«Вам не будет за меня стыдно…»

В.А.Галкин

С разрешения автора мы начинаем публикацию некоторых глав из пока еще не изданной книги о человеке, чья судьба мало того, что столь характерна для советского времени, но и могла состояться именно в этих обстоятельствах строительства социалистического государства. Книга показалась нам очень интересным и достойным памятником эпохе. Мы выполняем просьбу автора выразить от его имени благодарность замечательному дулевскому художнику Валентину Александровичу Городничеву за советы и помощь в написании данной главы. 

Глава 4. В годы индустриализации

Реконструкция дулёвского фарфорового завода

Секретарь горкома А.И. Галушкин. Орехово-Зуево, 1934 год.

 

В мае 1932 года заведующий Оргинстром (организационно-инструкторский отдел – В.Г.) Московского областного комитета ВКП(б) Г. М. Маленков (еще не вошедший в ближний круг Сталина, будущий секретарь ЦК ВКП(б), Председатель Совета Министров СССР) направил инструктора сектора топлива и энергетики Александра Ивановича Галушкина (1903-1942) в закрепленный за ним Шатурский и Орехово-Зуевский районы. Сектор топлива и энергетики Оргинстра контролировал работу электростанций и котельных Московской области, обеспечение их и населения углем и торфом.

В марте, накануне сезона, был образован трест Ореховоторф Союзторфа Наркомата топливной промышленности РСФСР (управляющий М.С. Жеребцов). В его состав были включены торфопредприятия – Орехово-Зуевское, им. Классона, Дулево-Куровское, Дрезненское, Покровское и транспортное хозяйство. В 1936 году в состав треста войдет крупнейший в мире торфобрикетный завод.

Шатурторфотрест (управляющий Никашин) был создан год назад и включал управления – Шатурское, Петровско-Кобелёвское, Бакшеевское, Вождь Пролетариата (н. пос. Верейка, он обеспечивал топливом Егорьевск по узкоколейке Шатура – Егорьевск), а также транспортное. Перед Галушкиным была поставлена задача разобраться на месте с причинами неудовлетворительной работы торфопредприятий и оказать помощь в работе трестов. От Шатуры до Орехово-Зуева 1 час езды.

Торфяные болота 15–километровой полосой тянулись от Белого Мха (район Электропередачи, ныне города Электрогорска) мимо Орехово-Зуева и далее через Шатуру до Мурома. Не случайно Морозовы, Зимины, Смирновы, Кузнецовы и другие промышленники строили свои фабрики и заводы рядом с месторождениями надежного и дешевого топлива. По этой причине было выбрано место для строительства электростанции и рабочего поселка Шатура. Введенная в строй по плану ГОЭЛРО «Большая Шатура» стала второй после Электропередачи и самой крупной в мире станцией, работавшей на торфе, и снабжала электроэнергией, как и первая, Москву и область. От «Большой Шатуры» был запитан и Дулевский фарфоровый завод.

Сети узкоколейных дорог соединяли торфоразработки с потребителями. На станции Торфяная в Орехово-Зуево осуществлялся перегруз торфа из вагонов узкоколейки в люльки подвесной дороги, которая вела прямо к Ореховской ЦЭС им. Красина, построенной в 1930 году для обеспечения электроэнергией предприятий и коммунального хозяйства Москвы и Орехово-Зуева. С этой же станции по широкой колее торф отправлялся на предприятия и электростанции Горьковской, Ивановской, Московской и Ленинградской областей.

А.И. Галушкин приехал на торфяники через неделю после начала сезона. Необыкновенно красивы эти безлюдные места с зеркальными лесными озерами и болотами. Прямоугольные карты (участки) торфяных болот изрезаны канавами для стока воды и осушения. К труднодоступным местам ведут гати из поперечных бревен, по которым доставляют на подводах все необходимое. Запах хвои, чистая вода и какая-то неподвижность вокруг. Встречались тетерева, лоси и даже волки.

На торфоразработках и в поселках он разбирался с проблемами предприятий по всей цепочке – от торфяных болот до ЦЭС №1 им. Красина и Шатурской ГРЭС №5 им. В.И. Ленина, беседовал с директорами торфоуправлений, торфмейстерами, заведующими полями и рабочими, выступал перед людьми, «нажимал» на секретарей райкомов, руководителей трестов и докладывал Г.М. Маленкову о ходе добычи и отгрузки кускового торфа, фрезторфа и гидроторфа.

Зная о перспективе своего назначения в Дулево, он вместе с ответственным работником треста побывал на Губинском участке Дулево-Куровских торфоразработок. Село получило название от губительной болотистой местности вокруг деревни, где издавна скрывались преследуемые старообрядцы. Здесь действовал храм старообядцев-поповцев, бумаготкацкая фабрика (бывшая И.Е. Ешкова). В Губино узкоколейка Дулевского завода соединялась со всей Шатурско-Ореховской сетью узкоколейных железных дорог (нынче их нет – сданы в металлолом). Возле деревни находились залежи серовато-белых глин, которые собирались использовать в качестве сырья с обогащением для дулёвского фарфора. Считалось, что по эластичности и огнеупорности они превосходят лучшие карьеры Часов Яра Донецкой области и близки к каолину.

На участке все на виду. Сезон начали раньше других. Сначала по картам (участкам) пошли тракторы с фрезерными барабанами, превращая верхний слой залежи в крошку. Ворошение при сушке производили вручную, потому что ворошильные грабли на участок не доставили. Неисправности тракторов очевидны не только ремонтникам, но и Галушкину. Вечная нехватка запчастей. Горючее просто не привезли вовремя. И штабелировали фрезторф влажностью свыше предельных 40%.

На дулёвском болоте брандспойтами размывали гидроторф и работали краны-торфососы. Говорят, что на Красном болоте ручная добыча сохранялась и после войны.

К начавшемуся сезону предприятия треста подготовились плохо. Уполномоченные успели провести вербовку и обеспечили предприятия рабочими, среди которых много было женщин. Все размещались в общежитиях – бараках на сваях из горбыля и досок. В комнатах проживало по 20-30 человек. Спали на набитых сеном и соломой матрацах, но и их не хватало. Часто не выходили на работу из-за отсутствия обуви и рукавиц. Тех, кто работал на торфе впервые, не учили. Ремонтников за обезличенными машинами не закрепляли, и не поймешь, кто и за что отвечает. Пришлось назначить начальников кранов. Транспорт работал с перебоями. Зарплата никак не связана с производительностью труда. Хитрили бригадиры и рабочие, чтобы больше заработать, но И.С. Жеребцов внедрял сдельную мелкогрупповую оплату труда, запрещая бригадную, поденную и аккордную, гибко премировал деньгами и промтоварами. Приписки – вечные спутники плановой системы и потому месячный план выполнен только на 61%.

С начала июня «вкровь» заедали мошкара и слепни и только дым костров спасал немного. От клопов и тараканов в общежитиях уходили спать на улицу. Сырость, мокрая одежда, ручная работа сродни крестьянской – тяжел труд на болотах. И привычны к нему были люди. В жару трактористов на уборке накрывает всепроникающая торфяная пыль. Рабочие жаловались на питание – обеды из кислой капусты и каши с рыбой – голодный 1932 год! – немытую посуду, очереди в столовых. Майский пожар принес убытки по фрезерному торфу и показал растерянность начальников и неумение вести с ним борьбу.

На болоте Дулевского завода элеваторная машина с паровым или электрическим приводом – машинно-формовочный способ

Управляющий трестом И.С. Жеребцов, по результатам работы Галушкина издал два деловых хозяйственных приказа по исправлению положения, закончив один из них с учетом проверки представителем МК: «Задача выполнения программы по торфу поставлена Партией и должна быть выполнена, несмотря ни на какие трудности». По этим же вопросам выступила «Колотушка» и каждый день публиковала сводку по добыче.

В 1932 году Жеребцов создал на торфяниках научно-исследовательскую базу, открыл Орехово-Зуевский торфяной техникум и создал условия для учебы студентам-заочникам Инсторфа. Кадры решали все.

К июлю многие проблемы удалось решить, наладить работу агитбригад, радио, телефонную связь с участками. Летние пожары научили заведующих участками и директоров Орехово-Зуевских и им. Классона торфоразработок бороться с огнем, следить за температурой торфа для предупреждения самовозгорания.

С помощью элеваторных машин с паровым или электрическим приводом торф традиционно добывался машинно-формовочным способом в виде «кирпичей». Механизация работ и повышение производительности труда на полях с помощью гидравлического и нового фрезерного способов добычи позволили не только выполнить план 1932 года, но и принять повышенный, встречный.

Итоги своей работы в тресте обсудили с секретарем Орехово-Зуевского горкома В.Я. Шуровым, а на горкоме обсуждали проблему переделки всех топок под фрезторф. Вскоре Галушкин заболел и был направлен на лечении в тубсанаторий «Высокие горы», находившийся на берегу Яузы. После болезни стало известно о его предстоящем направлении в Ликино-Дулёво (два рабочих поселка объединены в один).

«В январе 1933 года МК командировал меня секретарём парткома Дулёвского фарфорового завода им. «Правды» в Орехово-Зуевском районе, где проработал до июля 1934 года» (назначение состоялось при участии Л.М. Кагановича, Н.С. Хрущева и Г.М. Маленкова).

А.И. Галушкин с сыном Юрием, родившимся 15 июня 1934 года в Дулёво

Дулёвский фарфоровый завод (15 км от Орехово-Зуева) занимает видное место в истории российской промышленности. Он основан Т.Я. Кузнецовым, начинавшим фарфоро-фаянсовое производство еще в Гжели, одним из выдающихся русских промышленников XIX века, развивавших отечественное производство, которые фактически дали жизнь Орехово-Зуевскому краю на 150 лет вперед. Среди рабочих завода были гжельские умельцы, переехавшие в Ликино вслед за хозяином, много было выходцев из сел и деревень Гуслицы, где с никоновских и петровских времен в лесах и болотах скрывались раскольники, стрельцы и опальные бояре. Они свято соблюдали двоеперстие, двукратную аллилую, крестный ход посолонь (по солнцу). В кружке воды не откажут православному, а кружку тут же выбросят.

Обе дулевские церкви – для староверов и православных, построили Кузнецовы своим рабочим рядом с заводом. Деревянная церковь Покрова Божьей Матери поповцев-белокриничников была неказистой снаружи, но восхищала своей оригинальностью внутри – редкостными фаянсовыми иконостасом, фигурами ангелов, подсвечниками и другими украшениями. 500 семей старообрядцев, работавших на заводе, ругали советскую власть, когда решением ВЦИК от 1.10.1934 церковь закрыли и отвели под снос. На ее месте перед главным корпусом завода установили символ другой эпохи – памятник Ленину (сегодня сносят и его). У ее стен православные миссионеры и авторитетные начетчики вели перед толпой рабочих споры о толковании священных книг. Потом диспут переходил в казармы.

Массовые драки разрешали все споры фарфористов между отделами или с ликинскими текстильщиками. Медленно, но безвозвратно уходили застывшие обычаи староверов, и время рассудило Петра и бородатых бояр[1].

В Дулёво, как и во всем Орехово-Зуевском районе, строительство капитальных казарм, больниц, церквей сочеталось с 12–14 часовым рабочим днем, непомерными штрафами, массовым детским трудом, высокой смертностью. До 70% рабочих точильного цеха фарфорового завода умирало от чахотки, усугубленной пьянством, и мало кто доживал до 40 лет. Но сделал «Поставщик Ее Императорского Величества» – знак высшего качества одному из 30 предпринимателей выдан в 1902 году – выросший из гжельских промыслов завод одним из лучших в Европе…

После решения МК и РК ВКП(б) о Дулёвском заводе от 11 июля 1932 года («Позорный прорыв в выполнении промфинплана») директору В.Т. Смирнову (1931–33 гг.) и секретарю парткома Вихрову объявлен строгий выговор, и оба впоследствии были освобождены от занимаемых должностей. Для перестройки работы завода назначены новые руководители. В январе 1933 года секретарём парткома становится А.И. Галушкин, а в мае приступил к работе директор И.С. Бялковский. Оба проживали в доме на территории завода, нашли общий язык и общались неформально с ним и его женой, работавшей в Коминтерне. Председатель ФЗК профсоюза Шигаев дополнил руководящий треугольник предприятия.

«Директор завода Игнатий Сигизмундович Бялковский, опытный и инициативный хозяйственник, хорошо знавший фарфоровое производство, прежде служил в крупном фарфоровом тресте и был переведен в Дулёво, чтобы возглавить большую реконструкцию предприятия. Работе он отдавал все время и силы. Рабочий день директора начинался обходом цехов. В это время он беседовал с рабочими и специалистами, знакомился с ходом работы предприятия. Придя в кабинет, Игнатий Сигизмундович знал состояние всех дел и оперативно решал возникавшие проблемы. Штабом реконструкции стал партийный комитет, секретарем которого был А.И. Галушкин. Ход реконструкции, строительство новых цехов, текущая работа по выполнению плана находились под неослабным вниманием парткома». (Коновалов А. Д. и др. Сказ о Дулёвском фарфоре, 1975).

Реконструкция, как и на многих стройках пятилетки, шла на основе современного импортного оборудования, за которое платили тем, что требовали западные торговцы – золотом, зерном, тканями, фарфором и другими товарами, которых и для своего населения не хватало.

Сменили миссионеров и начетчиков партийные пропагандисты и агитаторы. 700 работников завода втягивались в техническую учебу. Каждый четвертый читает газеты. Партучебой охвачено также 700 человек. Молодежь тянули, да она и сама тянулась, к знаниям.

Дулёво-центр. Здание парткома и заводского комитета. За ним старообрядческая деревянная церковь с шатровой крышей Покрова Божьей Матери. Видны здания строящегося магазина, далее заводская столовая и бывшие дома управляющих заводом Чернышева и Никифорова. Лес вплотную подступал к Дулёву. 1930 г. Фотография подарена автору учеником И.Г. Конькова – старейшим художником Дулёвского завода Валентином Александровичем Городничевым. 

Для масштабной перестройки производственного процесса и возрождения славы кузнецовского фарфора требовались грамотные и обученные люди. В Дулеве к 1935 году количество учащихся возросло по сравнению с 1913 годом с 300 до 2200 человек. Открылся художественно-керамический техникум и первые 80 человек стали получать профессии техников-технологов и художников-фарфористов. Заработала школа ФЗУ, а на производстве внедрялась техучеба. В поселке по плану реконструкции ДФЗ строились новые жилые дома, работала поликлиника, тубдиспансер, баня-прачечная, детские сады и ясли на 125 детей, заводской дом отдыха (профилакторий) на 50 мест. Построен поселок РЖСК с 54 домами, 6 скверов. В казармах перестали жить по три семьи в комнате. Но санитарное состояние казарм было далеко не образцовым. Ругали Бялковского за экономию, из-за которой горячий душ можно было принимать только по ночам.

Жаловались рабочие в свою газету на питание в диетстоловой, где завтрак из 100 г. пирога и стакана чая стоил 78 коп., кофе в меню записан по 16 руб./кг, а варили по 3 руб./кг. В производственной столовой обнаружили недовесы – вместо положенных 170 г. каши выдавали по 135 г. Однажды картофель к рыбе выдали по 50 г. вместо 75 г.

С 1.1.35 в связи с отменой карточек цена обеда без хлеба на заводе составила 70 коп. (у текстильщиков – 49 коп., а вегетарианского обеда – 39 коп, при значительных льготах для многосемейных). В месяц полагалось 15 мясо-рыбных обедов.

В интересах работников завода создан свой совхоз. Поскольку количество коров, которые держали рабочие в поселке, сократилось вдвое (в 1932 году было 313 голов), то в 1934 году многим желающим раздали молодняк коров и свиней, выделили земельные участки.

Отпочковавшаяся от ДФЗ лаборатория превратилась в современный Красочный завод, который за 15 лет выработал 4 900 кг жидкого золота для всего Росфарфора.

Перед заводом стояла задача выполнения плана поставки экспортной продукции в Германию, Иран, Турцию и другие страны. За вырученную валюту государство закупало трактора и комбайны, электрооборудование, металлорежущие станки. Но брак был огромен. Иногда за день не могли отобрать ни одной тарелки. Вместо плановых 30% на экспорт могли сдать 3-4%. Как говорил директор, это значит, что завод работает хуже в 15 раз, чем 5-6 лет назад (сравнивает 1933 год с 1927-28). Квалификация пришедших после коллективизации из деревень новых рабочих была ниже, чем 2-3 года назад. Постановление парткома по этому вопросу А.И. Галушкин довел до всего коллектива 16 июня 1933 года через заводскую многотиражку «Горн».

 

Заводская газета «Горн», 16.6.1933

    

Добиться внедрение опыта...

    

Общезаводское партсобрание 27.12.33 проходило в Клубе завода

 

Клуб завода (на заднем плане слева) рядом с православным Храмом Иоанна Богослова. 1946 г.

Проект клуба

Клуб фарфористов — единственный из шести рабочих клубов К.С.Мельникова сегодня продолжает служить задуманной цели

Со сцены А.И. Галушкин вел заводское партсобрание 27 декабря 1933 года. 8 мая 1934 года клуб показали послу США У. Буллиту

Уникальный Дулёвский клуб, которому присвоено имя Сталина, построен в 1929 году в противовес с рядом стоявшими церквями по проекту одного из лучших мировых архитекторов ХХ века К.С. Мельникова. Дулевский клуб ни в чем не повторял московские клубы того же архитектора и служил не только для показа кинокартин, а представлял собой плотно скомпонованное целостное пространство жизни людей. Геометрические фигуры: прямоугольники, ромб и усечённый цилиндр, как атрибуты конструктивизма, соединили в одно целое все здание клуба. Прямоугольные части, выходящие в сторону главного фасада – двухэтажные, а расположенные к ним под прямым углом две другие части – одноэтажные. В двухэтажных частях расположены балетный класс, библиотека, туалеты и помещения для клубной работы (правый корпус). В левом одноэтажном корпусе находится фойе, в правом – спортивный зал. Зрительный зал на 650 мест. Еще одно новаторское решение – задник сцены должен раздвигаться, и зрители могли смотреть спектакль из парка – не было реализовано. Расположенная в центре соединённых корпусов круглая аудитория, вход на которую осуществляется по двум лестницам из фойе клуба, может использоваться как балкон на 250 человек.

В клубной работе принимали участие 400 человек. Заводчане гордились творением мастера. В 1933 году в Милане Мельникова признали одним из 12 выдающихся мировых зодчих. В это же время им построен собственный Дом-мастерская на Арбате, до сих пор удивляющий людей. Но в стране архитектора-новатора еще великим не считали и споры о его московских клубах и новых возможностях архитектуры будоражили общественность. К сожалению, заказчик-государство, как молодой человек, накапливало «сумму своих ошибок» и для выражения эпохи социализма в архитектуре выбрало другое направление. Идеи великого зодчего стали невостребованными…

Начало реконструкции завода

Положение дел на производстве требовало безотлагательной перестройки. Задача заключалась в выстраивании поточного технологического процесса с улучшением качества продукции, условий работы и жизни рабочих. Проектировщики предлагали реализовать проект за 2 года. Начинали, не дожидаясь завершения проектирования, с ломки мешающих зданий, надстройки массозаготовительного и формовочного цехов, а также жилищного строительства и ФЗУ. В течение 1933 года устанавливали поступавшее импортное оборудование массозаготовительного цеха.

После одного из техсовещаний при заводоуправлении Галушкин обошел завод вместе с главным инженером и техническим руководителем проекта С. Г. Тумановым, стараясь разобраться не только в процессе рождения фарфора, но и увидеть причины низкого качества продукции, которые нужно устранить в ходе проектирования и реконструкции.

Начинали обход с транспортно-складской части территории, пройдя по всем ступеням производства.

Предстояло увеличить мощность трансформаторной подстанцию, на которую поступала электроэнергия Шатурской ГРЭС, и построить ГГС (газогенераторную станцию). По узкоколейке, проложенной в кузнецовские времена, от торфоразработок в Мисцево Дороховской волости (около 13 км) сюда поступал торф – топливо для горнов. Запасов, заготовленных за летний сезон, не хватило. 153 тонны требовалось производству ежедневно, а новый торфотрест, взяв в аренду заводской паровоз и вагоны, поставлял только половину, создавая простои горнов. Трудно налаживать четкое взаимодействие между поставщиком и потребителем и приходилось подключать партийное давление. С перебоями доставляли по железной дороге через Дрезну? воронежскую и часовоярскую глину «Экстра», каолин (так называемая, китайская глина) и люберецкий песок. Пришлось отправить энергичного главного художника Петра Леонова, как агента по снабжению, в Воронеж, где он «выбил» 23 вагона глины. Неизлечимая болезнь советской экономики вынуждала заводчан – производителей продукции всеми способами упрашивать поставщиков сырья и комплектующих выполнить договорные обязательства. Несвоевременно поступавший мурманский кварц и полевой шпат также разгружались на складе. Сырье подавали в массозаготовительный цех (с 1933 года отделы стали называться цехами). Его производительность по проекту должна достигнуть 46 тонн фарфоровой массы за 7 часов.

Разговаривать в цехе было невозможно из-за шума и грохота машин. В воздухе висит пыль, на полу – лужи воды. Рабочие лопатами бросают на лежень куски шпата и кварца, которые бегуны (жернова) грубого размола и шаровые мельницы (барабаны – железные бочки) размалывают и растирают в порошок. Ни одна частица металла не должна попасть в массу, иначе на фарфоре появятся мушки – темные точки или пятна.

3-4 часа, добавляя воду и глину с каолином, перемешивают массу вращающиеся лопасти мешалки. Жидкая масса стекает вниз (в подвал) и насосами подается в фильтр-прессы для отжимания воды. Затем глиномялка и тоншнейдер делают тесто пластичным и удаляют воздушные пузырьки, чтобы при обжиге не образовались внутри черепка (изделия) раковины. Непрерывно выходящая «колбаса» массы нарезается на куски нужной длины и отправляется в бетонные подвалы.

Для удаления вредных органических примесей ее вылеживают (подвергают «гниению») в течение 2-3 недель, и готовые порции глины отправляют в точильный цех.

Для «ускорения» и выполнения плана могли работники составить массу на глазок без взвешивания или сократить время операции – авось обойдется…

В массозаготовительном цехе из тех же компонентов, добавляя размолотый битый фарфор, делали глазурь.

Календарный план реконструкции завода. ЦГАМО

Точильный (потом формовочный) цех, находился в одном помещении с горновым. Рядами сидят рабочие за машинами с гончарными кругами, которые планировалось заменить на полуавтоматы высокой производительности «Девег и Ленглер» и Фора. Гипсовая форма закрепляется на круге, в которую бросают ком массы, и вращают круг. Сверху наклоняют и вдавливают шаблон чашки. Размазываясь по краям, масса быстро формирует чашку. Размазываясь по краям, масса быстро формирует чашку. Ручки и носки чайников делают другие формовщики. Перед работницей лежат гипсовые формы из двух половинок. Она заполняет массой пустоту одной из них, прижимает другой и откладывает. На следующем рабочем месте форму раскрывают, вынимают ручку, подрезают ее ножом и укладывают на столе. На соседнем столе, обмакнув ручку в жидкую глину (слип), прикрепляют ее и обтирают губкой. На потоке стояло всего два фасона чашек – чашки «киевские» или «рафаэль» №39 (автор Белухин), полукружки, полоскательницы для стаканов и чашек. Начинали выпускать граненые чашки и блюдца и работали над тем, чтобы расширить ассортимент. Но наладить производство малыми партиями кузнецовских чашек, называемых «дулька», «желудь», «жбан», «лист», «бадейка» и других, крупносерийное производство не способно. А вот приплюснутый чайник «редькой» ставился на самовар, и потому пользовался спросом даже после войны.

Тарелки и лотки формовали на специальных французских машинках, но в трех разных местах. Блюдца формовали на одном этаже, а чистили – на другом. В горновой цех на обжиг рабочие, среди которых было много женщин (работа высокооплачиваемая!), носили по лестницам товар на досках, как жонглеры. Подсчитано, что в месяц они проходили расстояние больше, чем от Москвы до Ленинграда. Планом предполагалось установить подъемники. Вечерняя смена точильщиков не могла выйти на работу из-за отсутствия электролампочек.

Горновой цех – самое узкое место производства. Процесс заборки в капсели и ставки их в горн, обжига, охлаждения вместе с простоями занимал свыше 3 суток и ограничивал рост объемов и производительность труда. И мириться с условиями труда рабочих в горячем цехе тоже было нельзя. Проектом предусмотрено строительство цеха с тремя современными туннельными печами непрерывного действия производительностью 3-4 вагона каждая. С их пуском выводить все горны из эксплуатации не спешили.

Двуярусные круглые горны, внутри похожие на огромную бутылку, находилось в полуподвальном этаже 100-метрового 3-этажного корпуса, а их трубы поднимались над крышей. Во время обжига вырывались из них гудящие восьмиметровые столбы красного пламени, освещая по ночам всю округу. Перед топкой лежат штабеля торфа и кучи угля. Круглые капсели – короба? из огнеупорной глины («бандуры») – с уложенным в них фарфором (для каждого изделия свой капсель) ставильщики выкладывают внутри горна под самый свод, как говорили, что коробок спичек не просунешь. 11 часов идет заборка в капсели и ставка в горне. Затем входные двери замуровываются кирпичом, и горн разжигается.

Утельный обжиг шел на уровне 2-го этажа (при температуре 900 град. масса теряет влагу и костенеет), а основной – в нижней части горна при температуре 1350 град. Многоопытные обжигальщики через глазок следят за ходом процесса. И на таких режимах они могли определять температуру с точностью до 10-15 градусов.

28 часов горит пламя в горне, а затем он стынет 33 часа. Обнаженные и мокрые от пота рабочие извлекают капсели при 100-градусной температуре. Выборщики достают из капселей фарфоровые изделия, прошедшие первый обжиг в верхнем ярусе горна, и отправляют на глазуровку.

Сначала «охлыстовщики» сбивают с них пыль телячьими хвостами, а потом виртуозные глазуровщицы одну за другой окунают чашки, тарелки и другие изделия в чаны с глазурью. Эти изделия вернуться в горны уже для основного обжига со следующей партией. Бывает в глазури засорка, когда после обжига выявляются углубления от сгоревших частиц.

Изделия нижнего яруса горна, прошедшие основной обжиг, когда политой фарфор приобретет белый цвет и блеск, в деревянных ящиках на вагонетках с конной тягой везли по узкоколейке в Сортировочный цех.

Сортировочный цех выполнял сортировку и зачистку глазурованного слоя от засорки – приплавившихся к черепку частиц массы или капселей.

Здесь же определялась сортность изделий – отборные 1 и 2 сорта и рядовые 1 и 2 сорта. Например, их плановые пропорции составляли 5, 30, 55, 10 процентов соответственно. По разным причинам нарушался технологический процесс. И поведение глины при обжиге в горне и муфелях не всегда предсказуемо, и потому брак был плановым.

Рватьё (трещины, чаще по краям), кривьё и косьё (брак точильщиков), цек от удара или резкого охлаждения изделия после обжига, небольшие зашибы (зачищаются наждачной шкуркой) в горновом цехе, прыщи (вздутия на поверхности) и мушки, сырьё и засушка, слипуши (дефекты от слипа с капселем или другим изделием при обжиге) на фарфоре снижали сортность или составляли брак. Поэтому так трудно было отбирать экспортную продукцию. Зачастую некачественный товар обнаруживался только при продажах и его с рекламациями в большом количестве приходилось везли обратно в Дулёво. Причиной было то, что сам завод тогда не продавал, а сдавал свою продукцию Росстеклофарфорторгу, а тот передавал Мосторгу. Поэтому хозрасчет не работал не только в бригадах и цехах, но и в целом по заводу. А. Галушкин требовал от начальников цехов прекратить практику руководства «вообще», а помогать рабочим на местах осваивать новые машины, настраивать производственный процесс.

Работницы клеймилки ставили клейма и сноровисто бросали в стопку тарелки, и по их небрежности из-за «цек-удара» в бой отправлялось много почти готовых изделий. «Белье» вагонетками отправлялось в живописный цех для надглазурной росписи.

Живописный цех и художественная лаборатория. Труд всего коллектива завершали художники. В живописном цехе, всегда пахнущем от красок скипидаром, работало около 800 живописцев, большинство из которых женщины. Они раскрашивали «агашки» (от женского имени Агафья) колонковыми и беличьими кистями, расписывая до 300 пар чашек и блюдец за смену, тратя 2 минуты на штуку. Стальными перьями, похожими на школьные, которыми макали в чернильницы, на однотонных изделиях процесс у хороших мастеров ускорялся вдвое. Опытным живопискам доверяли сложные виды росписи, и выходило от них от 2 до 10 пар за смену. Поглядывая на авторские образцы, а потом – без нужды, расписывали они «белье» и укладывали в ящики (корзины). Часто свою работу они сопровождали грустными и озорными песнями.

Одна за другой сновали женщины, относя их на нижний этаж к муфельным печам. Стальные решетчатые ящики (вагонетки) с изделиями муфельщики медленно задвигают по рельсам в 800-градусное пекло на 8-15 минут, а затем также медленно извлекают. После первого обжига живописки, если требуется, 2-3 раза поправляют рисунок, и после каждого – в муфель.

После обжига в муфлях готовые изделия из живописного цеха отвозили на склады, где паковщики заворачивали изделия в бумагу и «паковали» в бочки с плотно утрамбованной стружкой. Вставлялись дно и крышка, и бочки скреплялись последними деревянными обручами. Сохранность при транспортировке обеспечивалась надежно.

А. Галушкин приводил пример, что «живописный цех со своими муфлями и склад готовых изделий за 8 месяцев разбили более 200 тысяч штук, то есть 6 вагонов ценного товара не дошло до потребителя». Плановая цифра на бой составляла 13,5%.

Для декорирования изделий на заводе применялись разные способы раскраски.

В пульверизаторной мастерской краска наносилась распылением с помощью аэрографа, создавая сплошной цветной фон. Трафаретчицы наносили аэрографом сложные многоцветные рисунки через специальные трафареты.

Так называемая деколькомания, при которой декольщицы применяли листки особой бумаги с рисунками (деколь), изготовляемые на красочном заводе, для наложения их на чашки, тарелки и последующего обжига в муфелях (теперь такие картинки можно делать на лазерных принтерах). Леонова резко критикуют за неудачные деколи, которые не хочет брать ни один завод.

Печатный способ заключался в переносе одноцветного рисунка с гравировальной доски с помощью валика на папиросную бумагу, которую накладывали на фарфор, перенося на него изображение.

Агатовым карандашом делали цировку по золоту. Для удешевления изделий в порошковое золото, изготовленное на соседнем красочном завода, добавляли серебро. Поэтому – в отличие от оранжевого золота, которое применялось при росписи штучных изделий Ломоносовского о других заводов – дулевская цировочная пленка была толще и имела белесоватый тон.

Высокохудожественные штучные изделия, образцы и деколи для массового производства отрабатывались в создаваемой заводской художественной лаборатории. Результатом ее работы к апрелю 1935 года стало освоение 20 новых художественных разделок, а к концу года ввели в производство 18 предметов новых фасонов.

23-летний главный художник Петр Леонов объединил в ней представителей старого «кузнецовского» и молодого поколений – И.Г. Конькова, Ф.Ф. Маслова, В.П. Мысягина, А.И. Прохорова, М. Кротова, Х. Салина, С. Январева, И. Зорина и других. Он же пригласил на должность скульпторов-фарфористов многообещающего Алексея Сотникова, Надежду Замятину и Павла Кожина. Ежедневно, обходя в мастерской всех художников и работавших с ними учеников, он раздавал свои советы и идеи. К собственным работам он делал только рисунки, а на фарфор их переносили другие живописцы.

Иван Григорьевич Коньков знал все хитрости керамики. Замечательный цветист любил их делать в миниатюре. Подглазурными росписями славились Александр Прохоров и Трифон Подрябинников, удостоенный премии за возрожденный способ такого декорирования и свои рисунки для сервизов. Из-за бедности красок, выдерживающих высокотемпературный обжиг, такое декорирование применяется реже и отличается процессом обжига. Федор Маслов, хотя цветистом был суховатым, но узоры для печати и орнаменты «травленым бортом» (кислотой) выделывал мастерски. Василий Прокопьевич Мысягин отдавал предпочтения цветочным композициям с изящными розами. Алексей Сотников умело оживлял холодок белых фигурок тонким прикосновением цвета к деталям (знаменитый «Ягненок»). Его работы восхищали детей, взрослых и знатоков высокохудожественного фарфора в стране и за рубежом. И вообще, группа дулёвских скульпторов многие годы была самой сильной среди фарфоровых предприятий страны.

Леонов возвращал старый стиль Кузнецова – роспись яркими красками и крупными мазками с обильным декорированием золотом. Изделия в праздничной народной манере, нравились людям и делали их узнаваемыми. «Ситцевые» леоновские рисунки (в узорах русского текстиля), покрывавшие все изделие или бордюры, существовали вместе с розанами и простенькими «агашками» других авторов, работавших в разной технике. При всем разнообразии тематики росписи, в том числе, как ни суди, уникальной для фарфора советской агитации, дулёвская школа 30-х годов с народным творчеством связи не теряла.

Неудачу потерпела попытка перенести на фарфор, казалось бы, схожие росписи изделий Палеха. Но не прочувствовали палешане материал. Светлая цветастая живопись Петра Кончаловского роднила с дулевскими традициями. И может быть «Зеленая рюмка» подтолкнула его в 1934 году попробовать себя в работе с фарфором на Дулевском заводе. Сервизы получились интересными, но для серийного производства не подошли. Руководство наркомата настаивало на том, чтобы художники завода в массовом производстве отображали на фарфоре (как и на тканях того периода) современную жизнь – подвиг челюскинцев, силу и мощь Красной Армии, пафос индустриализации и коллективизации. Агитфарфор в массовом производстве, в сущности, выполнял функции социальной рекламы (типа известной работы Н.Н. Пащинской-Максимовой «Все в культпоход» – трафарет, аэрограф, ДФЗ). И находились иногда мастера, которые художественными средствами создавали удачные композиции в рамках поставленной перед ними задачи.

Плодотворно поработали на заводе скульптор-самородок Исидор Фрих-Хара, художница Ронис, автор форм Ева Штрикер.

Забытая Ева Штрикер–Цайзель

 

В 1932 году по своей инициативе из Германии в Советскую Россию в качестве иностранного специалиста приехала молодой дизайнер-керамист редкого дарования Ева Штрикер. В поисках своего стиля она еще только обретала лицо. В отличие от классика русского авангарда и основателя супрематизма Казимира Малевича на Ломоносовском заводе (бывший Императорский фарфоровый завод всегда был лидером), увлекавшегося геометрическими композициями в ущерб потребительским свойствам фарфоровых изделий (чайник, похожий на паровоз, составленный из элементов – сфер, цилиндра, параллелепипедов, и две чашки–«получашки»), ее работы не отрывались от традиционных народных вкусов. Их охотно расписывали многие художники. И это решало задачи, поставленные Наркоматом местной промышленности, по стандартизации и выпуску недорогой высококачественной посуды для миллионов людей. Вскоре наркомом К.В. Ухановым она была назначена художественным руководителем фарфорово-фаянсовой промышленности России, включавшей 47 предприятий (трудно сказать в какой должности, так как возглавляла это направление такая же твердая и бескомпромиссная, как ее подруга скульптор В. Мухина, Вера Зубарева). Понимал нарком, что дизайн – слабое место советской продукции.

На Дулёвском заводе она создала модельную лабораторию, расположившуюся вместе со скульптурной мастерской рядом с формовочным цехом, и за год разработала в ней формы для восьми чайных и кофейных сервизов, в том числе «Мокко» и «Голубая сетка», посуды для детских садов (вторая премия на конкурсе, где первая не присуждалась) и ресторанов. Изделия Е. Штрикер демонстрировались на фарфоро-фаянсовой выставке в Москве в июле 1935 года с одобрительными отзывами в прессе. Ее белый чайный сервиз «Мокко», который ищут любители и коллекционеры, украшает сегодня витрину Музея Дулёвского фарфора. Модель С-1 чайного сервиза выпускалась десятки лет, и любили ее расписывать многие художники, в их числе П. Леонов со знаменитой «Красавицей», позднее В.А. Городничев. Украшал П. Леонов и ее кофейный сервиз. Где-то сохраняется так нравившаяся дулёвским мастерам ее «неваляшка».

Изделия ДФЗ на выставке в Москве. Справа вверху – курительный прибор для пачки папирос, спичек и пепельница. Ниже – часть Президентского сервиза. На лотке (справа) – набор, копия которого, только покрытого желтой глазурью без рисунка, находилась в семье А.И. Галушкина, был изготовлен в небольшом количестве и малоизвестен. Белый сервиз – «Мокко» формы Евы Цайзель-Штрикер. Внизу – чайный сервиз модели №39 (автор Белухин), одной из основных, стоявших на потоке в 30-х годах. «Огонек» №33 от 30.11.1935

Ева была кузиной знаменитой писательницы Анны Зегерс, дружила с Томасом Манном, физиками Йоффе, Ландау и другими. Широкий круг друзей, поездки по предприятиям отрасли и неприятие советской действительности не могли оставить без внимания органов НКВД дочь венгерского текстильного фабриканта. Ее арестовали в мае 1936 года и обвинили в подготовке покушения на Сталина. При обыске у нее действительно были обнаружены в швейной машинке два пистолета якобы оставшихся от прежнего владельца квартиры. Через 16 месяцев заключения в ленинградских Крестах ее неожиданно освободили (предположительно под влиянием международной общественности) и выслали из страны.

Cервиз «Зимние забавы»

Сервиз Е. Штрикер-Цайзель американского периода

В том же году на Ломоносовском (Императорском) заводе созданную ей форму для сервиза «Зимние забавы» расписал А. Воробьевский. Снизу шедевр Е. Штрикер-Цайзель американского периода.

На собраниях 1937 года осуждали шпионку Штрикер и арестованных немцев, работавших на Дулевском заводе, а также тех, кто их не разоблачил. Эту историю сама Ева старалась никогда не вспоминать.

В Америке сменившая фамилию по мужу Ева Цайзель – фактически первый промышленный дизайнер, создававший образцы для серийного производства – стала мировой знаменитостью. Отойдя от модернизма и русского супрематизма, она нашла ту красоту мягких линий и форм, которая доставляет почти физическое наслаждение. Ее работы находятся в музеях США, Великобритании, Германии, Венгрии, России и имеют восторженные оценки. Ломоносовский фарфоровый завод выдающийся дизайнер посетила в 2000 году. Она умерла в 2011 году в 105-летнем возрасте…

В 1937 году – последнем году Второй пятилетки – на Всемирную выставку в Париже представлены барельеф «Голуби» и «Ягненок» А. Г. Сотникова, чайные сервизы «Ласточки» и «Цветы» И. Г. Конькова, сервизы «Красная Армия», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Маша выбирает себе жениха», «Петухи», «Луг» П. В. Леонова и другие. Жюри присудило Дулёвскому заводу высшую награду – Гран-при, а работы художников и скульпторов удостоены девяти золотых и семи серебряных медалей.

За конный портрет Чапаева, установленный на площади в Орехово-Зуеве, директор завода Игнатий Сигизмундович Бялковский выдал А. Сотникову премию в 2000 рублей и прикрепил к столовой инженерно-технических работников. Впоследствии А.Г. Сотников станет обладателем Гран-при в Брюсселе, и его «Сокол» будет олицетворять «Дулевский фарфор». Снобам, ругающим дулёвцев за эклектичность, многоцветье и натурализм, пришлось умерить критику.

В преддверии войны, сосредоточив все усилия на создании тяжелой промышленности, большевики не могли одновременно финансировать предприятия других отраслей. Реконструкция завода растянулась до конца пятилетки и далее, но обновление производства и правильно выбранное творческое направление принесла заводу успех и мировое признание. В конце концов, ни один фарфоровый завод в мире не выпустил изделий больше, чем Дулёвский.

В конце Х-й «брежневской» пятилетки завод вышел на следующие показатели социального развития:

Социальный паспорт Дулевского фарфорового завода имени газеты «Правда»

История двух сервизов

Незадолго до перехода А.И. Галушкина в Орехово-Зуевский горком завод встречал посла США Уильяма Буллита. И эта история о том, как два дулёвских сервиза попали на столы Президента США и премьер-министра Великобритании (имеет сервиз и английская королева). В. И. Ленину дулёвцы подарили столовый сервиз в 1922 году.

 «В ноябре 1933 года были установлены советско-американские дипломатические отношения, в чем немалую роль сыграл тогдашний президент США Ф. Рузвельт. Вскоре в Москву прибыл первый посол США Буллит. Тогда же стало известно, что послу по­ручено разместить во Франции или другой стране заказ на из­готовление большого банкетного фарфорового сервиза для прези­дента.

В это время во Всесоюзной тор­говой палате открылась выставка фарфора Ломоносовского, Дмит­ровского и Дулёвского заводов, на которую, по совету наркома иностранных дел М.М. Литвинова, пригласили и амери­канского посла. Показывал ему экспонаты выставки молодой художник Дулёвского завода Петр Леонов, знавший по-английски лишь два слова – «о'кей» и «гуд бай». Буллит хвалил яркие изделия, а Леонов, к ужасу сотрудников выставки, дарил все, что нравилось гостю.

Покидая выставку, Буллит сказал, что русский фарфор – это одно из открытий, сделанных им в России, и выразил желание заказать здесь сервиз для американского президента. Леонов предложил сделать сервиз в Дулёве и пригласил посла на завод, и Буллит приехал весной 1934 года.

(Идея рисунка принадлежала главному художнику фарфоро-фаянсовой промышленности, человеку безупречного вкуса не только в декоративно-прикладном искусстве, Вере Зубаревой.

Хохлома Нижегородской губернии и Гуслицы, часть которых находилась на территории Орехово-Зуевского района, – два покрытых таинственностью старообрядческих центра, ставших широко известными по замечательным романам П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах». Мотивы деревянной Хохломы, рожденные в керженских лесах, перешли в дулёвский фарфор – В.Г.).

Дулёвский завод в те годы еще только осваивал новое сырье. Поэтому большая часть посуды декорировалась в крытье – рисунок размещался не по белому полю, а по предварительно нанесенному тонкому слою краски или в вычищенных прогалах. После осмотра завода Буллит пришел в живописный цех. Здесь была выставлена разнообразная посуда и сервиз, исполненный в манере хохломской росписи по дереву: по сплошному ковру из золота были разбросаны черные и красные узоры.

Буллит подошел к хохломскому сервизу, вспыхнул прожектор, в лучах которого заиграл всеми красками фарфор. Посол не смог скрыть своего восхищения: – О'кей! Мы желаем заказать точно такой же... (Живописный эффект сервизу придал люстр – пигмент, нанесенный поверх обожжённой глазури, который после муфельного обжига дал металлические отблески – В.Г.)

...Огромный заказ, состоящий из столового, чайного и кофейного сервизов - всего 1210 предметов, заводские мастера изготовили, по словам авторитетного хранителя истории завода и города Валентина Александровича Городничева, в течение четырех месяцев и отправили в США»[2].

Первый визит посла США на советские предприятия – на Дулёвский фарфорвый завод был исключительно ответственным не только для И.С. Бялковского и А.И. Галушкина. Американского посла сопровождали работники Росфарфортреста и Торгово-промышленной палаты, орехово-зуевские – секретарь горкома В.Я. Шуров и председатель райисполкома Н. Владимиров. Не вовремя появившийся перед их приездом рабочий Василий Артамонов громко ругал дураков и начальство, посыпавших песком дорожку от проходной до столовой. Сотрудники НКВД его не трогали – уж очень талантлив был горновщик.

Успешная сделка с американцами показала мастерство и возможности дулёвских фарфористов. За этот сервиз американцы рассчитались двумя прокатными станами для Магнитогорского металлургического комбината им. Сталина, куда в 1937 году переведут А.И. Галушкина из Орехово-Зуева.

До сих пор сервиз находится в Белом доме и используется в особо торжественных случаях.

Когда А. И. Галушкин уезжал из Орехово-Зуева, ему подарили упакованный в две бочки набор посуды (в период работы в Дулеве и Орехово-Зуеве никаких сервизов дома не было). В них оказались: настенное блюдо с изображением Сталина, курящего трубку (не приложил ли к нему свою руку Александр Иванович Прохоров?); ручной росписи чайный сервиз с цветами на зеленом фоне; ладной формы столовый сервиз, супник и тарелки с золотыми отводами, голубыми и сиреневыми эмалевыми вкраплениями (среди экспонатов прекрасного Музея Дулевского фарфора нашлась чашка с блюдцем с такой разделкой); кофейный сервиз, исполненный в подглазурном кобальте с золотыми веточками по нему (тогда кобальт шел в основном на экспорт); набор на прямоугольном лотке с пол-литровым шаровой формы сосудом понятного назначения в изящном стиле Евы Штрикер–Цайзель, теплоту которому придавала мягкая яичная глазурь – совсем не характерная для дулевского фарфора; две разделочные доски с голубой гжельской росписью и, конечно, большой белый фарфоровый слон. Особенно любила Вера Андреевна две классической формы цветочные вазы. Снизу вверх от теплого тёмно-серого их цвет мягко переходил в нежно-сиреневый, оттеняя тщательно выписанные пером по контуру пышные розы, которые казались живыми и объемными. Изредка с ними соперничали живые благоухающие крымские розы или дополняли по-южному пышные букеты. Конечно, второй сервиз не был таким же произведением высокого мастерства, как Президентский. Но это были одни из лучших изделий завода 1933-1936 годов, подобных которым теперь не выпускают.

Дулёвские изделия 1936 года, подаренные А.И. Галушкину.

У сервизов была своя судьба. В сентябре 1941 г. друг и сосед, нарком просвещения Григорий Борисович Гавриленко, по просьбе уже убывшего на фронт А.И. Галушкина, часть сервиза закопал во дворе дома, а другую часть оставил на сохранение своему родственнику – то ли дворнику, то ли сторожу дома. Тот всё взял, за исключением блюда с портретом Сталина.

Когда в 1944 году семья вернулась из эвакуации, Вера Андреевна случайно увидела сервиз в доме этого человека и с большим трудом его вернула.

3 февраля 1945 года по пути в Ялту на Крымскую конференцию в доме № 15 по улице Шмидта, напротив дома, где проживала семья Галушкиных, была запланирована остановка английской делегации во главе с Уинстоном Черчиллем. Вера Андреевна тогда работала заместителем директора столовой, которая обслуживала работников НКВД. Таким путем и отправился дулёвский сервиз в гостевой дом.

«В январе-феврале 1945 года в Крыму шла подготовка Ялтинской конференции глав государств. Американская и английская делегации должны были прилететь на аэродром «Саки», в 15 км. от Евпатории. Готовился и резервный аэродром «Сарабуз» (пос. Гвардейское под Симферополем). Затем делегации на автомашинах должны были проследовать через Симферополь, Алушту и Ялту: американская – в Ливадию а английская – в Алупку. До Алупки было около 150 км, до Ливадии несколько меньше. Трудный путь проходил по горному асфальтовому шоссе с большим количеством поворотов, спусков и подъемов. Учитывая это, а также то, что У. Черчилль, Ф. Рузвельт и сопровождающие их лица будут ехать после многочасового перелета с острова Мальта, подготовили промежуточные пункты отдыха. Один из них был в 50 км от Сакского аэродрома – в Симферополе.

На выбор здания для отдыха в Симферополе повлияло несколько обстоятельств. Во-первых, особняк располагался близ трассы следования делегаций (ул. Ленина – ул. Воровского), менее чем в полукилометровом расстоянии. Во-вторых, здание находилось в относительно малолюдной части города, и можно было рационально организовать охрану. В третьих, двухэтажный дом-особняк дореволюционного времени построен был со вкусом (провинциальная интерпретация стиля модерн), удобно и добротно. Здание содержалось в хорошем техническом состоянии (гостиница СНК Крымской АССР).

В этот день (3 февраля – В.Г.) где-то в обеденный час прибыл Уинстон Черчилль и несколько лиц из его сопровождения. Они подъехали на пяти или шести автомашинах. Охрана была в отрытых «Виллисах». Помню, что среди легковых машин были «ЗИС-101». По-моему, именно в одной из таких машин ехал Черчилль. Дело в том, что когда автомобили остановились, сначала выпрыгнула охрана, а затем вышли пассажиры. Среди последних был Уинстон Черчилль в пальто военного образца и в форменной фуражке. Такая же верхняя одежда была на некоторых других англичанах. Поэтому момент выхода Черчилля из конкретного автомобиля мною не был замечен. Думаю, что английский премьер-министр специально носил военизированную форму, чтобы не выделяться среди окружающих. Как профессионал скажу, что сам выход из машин (охрана, а затем – пассажиры) был отработан отлично. Замечу, охрана была смешанной – наши и англичане. Моя задача и вверенных мне людей из внешнего оцепления заключалась в контроле определенного сектора со стороны ул. Шмидта. Кстати, недалеко от гостиного дома была установлена зенитная батарея. Она находилась в опытном саду сельхозинститута, т.е. там, где сейчас Детский парк (тогда его называли Ботаникой – В.Г.).

Охрану во дворе и здании несли сотрудники госбезопасности из Москвы.

Могу засвидетельствовать, что Черчилль был в здании не более часа. Видел, как он на несколько минут вышел на балкон с сигарой. Он сделал несколько затяжек, посмотрел на небо, направо, налево... И, стоя у ограждения балкона, перекинулся несколькими фразами с людьми своего окружения.

Пока Черчилль был в здании, автомашины развернулись на 180 градусов, в сторону ул. Воровского. И вот из дома вышла охрана и небольшой компактной группой англичане».

Л. А. Уткин, ветеран 8 отдела госбезопасности.

 

Свидетелем встречи, описанной Уткиным, был и автор книги. Пацаны из-за глухого булыжного забора (его остаток сегодня разделяет двор с Детским парком) с 30 метров рассматривали У. Черчилля и гостей в странной военной форме («Наши или американцы?»). Память сохранила все описанные здесь детали. Так, кроме чекистов, «участниками исторических событий» оказались и мальчишки дома № 8. С опозданием охранник (может быть, это и был Л.А. Уткин) с забора всех прогнал. Потом Вера Андреевна сама ходила в дом со львами за своим сервизом.

Вот так дулёвские сервизы попали на стол Рузвельта в 1934 году и Черчилля в 1945.

Ничто так не хранит память о родителях и детстве, как семейный антиквариат. Посуда долго оставалась самым большим «богатством» семьи. Как и люди, с годами она набирала ценность, но как-то незаметно исчезала в суете жизни из-за небрежного отношения. Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

Настенное блюдо «Дулевский фарфор — Евпаторийскому десанту» с портретом А.И. Галушкина, выполненное с повторением узоров Президентского сервиза (автор художник А.А. Карпов), подарено Евпаторийскому краеведческому музею

Продолжал работу по реконструкции завода вместе с Бялковским новый секретарь парткома завода Д.К. Ширшиков, избранный по рекомендации А.И. Галушкина, перешедший с ткацкой фабрики № 1. Дмитрий Константинович оставался верен памяти своего друга и много лет после войны по-дружески поддерживал Веру Андреевну.

Его судьба сложилась благополучно, несмотря на все её перипетии. После истории с Евой Штрикер и ареста работавших на заводе немцев в год массового психоза он был освобождён от занимаемой должности «за укрытие врагов народа и шпионов на заводе» и уехал в Клин работать директором школы. В 1941 году ушёл в ополчение. Его жена Анна Ивановна, будучи начальником госпиталя, в тяжелейшей обстановке под обстрелом и бомбежками выводила свой санитарный поезд из Сталинграда. После войны она – заведующая отделом здравоохранения в Казани. А Дмитрий Константинович, закончив Военно-юридическую академию, работал военным прокурором в Казани, Уфе, Ульяновске. Последние 10 лет жизни директора образцовой школы прошли в подмосковном Фрязино. С известным дулёвским писателем А.В. Перегудовым вспоминали встречи с А.С. Новиковым-Прибоем, который писал здесь читаемый всей страной исторический роман «Цусима», заходил в партком, встречался с рабочими в цехах завода и в Клубе фарфористов. Стоял этот роман и на этажерке у Галушкина[3].

А. Галушкин, И. Литовчук и четверо отличившихся в десанте матросов спецотряда ОО ЧФ — А. Лаврухин, А. Задвернюк, Н. Ведерников и Майстрюк — перед высадкой. Картина хорошо известного в Орехово-Зуеве и Ногинске Заслуженного художника РФ, члена-корреспондента РАХ Михаила Полетаева подарена городу Евпатории Президентом РАХ З. Церетели.

 

«Сейчас на заводе крепкие руководители – секретарь парткома Галушкин, который безусловно себя оправдал, и директор завода Бялковский», – отмечалось в докладе на партконференции. После успешного визита посла США руководство посчитало, что пора ему переходить на более крупную парторганизацию. Рабочие тепло провожали Александра Ивановича на новую работу и желали ему больших успехов. На заводе он оставил о себе самые лучшие воспоминания как прекрасный человек и большевик. Работая секретарем Орехово-Зуевского горкома партии, А.И. Галушкин продолжал поддерживать связь с коллективом своего завода и не один раз посещал его, реагируя на запросы рабочих со всей серьезностью и вниманием. Старые рабочие хорошо помнили его и много лет спустя.

 

См. Фронтовые письма А.И. Галушкина

 

---

[1] Календарь Палладиной сообщал, что в Орехово-Зуеве численность староверов за 12 предреволюционных лет сократилась в 2 раза при большом приросте числа православных. По экспертной оценке на 2001 год, в России из менее 1 млн человек, крещеных в РПСЦ , причащаются только около 400 тысяч прихожан.

[2] Коновалов А. Д. и др Сказ о Дулёвском фарфоре.

[3] А.В. Перегудов писал, что за годы Советской власти в Дулево стало 5 школ, две вечерних, техникум, филиал института, 4,5 тысяч учащихся, 250 учителей, 2 больницы и поликлиника, тубдиспансер, 93 врача и 213 чел. среднего медперсонала. Численность фарфористов в течение ХХ века составляла от 3 до 4 тысяч человек.

Поделитесь с друзьями