюшка, у Вас дом хлебосольный, гостей много бывало?
- Нет, у нас много гостей не бывало. Некогда просто. Собирались обычно или родственники, или близкие по духу люди. У нас в семье был сухой закон, никогда не было вина на столе. Поэтому дети, пожалуй, чуть ли не до семи лет не знали, что такое спиртное, что такое пьяный. Однажды пришли с прогулки, говорят: . Мы тогда жили в центре Москвы, на Пушкинской площади.
Потом, помню, второй сын, когда я уже священником служил, пришел и говорит: . Дети не знали, что есть неверующие люди. Они жили в своем мире: церковь, дом, родственники. И они думали, что все люди верующие, даже в то время. Вот что значит семья, окружение, общение.
У нас дома всегда читали что-нибудь из житий святых, часто светскую литературу, русскую классику и зарубежную, христианского духа - Диккенса, Гоголя, Пушкина.
- Батюшка, а у Вас времени на детей хватало?
- До принятия сана, конечно, времени было больше, и я старался заниматься с детьми. Они это как-то серьезно воспринимали. Помню, вхожу однажды, а старший мой сынок спрашивает: Что ему ответить-то? Он так смотрит на меня выжидательно, а потом говорит: . А их уже трое тогда у меня было, и они вопросы ставили очень серьезные. Второй сын как-то подходит к маме: Ребенок это сформулировал в четыре года. Мама, конечно, ответила очень просто, ясно: . И все встало на свои места. А теперь детям голову морочат, что сначала была икра, потом икра стала большая, получилось яйцо, рыбьи яйца. В общем, мудрят!
Вообще в отношении воспитания у верующего человека все просто получается. Когда я уже стал священником, я понял, что только вера дает широту взгляда на жизнь, а безверие суживает. Наука вообще загоняет в шоры: вот этого нет, есть только это. Причем доводы типа - абсурд, потому что наука может только сказать: . О таких вещах я с детьми говорил, объяснял.
- Отец Валериан, как Вы готовились к тому, чтобы стать священником?
- Я считал, что быть священником - это дар. И в Лесотехнический институт поступил, потому что отец сказал: . На врача я учиться не решился, а вот на эту специальность пошел. Ведь заключенных на работы посылали, на лесозаготовки.
- Это было уже как исповедничество.
- Я готовился к принятию сана и не был ни пионером, ни комсомольцем, хотя это было непросто в те времена. Но Господь умудрял меня. Я знал, что за отказ сажают, расстреливают, поэтому максимально лояльно говорил. Меня спрашивали: А я отвечал: . Господь давал мудрость.
- То есть Вы так открыто, прямо говорили?
- Да. Они же со мной беседы проводили. С комсомолом так же. Но я стоял на своем, и они отстали.
Однажды отец сказал мне, как это важно - исповедь, проповедь, живое слово священника. Я, конечно, понимал, что самое важное - это богослужение, но важны и исповедь, и проповедь. И вот я задумался об этих словах отца. Мы помолились, легли спать, и вдруг я себя увидел в приделе Архангела Михаила в храме Благовещения, в котором я вырос (там было два придела: один Архангела Михаила, другой - Преподобного Сергия). Вижу себя стоящим на амвоне, в облачении, с крестом, и мне как бы внутренний голос говорит: . Я взглянул - полный храм народа. Взялся за крест, как брался отец Алексий, и думаю: Глаза закрыл, потом открываю и чувствую, что руки стиснуты, а я лежу - закрыл глаза во сне, а открыл наяву. Настала ясность, и я чувствую: я же не готов! И самое удивительное, что, когда я уже был диаконом и приехал как-то в семинарию, владыка Филарет (Минский сейчас), ректор семинарии, поворачивается ко мне и спрашивает: . И до этого был еще один момент: когда я познакомился с духовником Николаем Голубцовым, я ему говорю: , а он мне: . И я, как во сне, почувствовал: не готов. Потом, когда я собирался жениться, он мне тоже сказал , и архиерей спросил: А я говорю: .
- Батюшка, Вы сподобились служить со столькими замечательными людьми, расскажите об этом.
- Это все подвижники. Об отце Николае Голубцове сейчас уже вышла книжка. Я сподобился с ним немножко общаться. Это удивительная личность. Глубоко духовный человек. У него был особый дар исповеди. Часто в его проповеди я слышал ответ на те вопросы, которые у меня возникали, он как бы отвечал мне, настолько у него все было жизненно. Это особый дар.
Потом, поскольку отец Николай Голубцов скончался, я через Елену Владимировну, свою тещу, познакомился с владыкой Стефаном (Никитиным), у которого был в Калуге всего за неделю до его смерти. Позже, когда он скончался, я поехал в Калугу на отпевание, а оттуда на машине вместе с гробом приехал сюда, в Отрадное. Здесь я стал ездить к отцу Сергию. Как-то я ему сказал: . А он: . Ну, я пошел за благословением к митрополиту Пимену, будущему Патриарху. Но Церковь тогда была так зажата, он говорит: . И я подумал, что зря ходил.
Нет, оказалось не зря, потом все сложилось. Я познакомился с личным секретарем Патриарха Алексия Первого (Синайского), Даниилом Андреевичем. Он был председателем хозяйственного управления и взял меня инженером. Потом я поступил в семинарию. Экстерном окончил ее за год, настолько я был подготовлен. Когда экзамен сдавал, пел на подобны сразу, не только на гласы. Однажды, когда уже стал священником, на клиросе запутались, не могли в книжке Богородичные паремии найти, и я вышел и на память прочитал. Я мог прочитать наизусть, все каноны, ирмосы на память знал. Поэтому мне было несложно.
Еще до принятия сана батюшка сказал мне: . Однажды отец Герман, он сейчас архидиакон в Даниловом монастыре, мне говорит: Я отвечаю: . И потом, когда меня уже посвятили в священники, я тогда как выдал паремии в полный голос. Все: - но уже поздно. Но я поплатился за это. Я должен был в Отрадное попасть сразу, но меня Патриарх забрал к себе в Переделкино.
Патриарх Алексий Первый любил басок. И я там прослужил полтора года. С монахами сподобился служить, и даже иеромонах Валериан чадом был. Школа это была очень хорошая, потому что монашествующие - это особое. Они все из Лавры были, имели преемство от старого монашества. А потом меня уже сюда, к отцу Сергию перевели, он иеромонах Серафим в постриге. С ним я четыре с половиной года служил. Он много мне, конечно, дал.
В Даниловом монастыре я познакомился с отцом Дорофеем, с отцом Евфросином, которого я причащал и хоронил здесь. Он иеромонах Зосимовой пустыни, десять лет на Колыме отбывал.
Потом отец Тихон Пел их. С ним я два с половиной года здесь служил. Это, конечно, для меня утешение большое. Еще отец Федор был, такой милый старчик, восьмидесяти восьми лет. Отец Николай Морев.
- Батюшка, а как Вы к отцу Николаю Гурьянову попали?
- Я как-то приехал раз, другой. Однажды слышу, говорят: . Я со старцами всю жизнь, поэтому мне как-то привычно. Стал приезжать чаще, чаще, а потом мне даже такое утешение было: как-то приезжаю, а отец Николай спрашивает:
- Вот у многих сейчас уныние, ощущение, что все рушится, все разваливается. Что Вы по этому поводу думаете?
- Да нет, нет. Батюшка говорил не так. Духовно-то все укрепляется. Будучи в Переделкино, я встретился с одним схимником, не знаю даже, кто он. Я спросил его, что нас ожидает. Он сказал: . То есть земная жизнь будет страшней и страшней. А для духовной впереди один только свет. На самом деле пугаться не надо. Наше поколение прошло войну и послевоенные годы, сталинские времена, хрущевские времена - это все несладкое время. Вот мама моя была большой оптимист, как-то мне это передалось от нее. А что может быть вообще? Мы же говорим: . С нами Бог действительно, только мы об этом забываем. На самом деле надо помнить:
Меня всегда, например, интересовали травы. Я убедился, что, оказывается, мы совершенно неправильно живем, ушли от своего, родного, природного. Еще Серафим Вырицкий говорил: . Действительно, земля нам столько дает - одна сныть чего стоит, которой преподобный Серафим питался! Сныть, крапива - все это есть, пожалуйста, это ничего не стоит.
Вот преподобный Паисий, афонский старец, говорит: . Все идет от сознания. Просто надо оставить эту штампованную жизнь, в которой много излишеств.
- Отец Валериан, а как относиться к тому, что со страной происходит? Или надо с этим смиряться?
- А что со страной происходит? Это естественный отбор: кто идет туда, а кто - сюда. Конечно, что бы человек ни делал, результат будет от Бога. От нас труды, а результат - от Бога. Просто Господь может послать такое время, какие-нибудь катаклизмы... Но люди привычные спокойно выживут. Много ли нам надо? Я вот подсчитал: перловка, какое питательное зерно - всего три килограмма в месяц на человека достаточно. Вот так! Я на себе проверил. На год тридцать шесть килограммов. Ну, не одну же ее есть будешь, еще чего-нибудь. Человеку вполне можно в удовольствие жить. Мне рассказывали: в наше время одна монахиня мешок перловки взяла и ушла в горы. Ей крупы хватило на два года, и осталось еще. То есть мы все придумываем, создаем себе штампы: без этого я не могу, без того. Да чепуха это все.
Вот для чего посты нужны, вот чем они помогают. Они сажают на простую пищу, человек видит, что он при тех же возможностях вполне может продолжать трудиться - а духовно, конечно, каждый должен трудиться над своей душой. Детей тоже нужно приучать к простоте, к этой простой пище. Вот почему важны посты для детей. И еще физический труд. Я старался всем своим детям всегда дарить разные инструменты. Вот сейчас сын приехал, говорит: . Просто топор, пила и лопата - и все, можно жить. А телевизионное засорение, штампы эти - лишнее.
- Батюшка, так что, нам унывать нельзя, грех?
- Какое тут уныние? Я людям говорю: мне времени не хватает. Когда унывать? Некогда. Это если время есть, можно унывать, а если некогда, унывать не будешь.
Беседу вела Надежда Зотова
Московская православная духовная академия русской православной церкви
Интервью с протоиереем Валерианом Кречетовым
10 июля 2009 г.
О. Валериан Кречетов в музее-квартире Н. С. Голованова.
8 июля 2009 года в рамках Высших богословских курсов состоялась встреча с настоятелем храма Покрова Пресвятыя Богородицы села Акулово Московской области митрофорным протоиереем Валерианом Кречетовым - старшим духовником Московской епархии. С отцом Валерианом беседовал корреспондент пресс-службы Московской духовной академии.
Отец Валериан, скажите, пожалуйста, какими качествами должен обладать священнослужитель?
Есть такая дореволюционная брошюра Владыки Арсения Жадановского «О священстве». И там четко сформулировано, каким должен быть священнослужитель. Когда Господь возвращал апостола Петра, после его отречения, не требовалось никакого особенного подвига, только «Любишь ли мя, паси овцы моя». Если есть любовь, есть пастырь. Так же и христианин: есть любовь, есть христианин. Старец Паисий в свое время сказал, что духовником, то есть священником, может быть тот священник, кто готов за своих духовных чад пойти в ад. "Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя" (Ин. 15.13).
Ваши рекомендации семинаристам до принятия сана. На что следует обратить особое внимание?
Во-первых, основное, это выбор жизненного пути. Если путь белого священства, то нужно особенно молиться и просить, чтобы Господь дал подругу жизни, матушку. Потому что для священника – это, как говорится, тыл. Чтобы он шел, не оглядываясь. Если он будет все время оглядываться, что у него в семье творится, он будет раздваиваться. Если монашествующий, то это другой вопрос. Но прежде всего, нужно стараться узнать волю Божию. И, главное, не спешить. Нас отец всегда придерживал, говорил: «Если у тебя есть призвание, ты все равно пойдешь по этому пути. А ошибки в этом деле быть не должно».
Какие особенности духовенства Вашего поколения?
Священники моего поколения прошли суровую школу жизни: войну, послевоенные годы, времена безбожия, хрущевщину, когда все низвергалось. Мне отец сказал: «Собираешься быть священником, готовься к тюрьме». Господь, правда, помиловал меня, в тюрьму я не попал, но эти места видел. Мы тогда шли, зная чем может кончиться. Я с детства вырос в церкви, и Господь помог, все устроилось. Как говорит прп. Серафим, должна быть решимость.
К каким трудностям нужно быть готовым в первые годы служения?
Это сложный вопрос, потому что паства может быть непредсказуемая. Нужно готовить себя к тому, что все может быть. Может быть недовольство, насмешки. Насмешки мы проходили в детстве: попы, монахи. Сейчас уже несколько другое отношение. Сейчас опасность другая. Сейчас начинаются всякие благодетели, начинаются встречи, застолья и такое все. Тут важно не пойти на поводу. Что, вроде, можешь потерять кого-то. И быть твердым примером православному христианину. Со временем все равно оценят. И это свою роль сыграет. Искушения могут быть, искушения бедности (бедный приход, нет ничего), но худшее искушение – это искушение богатства. Тут должно быть ровное отношение. Как говорил один Святой Отец: «Я раньше, Слава Богу, был богат, теперь, слава Богу, беден».
В заключение, что бы Вы могли пожелать тем, кто сейчас учится в Духовных школах.
Во-первых, нужно учиться очень серьезно. У нас ходили легенды, что семинария, это такое учебное заведение, там все столько знают. Но семинария не дает такой уж кругозор в мирском смысле. Бывает, поступают люди с нуля, бывает, приходят такие, у которых сначала приходская школа, потом училище, потом семинария. Как мне в свое время отец сказал: священническое служение – это не профессия, это служение, а профессию ты должен иметь. Поэтому я сначала закончил институт. Я выбрал профессию, которая пригодилась бы в тюрьме, в тюрьме – если не врач, то на лесоповал и я выбрал технический институт. На лесоповал я попал, конечно, но не в качестве заключенного. И все что я проходил и в институте и даже в школе, все пригодилось, не говоря о семинарии и академии, правда академию я заканчивал заочно. Нужно учиться. Все пригодится. Круг общения таков, что нужно все: от и до. Тут и литература, и математика.
Благодарю Вас за интервью.
Беседовала Анастасия Ширяева, Пресс-служба МДА
фото: М. Бурдин (3 курс МДС)
Журнал православной жизни «Нескучный сад»
Протоиерей Николай Кречетов: святителю Николаю я обязан жизнью
21.05.13
Никола Зарайский с житием
В канун дня перенесения мощей святителя Николая из Мир Ликийских в Бари НС обратился к благочинному Москворецкого округа протоиерею Николаю Кречетову с вопросом, ощущает ли он присутствие святого покровителя в своей жизни.
Ощущаю – это слабо сказано. Я ведь жизнью обязан святителю Николаю. История эта давняя, я сам ее плохо помню, но от отца не раз слышал во всех подробностях. Мне было три года. Мы снимали половину деревенского дома в Зарайске. Стояла поздняя осень. Я и мой старший брат остались дома вместе с отцом, ныне покойным протоиереем Михаилом Кречетовым. Папа был чем-то занят, а мы с братом возились рядом. Чтобы мы не мешали, он дал нам круглые карамельки, вот мы ими и лакомились. И вдруг брат говорит: «Папа, с Колей что-то не так». А у меня в горле карамелька застряла – я сижу, руки в рот засунул и не дышу. Отец кинулся ко мне, попытался пальцем конфету вынуть – не вышло, только еще глубже затолкал. Схватил он тогда меня на руки и кинулся за помощью к соседке во вторую половину дома. Бежит, а сам молится: «Отче Николае, помоги!» Выбивает ногой дверь, вбегает к соседке. А она за водой недавно сходила и немного расплескала в сенях. Вода тут же ноябрьским морозцем схватилась. Отец вбежал, поскользнулся на льду, упал на ту самую руку, которая меня держала. И конфета вылетела. Это все я со слов отца знаю. А вот тот момент, когда я снова начал дышать, я и сам помню совершенно отчетливо: сени, лампочка в потолке, отец держит меня на руках, и я снова дышу, живу.
Я родился и долгое время жил в Зарайске. И знаю много историй, связанных с этими местами. Вот вы знаете, почему фашисты во время войны в Зарайск не вошли? Благодаря заступничеству святителя Николая. Немецкие части стояли совсем рядом, планировали наступление. Но лазутчики, которых они послали на разведку перед началом операции, вернулись с сообщением, что город хорошо вооружен, весь кремль уставлен пушками, а в городе стоят войска. И фашисты не решились на наступление.
В учебниках истории об этом говорится скупо: «В начале декабря 1941 года вблизи Зарайска были остановлены части 2-ой танковой армии группы армий «Центр», наступавшие на Москву с юга». А на самом деле Зарайск был тогда совершенно беззащитен, ни одного солдата в городе не было. Наши войска подошли позже. Почему же лазутчикам привиделись пушки? А вот почему. В Зарайском кремле есть древний Никольский собор XVII века, а в нем – знаменитый образ Николы Зарайского. Так что Зарайск находится под покровительством святителя. Одной благочестивой женщине в это время было видение: она видела около города святителя Николая с мечом. Об этом она сама рассказывала впоследствии моим родителям, а они – мне. Святитель встал на защиту своего города и напугал немцев, показав им то, чего на самом деле не было.
Кстати, в тот день, когда образ Николы Зарайского был привезен в город – 11 августа 1225 года – на берегу реки забил ключ. В наше время к этому ключу каждый год 11 августа совершается крестный ход. А еще 11 августа – это день рождения моей супруги. Вот такие знаменательные совпадения.
Для духовного общения нет ни границ, ни расстояний
21.05.13
Значительную часть опубликованного письменного наследия Епископа Саратовского и Балашовского Вениамина (Милова), одного из самых почитаемых подвижников Саратовской земли, составляют письма к семье Пелихов — священнику Тихону Пелиху, его супруге Татьяне Борисовне и их детям. «В лице Вашей семьи я получил от Бога и брата, и сестру, и детей»,— слова благодарности не раз повторяются в письмах, написанных в годы тяжелейшей для будущего Владыки казахской ссылки (1949-1954 годы). Семья отца Тихона приняла на себя заботы о репрессированном, стараясь снабжать его всем необходимым. Не прекращалось и их духовное общение. Именно поэтому в письмах Владыки содержатся замечательные духовные наставления, которые могут быть интересными и полезными для всех православных христиан.
Пожелтевшая от времени почтовая карточка, строки, выведенные выцветшим химическим карандашом… «Куда» — город Загорск, Полевая улица, «кому» — Пелих Екатерине Тихоновне. Адресату было в то время 11 лет…
Сегодня к Екатерине Тихоновне чаще обращаются, называя ее просто матушкой Екатериной. Она супруга протоиерея Николая Кречетова — благочинного Москворецкого округа, настоятеля храма в честь Преображения Господня (или, как его называют в Москве, Спаса Преображения на Болвановке). В 1991 году отцу Николаю поручили восстанавливать взорванный, поруганный старинный московский храм, и матушка в полной мере разделила с супругом эти труды.
В декабре 2008 года мы встретились в уютном прихрамовом помещении, полуподвальчике, где располагаются воскресная школа, библиотека, трапезная. Закончилась Божественная литургия, и вокруг начинается воскресное кипение нормальной приходской жизни. Об удивительной истории храма Спаса Преображения и его возрождении матушка Екатерина может рассказать многое. Но сейчас все наше внимание приковано к пожелтевшим листкам — письмам из ссылки. «Это просто чудо, что они сохранились. Получив письмо, мама переписывала его в обычную школьную тетрадь. В то время родители ждали чего угодно — и обысков, и арестов, поэтому мама спрятала оригиналы писем. Мы нашли их только после ее смерти в доме, где давно никто не жил».
По нашей просьбе матушка Екатерина начинает рассказ о Владыке Вениамине, о своих близких, о том времени, когда началось их общение, и в какой-то момент наши вопросы оказываются ненужными…
— Ваше детство прошло в Сергиевом Посаде (тогда Загорске) и, конечно, оно было связано с Лаврой. Вы помните момент ее открытия?
— А как же? Для нас это было великое событие! Вообще, все верующие люди города ликовали, а наша семья особенно, потому что мой отец хранил антиминсы Лавры. Они были переданы ему последним наместником, священномучеником Кронидом (Любимовым)[1].
За несколько месяцев до открытия Лавры в наш приходской Ильинский храм прислали архимандрита Гурия[2]. Великим постом 1946 года по его просьбе женщины отмывали и оттирали Успенский собор от всякой грязи, и к Пасхе он был готов для службы. И отец Гурий настолько был занят этой подготовкой, что совершенно забыл об антиминсах. Этот момент очень хорошо описан у протодиакона Сергия Боскина[3] — как накануне литургии отец Гурий вдруг вспомнил: «Что же я наделал, я совершенно забыл… Как служить, если нет антиминса?». И в тот момент, когда он это подумал, раздается стук в дверь, входит мой отец (тогда он был просто Тихон Тихонович, не в сане) и вручает ему антиминс, на котором написано «Преподан для священнодействия в Успенском соборе…».
Почему отец Кронид передал антиминс моему отцу? Они близко общались в те годы. Отец был учителем в местной школе и встречался с теми монахами, которые после закрытия Лавры оставались в Загорске и жили на частных квартирах. И отец Кронид передал ему на сохранение антиминсы, потому что, с одной стороны, мой отец был глубоко верующим человеком, а с другой — он не был еще тогда священнослужителем, а значит, угроза ареста была для него меньшей.
Первая служба в Лавре была на Пасху, и первый колокольный звон раздался в пасхальную ночь. Нас, детей, конечно, мама не взяла ночью на службу, и мы с братцем (особенно я, брат был помладше) очень переживали, что нас не взяли. Соседка-старушка с нами осталась. Мы раскрыли все форточки, а была очень холодная весна, и стояли некоторую часть ночи под форточками, слушали звон и плакали от радости.
В Лавру стали прибывать монахи, в основном старцы и среднего возраста, из лагерей. И такие они были измученные, истощенные… Мама пела в первом хоре Лавры. И она, и ее друзья принимали самое активное участие в жизни монахов: обеспечивали и одеждой, и пищей, ведь в монастыре пока еще ничего не было налажено.
И вот, как тогда говорили, «новый батюшка появился»: высокий, худой, совершенно истощенный. Его облик очень живо сохранился в моей памяти. Вскоре мы узнали, как его зовут — архимандрит Вениамин. Видимо, мама первая из нас попала к нему на исповедь, и вскоре он стал духовником всей нашей семьи.
Батюшка Вениамин, как мы его называли, часто служил раннюю литургию под Успенским собором, в храме Всех святых, в земле Российской просиявших. Тогда, конечно, храм выглядел не так, как сейчас, не был еще отделан. Алтарь отделяли от храма только временные Царские врата, а с боков ограждения были самыми простыми, веревочными. И мы, дети, конечно, старались встать поближе, прямо за этими веревочками — так, чтобы нам все было видно. И поэтому мы видели, как будущий Владыка служил, как он литургисал — он горел как будто. А в тот момент, когда он произносил возглас «Твоя от Твоих…», у него всегда дрожал голос, он почти плакал. Все, кто его знал, любил, старались приходить на раннюю литургию и за ней причащались.
Когда в Лавре уже собрались монахи и начались службы в Трапезном храме, Владыка руководил монашеским хором. Как он регентовал? Вот стоит хор. А он всегда лицом к алтарю, всегда, и только чуть-чуть повернут к хору. Рука — никогда не выше головы, жесты очень сдержанные, аскетичные… И пение было замечательное. У самого Владыки был слегка глуховатый бас.
Он очень строгий был, очень строгий. Нас, детей, он приучал к благоговению во время службы. Мой брат Сережа был очень подвижный, поэтому мне приходилось его подводить к Чаше, придерживая за плечи. Владыка даже пишет в одном из писем: «Часто вспоминаю Катю в том виде, когда она в пещерной церкви подводила Сережу ко Причащению». А потом после литургии мы дожидались его, брали благословение, он всегда раздавал детям антидор. При этом он говорил, с каким благоговением надо относиться к антидору. Однажды мой брат уронил крошечку, она упала на пол. И батюшка сказал моему брату, что ее надо найти. Причем храм был очень мало освещен — были только свечи и лампады, и брат искал эту крошечку. Мне на всю жизнь запомнилось такое трепетное отношение к святыне.
— Мне кажется, что в своих письмах к вам, тогда еще детям, он обращается очень серьезно, не делая снисхождения на малый возраст — именно как к маленьким христианам. А как вы воспринимали эту строгость?
— Мы просто любили его. По-моему, когда любишь человека, любая его строгость воспринимается как должное. И дети всегда буквально льнули к Владыке.
* * *
У моей мамы Татьяны Борисовны была удивительная жизнь. Ее духовниками были владыка Петр (Зверев)[4], отец Александр Хотовицкий[5], который служил в храме Христа Спасителя, старец Георгий (Лавров)[6] — все они сегодня канонизированы. В юности она не хотела замуж, просила отца Георгия о постриге. Он постригал почти всех, кто его просил об этом, а ей сказал: «Подожди, будешь матушкой». И спустя много лет она стала матушкой — женой священника. После смерти отца Георгия ее духовником стал архимандрит Вениамин (Милов), после его смерти — архимандрит Афанасий (Сахаров)[7]. Она искала духовного руководства, и Господь посылал ей духовников, это совершенно ясно, потому что, конечно, в Лавре в то время, о котором идет речь, много было старцев, но, видимо, сердце расположилось именно к будущему Владыке.
Я уже говорила, что он был очень истощен, и мама ему готовила сок морковный, передавала другие какие-то лекарства. Но их общение было затруднено, потому что сразу, как появился он и другие ссыльные, тут же появилась и слежка за ними.
Это было очень заметно. Какие-то полуодетые женщины постоянно ходили за ними по пятам, без конца брали благословение, что-то спрашивали, а главное, что они и за нами ходили по пятам. И Владыка знал прекрасно, что за ним слежка, и всячески оберегал и маму, и отца.
В 1948 г. в Лавре открылись семинария и Академия, но еще до этого в Москве работали богословские курсы[8], и батюшка Вениамин там преподавал. Два раза в неделю он ездил в Москву на электричке. Маме он сказал: «Садитесь в соседний вагон, и когда проедем Хотьково, переходите в тот, где еду я. Если я один, садитесь напротив, и мы с вами побеседуем». Так вот и бывало. По его совету мама брала с собой меня, чтобы не было никаких эксцессов, и мне запомнились эти поездки. Владыка обычно сидел у окна, с закрытыми глазами, молился, конечно. А когда мы тихонечко садились напротив, они с мамой начинали беседовать. Батюшка отвечал на ее вопросы и о себе рассказывал. Однажды мама пожаловалась на меня, что-то я неаккуратно сделала, и Владыка с улыбкой сказал мне, что надо ко всему очень тщательно относиться, а то «понимаешь, будешь ты таким чудом-юдом, как я, я ведь не умею даже носок вывернуть». Пошутил, конечно, чтобы ребенку было понятнее, тогда мне было лет девять.
Арест Владыки[9] был очень неожиданным. Конечно, горьким было это разлучение. Какое-то время мы ничего о нем не знали: где он, что он. Первое письмо из Казахстана мы получили спустя почти полгода, и дальше началась переписка. Интересно, что на этих письмах всегда был только один штемпель — нашего почтового отделения, поэтому нельзя было понять, откуда конкретно пришло письмо.
В своих письмах моим родителям батюшка делился своими внутренними переживаниями, отвечал на их вопросы. Описывал и бытовые условия своей жизни, поэтому получалась достаточно полная картина. Конечно, ему было очень тяжело, и родители старались регулярно посылать посылки с необходимыми вещами, с продуктами.
И тут тоже искушений была масса, потому что те, кто следил за Владыкой, не оставили нас в покое. Мои родители были очень добрыми и доверчивыми людьми, несмотря на то, что много пережили в своей жизни. Мама была и в тюрьме, и в ссылке, но все-таки людям верила. В то время они приютили молодую девицу, которая представилась беженкой из-под Смоленска, на вид ей было лет 17–18. Она некоторое время жила у нас, помогала маме по хозяйству, в том числе — упаковывать посылки и носить на почту. Денег нельзя было посылать ссыльным, но мама старалась как-то их спрятать, например, в пачку с печеньем, и они все-таки доходили. А тут Владыка, видимо, намекнул в письме, что что-то не так, денег нет, и родители забеспокоились. Посылка собиралась несколько дней: надо было ехать в Москву, искать лекарства или вещи. По совету Владыки, уже спрятав деньги, мама оставила посылку незапечатанной, а перед отправкой еще раз проверила. Денег не было. Кто мог взять их? Кроме той девушки, Зины, которая помогала, никто. Родители стали осторожнее.
А закончилось все так. Стояло лето. Я сидела у открытого окна, готовилась к экзаменам. Уже не помню точно — может быть, кто-то пришел к нам домой, и тут эта Зина вбежала в комнату, выпрыгнула в окно и исчезла. Потом ее видели в милицейской форме…
Это грустная, конечно, история. Я просто пытаюсь рассказать о том, какие были условия. Говорить вслух многих вещей нельзя было, мама всегда начеку была. После ареста Владыки практически всех, кто исповедовался у него тогда, в Лавре, вызывали в органы на допросы — кроме моих родителей. Они, конечно, заметили это и только после истории с Зиной поняли, почему их не вызывали — она долго жила в нашем доме, все сама видела. Вот такие были условия, вот такие люди.
Никогда никакого раздражения или злости не было у моих родителей на этих людей, которые следили. Жалко было этих женщин. Может быть, они потом раскаялись, по молитвам тех, кто пострадал, таких, как Владыка, а может быть, и нет. Все может быть. Но, слава Богу, те времена позади.
Наконец Владыку освободили. Некоторое время он служил на приходе в Серпухове, а потом сообщил о том, что едет в Москву на свою хиротонию. После нее он отслужил единственную свою архиерейскую службу в Лавре, на которой было множество народу. Пришли и его духовные чада из Сергиева Посада, и москвичи, которые почитали его еще до первой ссылки и открытия Лавры.
Мы получили от него несколько писем из Саратова, но переписка уже, конечно, была не такой активной. Архиерейские труды были для Владыки нелегкими. Маме очень хотелось поехать его навестить, она купила билет в Саратов. И вот буквально накануне ее отъезда я необычайно ясно вижу Владыку во сне, и он говорит: «Скажи маме, чтобы она ни в коем случае не приезжала. Я принять ее не смогу, и будет большая скорбь и ей, и мне». Мама послушалась и не поехала.
* * *
В том же году я собиралась поступать в институт, и мама написала Владыке, спрашивая его благословения. Ответ был не очень понятным: «Она поступит в этом году, если не выйдет замуж». А мне было 16 лет, о каком «замужестве» могла идти речь? И вот летом 1955 года я заболела тяжелейшим перитонитом, была на грани жизни и смерти. Врачи говорили, что было всего несколько процентов вероятности, что я переживу операцию. Мама сообщила Владыке о моем состоянии. И что же вы думаете? Я встала, то есть угроза смертельной опасности отошла от меня, именно в тот день, когда он скончался — 2 августа, в Ильин день. Родители считали, что в словах о моем «замужестве» Владыка прикровенно говорил об этой болезни…
* * *
Моим духовным отцом более 30 лет был протоиерей Всеволод Шпиллер. В феврале 1950 года он вернулся в Россию из эмиграции и был назначен настоятелем в Ильинский храм Сергиева Посада, где служил мой отец, священник Тихон Пелих. Владыка Вениамин в то время был в казахской ссылке. В феврале в одном из своих писем моим родителям он спросил, приехал ли к нам ожидаемый новый настоятель? В другом своем письме он охарактеризовал его как высокодуховного человека, по своему смирению написал так: «Я с удовольствием послушал бы речь о[тца] Всеволода[10], хочется поучиться добру, так как я все еще по малоуспеваемости не выхожу из приготовительного класса жизненной школы». Удивительным было уже и то, что Владыка «видел» этого человека, хотя не был с ним знаком, они никогда в жизни не встречались. Отец Всеволод приехал к нам из Болгарии, а Владыка пишет о нем из казахской ссылки! Вот вам духовное видение, для которого нет ни границ, ни расстояний.
Только после смерти моих родителей мы заметили еще более поразительную вещь: это письмо было получено летом, когда отец Всеволод уже приехал, а написано — в январе 1950 года, когда он был еще в Болгарии! Письмо шло к нам около полугода, такое тогда часто случалось.
Я считаю, что Владыка как бы передал меня из рук в руки другому духовнику, отцу Всеволоду.
* * *
Моя жизнь, в общем, не была особенно легкой, но, слава Богу, по молитвам моих духовников, Владыки и отца Всеволода, как-то все складывалось благополучно, несмотря на все сложности. Например, когда я старшего сына привела в первый класс, директор школы спросила: «Как Вы его воспитываете?». А мой муж, отец Николай, уже был диаконом: «В духе отца, конечно».— «Мы сделаем все, чтобы отвратить мальчика от Церкви, сделать атеистом»,— так мне было сказано. Когда сын в восьмом классе уходил из этой школы, не вступив в комсомол и не изменив своих убеждений, директор пожала ему руку и сказала: «Я уважаю Вас».
С супругом по милости Божией 49-й год живем вместе. У нас трое детей. Наш старший сын архитектор, младший — священнослужитель, иеромонах, дочь — искусствовед.
Брат Сергей, к сожалению, рано умер. Он был детским врачом и очень много работал, готовил докторскую диссертацию. Похоронен он в селе Акулово, там, где жили последние годы и упокоились и мама, и отец, где служит брат моего мужа протоиерей Валериан Кречетов.
ОТ РЕДАКЦИИ. Екатерина Тихоновна Кречетова скончалась 14 мая 2009 года после тяжелой болезни. Мы узнали об этом, когда этот текст уже был подготовлен к публикации. Молимся об упокоении ее души, выражаем искренние соболезнования родным и близким матушки.
[1] Кронид (Любимов; 1858-1937; память 27 ноября / 10 декабря), архимандрит, преподобномученик. Наместник Троице-Сергиевой Лавры в 1915 – 1919 гг. Расстрелян в Бутово.
[2] Гурий (Егоров; 1891-1965), архимандрит. Первый наместник возрожденной Лавры (1945 – август 1946). Скончался в сане митрополита Симферопольского и Крымского.
[3] См.: Боскин С., протодиакон. Пасха 1946 года. Открытие Лавры преподобного Сергия // Троицкое слово. ТСЛ, [1990]. № 4. С. 16 – 30.
[4] Петр (Зверев; 1878 – 1929; память 25 января / 7 февраля), архиепископ Воронежский, священномученик. Приняв монашество и священный сан в 1900 г., преподавал в Орловской, Новгородской духовных семинариях. В 1909 г. был назначен настоятелем Белевского Спасо-Преображенского монастыря Тульской епархии, где имел возможность постоянно общаться с оптинскими старцами. Нес архипастырское служение в Нижегородской, Тверской, Воронежской епархиях. Многогократно арестовывался за противодействие обновленческому расколу. Весной 1927 года был отправлен в Соловецкий лагерь, где скончался от тифа; святые мощи священномученика Петра сейчас пребывают в соборе Соловецкого монастыря.
[5] Александр Хотовицкий (1872 – дата смерти неизвестна, около1937 г.; память 7 / 20 августа ), протопресвитер, священномученик. По окончании Санкт-Петербургской духовной академии был направлен на миссионерское служение в Алеутскую и Североамериканскую епархию. Здесь в 1896 г. принял священный сан. В 1917 г. был переведен в Москву с назначением ключарем кафедрального храма Христа Спасителя. Был одним из ближайших помощников святого Патриарха Тихона. Неоднократно подвергался арестам. Осенью 1937 год вновь был арестован. Дальнейших документальных сведений о нем нет, устные сообщения говорят о его мученической кончине. Место погребения неизвестно.
[6] Георгий (Лавров; 1868 – 1932; память 21 июня / 4 июля), преподобномученик. Принял монашество и священный сан в Оптиной пустыни. В декабре 1918 г. был арестован, и до 1921 г. находилсяв одиночной камере Таганской тюрьмы. Из тюрьмы был взят «на поруки» будущим священномучеником Феодором (Поздеевским), который предоставил ему возможность проживания и служения в возглавляемом им Свято-Даниловом монастыре. Получив благословение на старчество, принимал множество людей в келье при входе в Покровскую церковь. В мае 1928 г. вновь был арестован и приговорен к 3 годам ссылки в пос. Кара-Тюбе (Казахстан). Скончался в Нижнем Новгороде, где поселился после освобождения. В 2000 г. святые мощи старца были обретены и перевезены в Свято-Данилов монастырь в Москве.
[7] Афанасий (Сахаров; 1887 – 1962; память 15 / 28 октября и в Соборе новомучеников Российских), епископ Ковровский, святитель, исповедник.
[8] Вопрос об открытии в Москве богословского института и богословско-пастырских курсов был поднят во время встречи митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича) с И.В. Сталиным 5 сентября 1943 г. Институт и курсы начали работу 4 июня 1944 г. на территории Новодевичьего монастыря. В Троице-Сергиеву Лавру московские духовные школы переехали осенью 1948 г.
[9] Патриарх Алексий I записал в своем дневнике 11 февраля 1949 г.: «Архимандрит Вениамин был вчера, выехал в Загорск и не вернулся». Цит. по: А. Катаев. Духовные школы Русской Православной Церкви в 1943-1949 гг.
[10] Шпиллер Всеволод Дмитриевич (1902–1984), протоиерей. В 1920 г. ушел с Белой армией в эмиграцию, жил в Болгарии. Женившись, принял священнический сан (в 1934 г.). По благословению архиепископа Серафима (Соболева; 1881–1950) вернулся в 1950 г. в Россию, был инспектором Московской духовной академии, затем назначен настоятелем Николо-Кузнецкого храма в Москве, где и пребыл до кончины.
Поделитесь с друзьями