Владыко Сергий (Серафим Соколов) был из духовного рода церковнослужителей Гребневсого прихода. Его дед дьякон Петр Соколов был репрессирован и скончался в Осташковских лагерях в 1941. Вернувшийся с войны отец владыки, Владимир, служил дьяконом в Гребневском храме, а затем был рукоположен в священники возрождаемого храма Натальи и Андриана в г. Бабушкине (ст. Лосино-Островская). Храм этот любил патриарх Тихон, он взял молодых сыновей о. Владимира, Федора и Серафима, в иподиаконы к себе. Они и были свидетелями его кончины. Матушка их, художник Наталья Николаевна, выпустила три замечательных книги о жизни своего семейства. Священник о. Федор погиб при автокатастрофе, о. Николай служит в храме при Третьяковской галерее. Владыко скончался в 2005 (?) году. Внуки о. Владимира стали священниками, а внучки женами священников. Это большой семейный клан, собирающийся на Престольный праздник Гребневской Богоматери 8 августа.

Ровенский Г. В.

В наше время очень важен путеводительный ПРИМЕР истинных добродетелей: твёрдой веры, пламенной любви к людям, христианского образа жизни. Семья Соколовых: протоиерей Владимир, матушка Наталия Николаевна, их дети и есть такой пример. Братья Соколовы - епископ Сергий и протоиерей Феодор, явили всей своей недолгой жизнью пример настоящих, могучих воинов Христовых, отдавших себя до конца служению Богу, Святой Руси и людям, пример истинно христианской любви к ближним, смирения и доброты. Продолжает своё служение протоиерей Николай Соколов, верными чадами Матери Церкви остаются сестры Екатерина и Любовь. Не счесть, сколько заблудших нашли свою дорогу к храму, узнали Бога, благодаря протоиерею Владимиру, епископу Сергию, протоиерею Феодору, протоиерею Николаю. Не счесть тех, кому Соколовы помогли в трудную годину, поддержали, ободрили, научили жить, надеясь на Бога, и побеждать лукаваго.

Есть книги, которые глубоко перепахивают человеческую душу, превращая её в добрую землю, в которой посеянные зёрна Слова Божия дают добрые всходы, принося положенный плод (Мф. 13, 3-8). Книги о семье Соколовых, написанные владыкой Сергием и его мамой - Наталией Николаевной Соколовой, благословившей настоящую публикацию в Интернете, именно такие. В добрый путь, читатель...

Вступительная статья к публикации написана протоиереем Антонием Коваленко

Не так давно Русская Православная Церковь пережила гонения, которые по масштабности и количеству жертв оказались самыми страшными за всю историю христианства.

Духовные нестроения во времена, предшествовавшие гонениям, в церковном обществе и, как следствие, смута в миру нарастали давно.

Причина этих нестроений, как всегда, - грех, отступление от Православной веры.

Немного на Земле стран, которым Бог даровал, доверил хранить Православную веру ради того, чтобы любой человек на земном шаре мог черпать от чистого источника. Россия - одна из них. Мы об этом бесценном Даре забыли...

В то страшное время уничтожались не только люди, для которых вера во Христа была дороже жизни. Разрушалось все, что было связано с христианской культурой: храмы, иконы, запрещались или подвергались безбожной цензуре произведения искусства, искажался их главный, христианский смысл.

А люди строили рай без Бога, забыв, что Он - источник их жизни. Строили, пока не отошли от Бога настолько, что стали терять силы жить. И нет среди нашего окружения людей, которые могли бы передать нам ОПЫТ жизни во Христе, накопленный многими православными поколениями.

У немногих современников в роду есть Российские новомученики, принявшие смерть за Православную веру от рук гонителей. Совсем мало людей, которые с детства живут по Православной вере и чтут своих погибших за Христа и прославленных ныне Церковью родных, как святых.

Но все же есть люди и даже целые семьи, в которых неразрывно, несмотря на гонения и перенесенные страдания, доныне хранится огонь Православной веры и Христианской Любви.

Эта страничка посвящена одной из таких семей.

Из книги «Правдой будет сказать»

Архимандрит Сергий (Соколов)

…Ему двадцать с небольшим лет. В семнадцать лет он окончательно и бесповоротно вручил себя в руки Промысла Божия, веря, что все, что происходит с Россией, промыслительно дано ей Богом, и что у всего этого кошмара, от которого многие убежали в дальние заморские страны, может и должен быть один конец - это победа правды Божией над силами зла, за которыми стоит враг рода человеческого - диавол. Но нам не дано знать, когда будет окончательная победа благодати Божией над грехом, мы лишь должны помнить, что земная жизнь человека скоротечна и исполнена испытаний, которые посылаются соответственно его силам.

Пережитые годы гонений, несомненно, наложили глубокий отпечаток на поведение Патриарха Пимена. За многие годы, проведенные с ним, мне неоднократно хотелось для себя выяснить, что в его характере изначально, а что привнесено суровой школой жизни. Но сделать это было очень трудно. Патриарх никогда не был многословным, а кроме того я скоро понял, что он ценит меня именно за то, что я не задаю ему вопросов, которые и без меня жизнь ему ставила постоянно великое множество- Поэтому мы могли молча часами бродить по аллеям или сидеть в беседке над крутым берегом Мерного моря, при этом не испытывая тягости молчания. Конечно, многие воспоминания посещали святителя в часы наших прогулок и иногда это отражалось на его выразительном и крупном лице. То была либо горькая безмолвная улыбка при совершенно спокойных и смотрящих куда-то вдаль глазах, либо невольно вырвавшийся тяжелый вздох. В исключительно редких случаях он начинал неспешно говорить, как правило, это были воспоминания о послевоенных годах, проведенных в Одессе в одном из городских храмов. В те годы одесситы хорошо узнали и полюбили молодого иеромонаха с открытым лицом и прямым взглядом за его простые, но идущие из глубины сердца поучения и проповеди. В том, что духовные дети не забыли своего пастыря, сохранили привязанность к нему, я убедился однажды лично.

Как-то одна древняя старушка со свойственным одесситам темпераментом буквально заставила меня взять от нее для передачи Патриарху письмо и фотографию. Причем она довольно выразительно посмотрела на меня и сказала: "Это он для вас Патриарх, а для нас он был и остается батюшкой, и мы его по-прежнему любим". Было видно, как переданные мною Патриарху эти слова с письмом и фотографией от когда-то бывшей его духовной дочери взволновали Святейшего, и он, как обычно в таких случаях, быстро ушел во внутренние апартаменты. Позже, выйдя на веранду в явно хорошем настроении, он показал мне фотографию молодого худощавого иеромонаха и спросил: "Что можешь сказать о нем?" Я не уловил в вопросе подвоха и начал было давать характеристику неизвестному, смело смотрящему с фотографии монаху. Каков же был мой конфуз, когда Патриарх довольно скоро добродушно рассмеялся и сказал: "Да это ж я в сороковые годы. Таким помнят меня сейчас уже немногие оставшиеся в живых одесситы. Тогда мне пришлось здесь много потрудиться".

В тот вечер Святейший рассказал мне о различных случаях из его пастырской практики не только в Одессе, но и в Ростове-на-Дону. Закончил он рассказ воспоминанием о назначении его наместником Псково-Печерского монастыря, где на изнурительных хозяйственных работах на монастырских угодьях он, как сам сказал, "подорвал здоровье и получил диабет". Все назначения и переводы на новое место он старался принимать как подобает монаху - с полным послушанием и смирением. Однако не всегда это было легко делать. Особенно памятным остался для него перевод с должности секретаря Ростовского Епархиального управления на должность наместника мало тогда кому известного Псково-Печерского монастыря. Однако и в этом переводе он смог усмотреть знак Промысла Божия, после чего поспешил исполнить возложенное на него новое послушание с полной покорностью воле Божией.

Этот рассказ Патриарха я запомнил хорошо, наверное, потому, что он был связан с прекрасно известной мне Бирлюковской Никольской пустынью, расположенной недалеко от нашего подмосковного дома. Родиной же Патриарха Пимена было село Воскресенское в трех километрах от упомянутого монастыря, и, таким образом, мы с ним оказывались земляками.

...Монахи Бирлюковской Никольской пустыни Богородского уезда (сегодня это Ногинский район Московской области), следуя древней традиции, в определенное время года объезжали окрестные города и села с редкой, но почитавшейся местным населением иконой "Лобзание Иуды". Об этом слышал я неоднократно и от своего отца-священнослужителя, который с детских лет запомнил приезд монахов, сборщиков пожертвований, в наше родное село Гребнево, где вырос и я.

Позволю себе кратко остановиться на этом явлении, которое нашему современнику может показаться странным. Сегодня, когда в России возрождаются сотни храмов и монастырей, мы вновь иногда встречаем в многолюдных местах сборщиков пожертвований, как мирян, так и монахов. Однозначно отрицательно относиться к этому явлению вряд ли возможно, хотя бы потому, что в Евангелии сказано: "просящему у тебя - дай". Конечно, нельзя забывать и о нечестных людях, которые, прося на храм, могут присваивать себе пожертвованное. Но всегда можно спросить соответствующий документ, и, если таковой будет представлен, то совесть наша подскажет нам, что надо делать. Наверное, не было в истории человечества времени и не будет, когда бы исчезли люди, надеющиеся на подаяние. И не обязательно это должны быть люди, стоящие на перекрестках, в оживленных местах. Мы можем и в вельможных кабинетах встретить просителей, которые, сегодня надеясь на доброе расположение директора крупного преуспевающего предприятия, завтра зачастую сами становятся жертвователями и подателями милостыни.

Таков закон духовной жизни. В основании ее лежит добродетель смирения, именуемая Церковью "нищетой духа". Не став на эту первую и основную ступень духовного развития, человек не может украшать свою душу последующими добродетелями, такими как: кротость, чистосердечие, правдолюбие и миротворчество. Для воспитанного в евангельском благочестии христианина это прописная истина, ибо православное религиозное сознание основывается на убеждении, что Бог - это всесовершенная жертвенная Любовь, постоянно ниспосылающая человечеству Свою великую милость.

Пользуются этой милостью или милостыней все, но в духовном единении с Творцом находятся лишь те, кто соответствующим образом предустроил себя для получения этих даров, то есть человек, осознавший ограниченность и несовершенство всего земного и смиренно просящий. "Просите, - говорится в Евангелии, - и дано будет вам, стучите и вам откроют".

Кто-то может сказать, что это тонкости духовной жизни, и будет прав. К сожалению, в мирской суете не многие люди могут так истончить свое духовное восприятие, чтобы за каждым, даже незначительном на первый взгляд событием почувствовать вплетенность его в полотно бытия. Но человек, отказавшийся от мира, посвятивший всю свою жизнь Богу - инок (иной, не такой, как все) просто обязан постигать в меру своего духовного подвига трудный путь к спасению души.

Монахи - воинство Христово, сражающиеся постоянно с духом злобы и лукавства в своем сердце, всегда были и, слава Богу, есть среди нас и сегодня. Но если сегодня, в сложную годину возвращения всех нас к своим исконным православным корням, общество еще не привыкло видеть в черноризцах пример самоотверженного служения Богу, то в те давние послереволюционные годы население принимало монахов с особым чувством благоговения.

Люди всегда помнили, что монахи, однажды навсегда отрекшиеся от своей воли, постоянно живут за стенами своих обителей и, если они появляются где-либо в другом месте, то делают это не по своему желанию, а исполняя, так называемое, послушание. Послушание сборщика пожертвований всегда было одним из самых трудных. Человеку, ушедшему от соблазнов мира и давшему обет смирения, нестяжания и целомудрия, повелевалось вновь вернуться в самые людные места и просить подаяние для обители. Конечно же, и в те годы не обходилось это послушание без оскорблений, насмешек, а иногда и побоев, о чем мы можем прочитать в житиях многих преподобных отцов. Но в искренно верующих христианских семьях монахов ждали и их приход всегда был праздником.

Таковой была и семья Извековых, где благочестивыми родителями Михаилом и Пелагией воспитывался маленький Сережа - будущий Патриарх Пимен.

Икона же - "Лобзание Иуды", которую временами приносили монахи-сборщики, стала для Святейшего символом совершенной преданности воле Божией.

...Тяжело переживал иеромонах Пимен новое назначение. Исполняя в Ростове почетное послушание, сроднившись с новыми духовными детьми, он по-человечески надеялся, что именно здесь ему предстоит провести остаток дней своей жизни. Он хотел этого, как рассказывал сам Патриарх, но Бог судил иначе.

Весть о новом назначении застала его врасплох. Ничего не зная о мужском монастыре в городе Печоры, где-то на границе России и Эстонии, в районе, где совсем недавно шли сражения и было множество разрушений, он тяжело переживал предстоящие перемены в своей жизни. Но вот в один из этих дней ему передали в дар от неизвестных лиц редкую икону. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой образ "Лобзание Иуды". "Я воспринял это событие как посылаемое мне Божие благословение, - рассказывал Святейший. - Все мои сомнения и опасения исчезли". Впереди предстояла большая работа, связанная с налаживанием в монастыре уставной жизни, ведением строительства разрушенных храмов, помещений и стен. Однако то, с чем пришлось встретиться новому игумену монастыря, во много раз превзошло самые худшие его опасения и уж, конечно, без помощи Божией вряд ли можно было добиться каких-либо положительных результатов.

Проблемы были и внутренние, и внешние. Они имеют место всегда, и глубоко заблуждается тот, кто склонен идеализировать монастырскую жизнь, стремясь увидеть в иноческом житии чуть ли не рай земной. Напротив, надо всегда помнить, что монастыри - это передний край духовного противостояния, где враг нашего спасения - диавол, особенно активно воюет против правды Божией.

Устав общежительного монастыря не позволяет монаху иметь личную собственность. Обещание нестяжания, то есть отказ от духа накопительства и обустройство жизни своими силами - столь естественные для мирского человека - является одним из основных принципов монашеской жизни. Возврат к этим принципам - первое, что с великим трудом смог сделать новый игумен монастыря. Не стоит много говорить о том, как болезненно человек расстается с собственностью, тем более, что в ситуации, в которую попал молодой игумен, силой ничего добиться было невозможно и надо было действовать, прежде всего, собственным примером и напоминанием братии одной из основных евангельских заповедей, что трудно богатому войти в Царство Небесное. С юмором вспоминал Святейший Патриарх Пимен, как тяжело расставались монахи с собственными коровушками и барашками, как нелегко ему было установить единообразие и порядок в жизни монахов, для многих из которых основные понятия монастырской жизни, такие как послушание, смирение, добровольная нищета и многие другие - были лишь пустым звуком.

Другой проблемой, которая постоянно стояла на повестке дня, была жгучая ненависть светских властей к монастырю, выливавшаяся как в постоянные мелкие, но досадные конфликты, так и в регулярные попытки закрыть монастырь. Несомненно, Сам Господь хранил обитель, которая сегодня, во всем великолепии отремонтированных храмов и крепостных стен, красуется на западных рубежах России. Но эта Небесная помощь принимала иногда форму особой находчивости монахов, которые для своей независимости использовали и дубовые двери с мощными засовами, и автономную дизельную электростанцию, обеспечивающую энергией монастырь в момент отключения от городской сети.

Электричество, как правило, отключали внезапно, по большим праздникам, особенно ночью на пасхальном богослужении. Когда все просьбы игумена к властям остались без ответа, было решено тайно приобрести дизельную электростанцию. Каких трудов это стоило в те послевоенные годы, можно себе представить. Но в очередной раз, когда пасхальной ночью монастырь вдруг погрузился во тьму, по благословению игумена сразу же была включена автономная энергосистема. Воинствующие атеисты были в полном недоумении.

Неоднократно рассказывал мне Патриарх об этом случае и всякий раз как бы ненароком подчеркивал, что, к сожалению, политика государства по отношению к Церкви постоянно ужесточается и сегодня на его посту не так-то просто применить былой опыт.

Рассказывал он, как еще будучи митрополитом, во время хрущевских гонений на церковь, однажды выполнял секретное послушание покойного Патриарха Алексия (Симанского). Как известно, тогда были закрыты десятки храмов и монастырей, возвращенных верующим в послевоенные годы. Там, где верующие не хотели уступать атеистам, последние часто применяли грубую силу, избивая священников и монахов. Так было в Почаевской Лавре, куда однажды и попросил Патриарх Алексий срочно съездить из Одессы владыку Пимена.

Цель поездки - получить правдивую информацию о положении монастыря из уст очевидца - была успешно достигнута, благодаря внезапной ночной поездке на предоставленной Патриархом машине. Неожиданное появление митрополита в Почаеве вызвало сильный переполох среди изолгавшихся безбожников. По двору еще действующего монастыря бегали городские чиновники и срывали красные полотна с оскорбительными для верующих текстами. Митрополит в тот же день вернулся к Патриарху, предоставив ему правдивую информацию, ставшую предметом серьезного разговора с правительством. Уже не помню, принесло ли это тогда положительные плоды, но уже то, что преднамеренное замалчивание проблем можно было иногда нарушить, вселяло хоть небольшую, но надежду.

Слушая эти рассказы Патриарха, я постоянно чувствовал, что он многого не договаривает... И самое главное - не говорит о том, что он находится в положении "птицы в золотой клетке". Конечно же, он переживал это.

Переживал, что не может по своему желанию посещать епархии нашей Церкви. Зная, что встрече с ним будут всегда рады миллионы верующих в самых далеких уголках России, он иногда даже пытался планировать кое-какие поездки, но все это заканчивалось плачевно. Зарубежные же поездки, которые носили чисто протокольный характер, не могли принести удовлетворения его пастырским побуждениям. Да и то, как устраивались эти выезды, кто сопровождал Первосвятителя, - тема для особого разговора, скажу только, что "золотая клетка" за границей становилась более прочной и роскошной.

По бывшему Советскому Союзу Патриарх путешествовал только по одному выверенному маршруту: Москва - Одесса. Я много раз наблюдал, как рано утром, проезжая Киево-Печерскую Лавру, Патриарх подходил к окну вагона и молился на проплывавшие вдали золотые купола монастырей. Иногда он подзывал меня с игуменом Никитой, как правило, сопровождавшим его в этих поездках, и начинал

вспоминать многочисленные эпизоды из киево-печерского патерика, называл имена преподобных, чьи святые мощи по сей день сохраняются нетленными в многочисленных пещерах. По великой милости Божией Киево-Печерская Лавра вновь открыта, хотя и находится в очень тяжелом положении, но в те недавние годы, происходившее на территории Лавры можно было назвать только как "мерзость и запустение".

Однажды у Святейшего Патриарха появилась, казалось бы, уникальная возможность посетить епархии, расположенные на берегу Волги. Верующие Углича, Ярославля, Костромы, Ульяновска, Чебоксар, Куйбышева, Волгограда и Астрахани могли бы получить первосвятительское благословение. Но не тут-то было! Путешествие по Волге на теплоходе было организовано столь секретно, что даже я о нем ничего не знал и остался, таким образом, на "берегу". С Патриархом поплыл не менее близкий ему человек, диакон Владимир Шишигин.

Позже Святейший сам рассказывал мне об этом отдыхе на теплоходе, с горечью заметив, что было сделано все со стороны его светских "помощников", чтобы он не встретился с паствой. В местах стоянки ему давали автомобиль на пристани, светского гида, дабы можно было познакомиться с местными достопримечательностями... В Ульяновске Патриарх попросил отвезти его в местный храм, помня, что в этом городе во время войны в эвакуации находилась Патриархия. Каково же было его удивление, когда экскурсовод отказала ему в просьбе, заметив, что город славен Ленинским мемориалом и домом-музеем Ульяновых, что по программе и полагается посетить. Патриарх любезно отказался от этой программы и вернулся на корабль.

Несомненно, в путешествии по Волге были и другие интересные случаи, о которых, к сожалению, теперь вряд ли кто узнает. Я же слышал, что архиепископу Чебоксарскому и Чувашскому Вениамину, владыке, известному своей глубокой духовностью и истинно христианским смирением, пришлось пережить немало неприятностей от властей за то, что он, узнав о проплывающем мимо Патриархе, поспешил выйти ему навстречу.

Грустно вспоминать сейчас обо всем этом. Не знаю, можно ли привыкнуть к несвободе. Думаю, что смиренно переносить искусственную изоляцию может только глубоко верующий человек, полностью полагающийся на Промысел Божий. Такую веру я видел у Патриарха Пимена. Временами, когда мы были одни, он был на удивление прост и открыт. Особенно мне запомнились богослужения, которые мы совершали в домовой церкви Патриархии или на даче в Одессе вдвоем или втроем. Святейший заранее объяснял иеромонаху Никите особенности богослужения и разных чинопоследований (отец Никита не имел богословского образования, и Патриарх досконально рассказывал ему: что, к чему и за чем). Потом он говорил мне: "Я буду петь, а читать все будешь ты". Иногда бывало наоборот, но петь Патриарх умел и любил. Сразу можно было догадаться, что давным-давно, в тридцатых годах, он был церковным регентом и это осталось с ним на всю жизнь.

Богослужебные тексты он знал превосходно, что было особенно заметно в его проповедях, темы для которых он часто брал из тропарей и кондаков праздников. Те, кто слушал его проповеди в пятидесятых годах, в годы его наместничества в Троице-Сергиевой Лавре, о чем мне говорил покойный профессор протоиерей Александр Ветелев, были всегда глубоко тронуты их глубиной и одновременно доступностью.

Да, он, несомненно, владел словом, но слово его в годы патриаршества было строго лимитировано. Слово Патриарха имело силу и авторитет, и именно поэтому в те "застойные" годы каждое его выступление тщательно готовилось и выверялась каждая фраза. И лишь в проповедях, которые при мне ни разу не

произносились по готовому тексту (за исключением специальных посланий), можно было почувствовать глубину веры и заботу Патриарха о своей пастве.

В заключение мне хочется рассказать еще об одном запомнившемся эпизоде. Роль Патриарха в нижеописываемом случае лишь та, что он, нарушив регламент, дал однажды прозвучать незапланированному слову. В жизни все случается по всеблагому Промыслу Божию. Верю, что и в этом случае Его действие имело место, особенно, если учесть все события в жизни нашей страны, которые случились впоследствии.

Мне вспоминается первое заседание Синодальной комиссии Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Пимена по подготовке празднования 1000-летия Крещения Руси. Шел, если я не ошибаюсь, 1980 год.

Год этот, сам по себе, для России знаменательный. В Москве только что прошли очередные Олимпийские игры, подготовка к которым тщательно велась не один год. Несколько лет перед этим что-то обновляли, заново строили... Не обошлось, конечно, и без специальной идеологической работы с массами. В который уже раз, но лишь в новом обрамлении, повсюду звучали знакомые с детства лозунги об исключительной и самой что ни на есть счастливой судьбе советского человека. Думаю, что средств на эту пропаганду ушло во много больше, чем спустя несколько лет будет выделено на подготовку к 1000-летию Крещения Руси. У нас нет возможности сопоставить эти цифры, хотя вряд ли они вообще сопоставимы - к 1000-летию Крещения Руси готовилась лишь Церковь, а к Олимпиаде лоск наводили не один год по всей стране за счет госбюджета. Идеологическая работа с "массами трудящихся" дала нулевой результат, духовность, если о таковой вообще можно говорить в обществе развитого социализма, оставляла желать много лучшего, хотя вряд ли тогда кто-либо мог сказать, что глиняный колосс готов пошатнуться, а через десять с небольшим лет - разлететься в прах. Если бы об этом говорили, то говорили бы как о чуде, но говорить было опасно.

И вот в эти дни в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры проходит заседание Синодальной комиссии в расширенном составе. В нее вошли кроме членов Священного Синода представители Отделов Патриархии, духовных школ и монастырей. Заседание происходило в лучших традициях "застойного" периода. Были произнесены заранее подготовленные, проверенные кем надо и одобренные речи. Высокое собрание несколько раз делало перерыв на кофе и, казалось, ничего, особенного и на сей раз не прозвучит, хотя повод для неформального, глубокого собеседования, конечно же, был - богословское осмысление тысячелетней истории нашей Церкви.

Но вот, буквально в последние минуты заседания, Святейший Патриарх Пимен с какой-то странной и не свойственной ему иронией говорит: "Мне кажется, что-то ко всему сказанному хочет добавить отец протопресвитер Виталий Боровой". Надо было видеть, как в зале мгновенно наступила абсолютная тишина и какое-то незримое напряжение. По тону Патриарха было ясно, что выступление отца Виталия не планировалось.

Протопресвитер, работавший в Отделе внешних церковных сношений и служивший настоятелем в Патриаршем соборе, снискал себе славу, как человек прямолинейный и предельно искренний. Великолепное знание им истории Вселенской Церкви (он профессорствовал в Московской Духовной Академии и вел кафедру византологии) часто делало его советы и консультации просто необходимыми для священноначалия, так как они были всегда в высшей степени глубоки и духовно обоснованны.

Правда, его прямота и полное отсутствие льстивой дипломатии делали иногда его высказывания и поступки предметом недовольства Совета по делам религии.

Но отец Виталий был богослов с мировым именем, и грубо обойтись с ним, как это делали с простыми священниками за живое слово правды, было не так-то просто. Хотя, забегая вперед, скажем, что скоро его все-таки сняли с почетного места настоятеля Патриаршего Собора, дав место настоятеля в одном из московских храмов. Внешне протопресвитер перенес это совершенно спокойно, тем более, что авторитет его как эрудированного, открытого для всех пастыря от этого еще более возрос.

...Все взоры обратились в сторону отца Виталия. Протопресвитер встал. По нему было видно, что он не ожидал такого поворота в заседании. Подозреваю, что своим внешним видом, жестами (а они у него срывались довольно часто, когда он внутренне был не согласен с выступавшим), он привлек внимание Патриарха, и тот, в нарушение регламента, а это было абсолютно ясно всем, дал слово отцу Виталию.

И отец Виталий сказал.

Помню дословно только начало его речи. Он, как обычно, немного заикаясь от волнения, с присущим ему белорусским акцентом, размашисто жестикулируя руками, что обычно делало его выступления и даже проповеди очень эмоциональными, срывающимся от волнения голосом начал:

"Я... я не хотел говорить... Но... но... раз уж его Святейшество дал мне слово... то... то... я скажу...

Скажу... как всегда то, что думаю по этому вопросу... хотя... может быть, это вам и не понравится..."

То, что сказал отец Виталий, было главным во всем заседании Синодальной комиссии. Он говорил о том, что было дорого и понятно абсолютно всем, но о чем, в силу известных обстоятельств, никто не мог сказать вслух, да еще на таком официальном заседании. Он говорил о Церкви - вечно живой и никем не побежденной. Как помню, в его выступлении не было резких выпадов по отношению к власти, но и не было ни одного лишнего слова.

Его речь была проникнута глубочайшей верой в то, что Церковь наша не только жива и поэтому достойно подготовится к славному событию, но он пророчески начертал огромный план работы по воцерковлению нашего общества, он верил в преображение нашей страны, а потому говорил о расширении духовного образования, об открытии храмов и монастырей на Руси и особенно, что мне запомнилось, о канонизации многих почитаемых святых, мучеников и исповедников.

Он с жаром доказывал неправомочность произведенной канонизации Русской Зарубежной Церковью святого праведного Иоанна Кронштадтского, так как это святой долг и обязанность нашей Церкви - видеть явления святости и своевременно объявлять об этом. Многим тогда показалось, что отец Виталий совсем потерял чувство реальности и забыл, где он и с кем он говорит. Это было вдохновенное слово пророка, который не мог молчать и говорил то, что ему подсказывала его совесть.

Я не знаю, попало ли в протокол заседания его слово, скорее нет, чем да, но абсолютно уверен, что именно оно дало тот необходимый толчок к конкретным действиям наших иерархов, которые стали изыскивать возможность для постановки перед правительством намеченных комиссией вопросов. Как капля подтачивает камень, так ежедневная память о грядущем великом событии стала неотъемлемой чертой в работе многих иерархов, постоянно говоривших о необходимости конкретных действий в обозначенном направлении как со своей паствой, так и с власть предержащими.

Одним из первых вопросов, над которыми думали светлые головы политиков и церковных иерархов, был вопрос о создании всецерковного центра в Москве, где можно было бы разместить все синодальные отделы и, конечно же, потом праздновать 1000-летие Крещения Руси. Церковь просила выделить один из закрытых московских монастырей, и Л. И. Брежнев, за несколько дней до своей кончины, дал "добро" на решение этого вопроса. Небольшая церковная комиссия во главе с Патриархом стала объезжать и осматривать некоторые монастыри, закрытые много лет назад и превращенные где в завод, где в тюрьму, а где в склады. Время это запомнилось мне тем, что, осматривая Новоспасский монастырь, Патриарх оступился на ветхих деревянных помостах, упал и сломал палец. К сожалению, меня в тот момент рядом с ним не было. Потом, продолжая служить с забинтованным пальцем. Святейший неоднократно вспоминал о той разрухе, которая представилась им в некогда богатейшем московском монастыре.

Наконец, комиссия остановилась на Московском Свято-Даниловом монастыре, где был детский следственный приемник-распределитель, и в ноябре 1983 года началось его восстановление. Восстанавливался Свято-Данилов монастырь всем православным русским народом, и не только нашей страны. Пожертвования шли отовсюду, и не могли не идти. Всякий, кто каким-либо образом слышал о воссоздании в Москве монастыря наверняка чувствовал, что положено начало великому делу возрождения России.

С первых же дней восстановления монастыря Святейший Патриарх Пимен распорядился по всем храмам Москвы петь за богослужением тропарь благоверному князю Даниилу, причем по многим храмам были разосланы ноты этого песнопения в особой гармонизации, созданной известным московским регентом 20-30-х годов Данилиным. При исполнении этого напева лицо Патриарха просветлялось, и было видно, что он вновь и вновь вспоминает свою юность и регентское послушание в московских храмах.

Наместником Свято-Данилова монастыря был назначен архимандрит Евлогий, человек глубокой веры и, как нам кажется, особой судьбы. Но о нем должен быть специальный разговор. До назначения он профессорствовал в Московской Духовной Академии и был экономом Троице-Сергиевой Лавры.

Помню, как после одного из посещений восстанавливаемой обители мне пришла мысль пожертвовать в нее комплект богослужебных миней, хранившихся у нас в Гребнево. Мой отец не только поддержал меня в этом, но добавил еще много разных книг, что в те годы было большой ценностью. Всех пожертвователей братия записывала в синодик. С первого же дня несколько монахов, поселившись в маленькой комнатушке рядом со святыми вратами, стали творить молитву.

Те, кто видит сейчас Свято-Данилов монастырь во всем блеске и великолепии, наверное, никогда не смогут себе представить то кошмарное состояние, в котором он был передан Московской Патриархии. Сейчас эта жемчужина Москвы - памятник, охраняемый государством, а в тот момент не нашлось даже документов, чтобы определить, на чьем же балансе находился монастырь долгие годы. "Насельники" - а это детский следственный приемник-распределитель (фактически детская тюрьма) - никаких документов не представили. А ведь монастырь был одним из замечательнейших уголков древней Москвы, на территории которого были похоронены многие великие люди России. Назовем хотя бы одного - Н. В. Гоголя, прах которого после закрытия монастыря был перенесен на Новодевичье кладбище. Многие другие могилы были преданы мерзости и запустению. При реставрации монастыря фактически вся его территория была обследована археологами, и останки из многих могил собрали в одно место, где сейчас стоит специальная поминальная часовня. Я не нахожу слов, чтобы определить тогдашнее состояние монастырских зданий, храмов, стен, башен. Сказать, что они были в плохом состоянии, значит ничего не сказать.

На центральной площади, где сейчас колодец-часовня, стоял, с традиционно протянутой рукой, могучий вождь мировой революции. Мне кажется, что непременно найдутся люди, которые досконально опишут восстановление из руин Свято-Данилова монастыря, скажу еще только, что многими москвичами возрождение монастыря воспринималось как чудо милости Божией. Как магнитом притягивало нас тогда к этому святому месту, и я, проживая в те годы в стенах Патриархии, часто совершал до Данилова специальную прогулку, что занимало у меня два часа в оба конца. Иногда я у стен монастыря встречал отца-наместника, и тогда он приглашал меня зайти и угощал чаем.

Первым храмом, где стала совершаться уставная монастырская служба, стал Покровский храм на первом этаже церкви Семи Вселенских Соборов. Иконостас расписал архимандрит Зинон, и первые годы служба совершалась только при свечах, без электрического освещения.

До празднования 1000-летия Крещения Руси оставалось еще пять лет...

Поделитесь с друзьями