Письмо Солженицына

        Не все понимали условия, в которых жил и работал Патриарх. Солженицын в своем открытом письме и другие диссиденты обращали свои упреки не столько против режима, сколько против иерархии.
       "Пусть пишут, - с горькой иронией говорил Святейший, - походили бы они пару дней в моих башмаках…"¹.
       В семидесятые годы бесправное положение Церкви в СССР вызывало на западе, да и внутри страны, куда более сильную реакцию, чем в предшествующие десятилетия. Широкую известность в мире, через различные западные радиостанции, вещающие на русском языке, получило открытое письмо А. И. Солженицына Святейшему Патриарху Пимену, написанное Великом постом 1972 года и потому получившее название "Великопостного письма".
       В своем первом патриаршем Рождественском послании Его Святейшество призывал русских эмигрантов крепить духовные узы с Матерью-Церковью, воспитывать своих детей в любви к Отчизне и к Русской Православной Церкви:

       "Дорогие соотечественники, проживающие за рубежами нашей Родины, к вам обращаем мы ныне слово сердечного приветствия. Пусть никогда не ослабевает и не угасает в вас любовь к Русской Православной Церкви и к вашей великой Отчизне. Пусть крепнут ваши духовные узы с Матерью-Церковью и вашей Родиной. Прививайте эту любовь вашим детям и укрепляйте ее добрым примером. Всеми доступными вам средствами служите примирению людей (2 Кор. 5, 18. 19), установлению вожделенного мира среди народов. Сторонитесь каждого, кто сеет вражду и злобу, умейте распознавать клевету и ложь, да укрепит вас Господь в правде и истине"².

       Это Рождественское послание и стало причиной появления достаточно резкого, незаурядного свидетельства о духовном разорении в России, о бесправном и приниженном положении Церкви, с обвинениями священноначалия за бездействие и пассивность:

"1972 г.
Великий пост,
Крестопоклонная неделя

Всероссийскому патриарху Пимену
великопостное письмо
Святейший Владыко!

       Камнем гробовым давит голову и разламывает грудь еще не домершим православным русским людям - то, о чем это письмо. Все знают, и уже было крикнуто вслух, и опять все молчат обреченно: на камень еще надо камешек приложить, чтобы дольше не мочь молчать. Меня таким камешком придавило, когда в рождественную ночь я услышал Ваше послание.
       Защемило то место, где Вы сказали, наконец, о детях - может быть, первый раз за полвека с такой высоты: чтобы наряду с любовью к Отчизне родители прививали бы своим детям любовь к Церкви (очевидно, и к вере самой?) и ту любовь укрепляли бы собственным добрым примером. Я услышал это - и поднялось передо мною мое раннее детство, проведенное во многих церковных службах, и то необычайное по свежести и чистоте изначальное впечатление, которого потом не могли истереть никакие жернова и никакие умственные теории.
       Но что это? Почему этот честный призыв обращен Вами только к русским эмигрантам? Почему только тех детей Вы зовете воспитывать в христианской вере, почему только дальнюю паству Вы остерегаете "распознавать клевету и ложь" и укрепляться в истине? А нам - распознавать? А нашим детям - прививать любовь к Церкви или не прививать? Да, повелел Христос идти разыскивать даже сотую потерянную овцу, но все же - когда девяносто девять на месте. А когда и девяносто девяти  подручных нет -  не  о  них ли должна  быть забота  первая?
       Почему, придя в церковь крестить сына, я должен предъявить паспорт? Для каких канонических надобностей нуждается Московская патриархия в регистрации крестящихся душ? Еще удивляться надо силе духа родителей из глубины веков унаследованному неясному душевному сопротивлению, с которым они проходят доносительную эту регистрацию, потом подвергаясь преследованию на работе или публичному высмеиванию от невежд. Но на том иссякает настойчивость, на крещеньи младенцев обычно кончается все приобщение детей к Церкви, последующие пути воспитания в вере глухо закрыты для них, закрыт доступ к участию в церковной службе, иногда и к причастию, а то и к присутствию. Мы обкрадываем наших детей, лишая их неповторимого, чисто ангельского восприятия богослужения, которого в зрелом возрасте уже не наверстать и даже не узнать, что потеряно. Перешиблено право продолжать веру отцов, право родителей воспитывать детей в собственном миропонимании,- а вы, церковные иерархи, смирились с этим и способствуете этому, находя достоверный признак СВОБОДЫ ВЕРОИСПОВЕДАНИЯ в том. В том, что мы должны отдать детей беззащитными не в нейтральные руки, но в удел атеистической пропаганды, самой примитивной и недобросовестной. В том, что отрочеству, вырванному из христианства,- только бы не заразились им! - для нравственного воспитания оставлено ущелье между блокнотом агитатора и уголовным кодексом.
       Уже упущено полувековое прошлое, уже не говорю - вызволить настоящее, но БУДУЩЕЕ нашей страны как же спасти? - будущее, которое составится из сегодняшних детей? В конце концов истинная и глубокая судьба нашей страны зависит от того, окончательно ли укрепится в народном понимании ПРАВОТА СИЛЫ или очистится от затменья и снова засияет СИЛА ПРАВОТЫ? Сумеем ли мы восстановить в себе хотя бы некоторые христианские черты или дотеряем их все до конца и отдадимся расчетам самосохранения и выгоды?
       Изучение русской истории последних веков убеждает, что вся она потекла бы несравненнее, человечнее и взаимосогласнее, если бы Церковь не отреклась от своей самостоятельности и народ слушал бы голос ее, сравнимо с тем, как, например, в Польше. Увы, у нас давно не так. Мы теряли и утеряли светлую этическую христианскую атмосферу, в которой тысячелетие устаивались наши нравы, уклад жизни, мировоззрение, фольклор, даже само название людей - КРЕСТЬЯНАМИ. Мы теряем последние черточки и признаки христианского народа - неужели это может не быть ГЛАВНОЙ заботою русского ПАТРИАРХА? По любому злу в дальней Азии или Африке русская Церковь имеет свое взволнованное мнение, лишь по внутренним бедам - никогда никакого. Почему так традиционно безмятежны послания, нисходящие к нам с церковных вершин? Почему так благодушны все церковные документы, будто они издаются среди христианнейшего народа? От одного безмятежного послания к другому, в один ненастный год не отпадет ли нужда писать их вовсе: их будет не к кому обратить, не останется паствы, кроме патриаршей канцелярии?
       Вот уже седьмой год пошел, как два честнейших священника, Якунин и Эшлиман, своим жертвенным примером подтвердили, что не угас чистый пламень христианской веры на нашей родине, написали известное письмо Вашему предшественнику. Они обильно и доказательно представили ему то добровольное внутреннее порабощение - до самоистребления, до которого доведена русская Церковь: они просили указать им, если что неправда в их письме. Но каждое слово их было ПРАВДА, никто из иерархов не взялся их опровергнуть. И как же ответили им? Самым простым и грубым: наказали за правду - отвергли от богослужения. И Вы - не исправили этого по сегодня? И страшное письмо двенадцати вятичей также осталось без ответа, и только давили их. И по сегодня все так же сослан в монастырское заточение единственный бесстрашный архиепископ - Ермоген Калужский, не допустивший закрывать свои церкви, сжигать иконы и книги запоздало остервенелому атеизму, так много успевшему перед 1964-м годом в остальных епархиях.
       Седьмой год, как сказано в полную громкость - что же изменилось? На каждый действующий храм - двадцать снесенных и разрушенных безвозвратно, да двадцать в запустении и осквернении,- есть ли зрелище более надрывное, чем эти скелеты, достояние птиц и кладовщиков? Сколько населенных мест по стране, где нет храма ближе ста и даже двухсот километров? И совсем без церквей остался наш Север - издавнее хранилище русского духа и, предвидимо, самое верное русское будущее. Всякое же попечение ВОССТАНОВИТЬ хоть самый малый храм, по однобоким законам так называемого ОТДЕЛЕНИЯ, перегорожено для деятелей, для жертвователей, для завещателей. О колокольном звоне мы уже и спрашивать не смеем - а почему лишена Россия своего древнего украшения, своего голоса? Да храмы ли? - даже Евангелие у нас негде достать, даже Евангелие везут к нам из-за границы, как наши, проповедники везли когда-то на Индигирку.
       Седьмой год - хоть что-нибудь отстоено Церковью? Все церковное управление, поставление пастырей и епископов (и даже - бесчинствующих, чтоб удобнее высмеять и разрушить Церковь) - все так же секретно ведется из СОВЕТА ПО ДЕЛАМ. Церковь, диктаторски руководимая атеистами,- зрелище, невиданное за ДВА тысячелетия! Их контролю отдано и все церковное хозяйство, и использование церковных средств - тех медяков, опускаемых набожными пальцами. И благолепными жестами жертвуется по 5 миллионов рублей в посторонние фонды - а нищих гонят в шею с паперти, а прохудившуюся крышу в бедном приходе не на что починить. Священники бесправны в своих приходах, лишь процесс богослужения еще пока доверяется им, и то не выходя из храма, а за порог к больному или на кладбище надо спрашивать постановление горсовета.
       Какими доводами можно убедить себя, что планомерное РАЗРУШЕНИЕ духа и тела Церкви под руководством атеистов - есть наилучшее СОХРАНЕНИЕ ее? Сохранение - для кого? Ведь уже не для Христа. Сохранение - чем? ЛОЖЬЮ? Но после лжи - какими руками совершать евхаристию?
       Святейший Владыко! Не пренебрегите вовсе моим недостойным возгласом. Может быть, не всякие семь лет Вашего слуха достигнет и такой. Не дайте нам предположить, не заставьте думать, что для архипастырей русской Церкви земная власть выше небесной, земная ответственность - страшнее ответственности перед Богом.
       Ни перед людьми, ни тем более на молитве не слукавим, что внешние путы сильнее нашего духа. Не легче было и при зарождении христианства, однако оно выстояло и расцвело. И указало нам путь: ЖЕРТВУ. Лишенный всяких материальных сил - в ЖЕРТВЕ всегда одерживает победу. И такое же мученичество, достойное первых веков, приняли многие наши священники и единоверцы на нашей живой памяти. Но тогда - бросали львам, сегодня же можно потерять только благополучие.
       В эти дни, коленно опускаясь перед Крестом, вынесенным на середину храма, спросите Господа: какова же иная цель Вашего служения в народе, почти утерявшем и дух христианства, и христианский облик?

Александр Солженицын"³.

       27 марта Святейший Патриарх Пимен получил "великопостное письмо А. И. Солженицына. Но за несколько дней до этого письмо широко распространилось за границей, большинство иностранных информационных агентств выступили с многочисленными сообщениями об этом письме и с его оценкой. Письмо на западе, к сожалению, использовалось лишь для одного - очернить Святейшего Патриарха и епископат Русской Православной Церкви. Пользы внутри страны оно не принесло. О негативных последствиях публикации этого письма предупреждали автора и многие свободомыслящие священнослужители⁴.   
       Ответа на письмо Солженицына не появилось. И слава Богу. Хотя проекты его сохранились. На одном из этих проектов рукой Патриарха написано: "Ответа не было. П. П."⁵. Кто-то вовремя остановил эту никчемную полемику. Могли и заставить подписать. Разное было…  
       "Часто я себя спрашиваю, - говорил митрополит Иосиф (Чернов), - правильно ли мы делаем, что молчим и не изобличаем открыто то, что творится в Церкви, и какие она переживает трудности? Другой раз мне становится противно, и я хочу все бросить и уйти на покой. И совесть меня упрекает, что я этого не делаю. Но потом та же совесть говорит мне,  что нельзя бросать верующих и Церковь. А ведь выступить с обличением или даже открыто критиковать церковные порядки - это значит, в лучшем случае быть сразу же отстраненным от всякой церковной деятельности, а все равно ничего не изменится. Вот я и стараюсь, пока есть силы, тихо трудиться для Церкви. Служу часто, каждый раз проповедую, объезжаю приходы"⁶.
Не столько против безбожной власти, сколько против священноначалия обращал свои обличения образованный в 1976 году "Христианский комитет защиты прав верующих в СССР" во главе со священником Глебом Якуниным. Святейший Патриарх не раз пытался помочь запрещенному в священнослужении священнику Глебу Якунину. Он был даже определен чтецом в один из подмосковных храмов.
       Когда в очередной раз Святейший Патриарх увещевал у себя Глеба Якунина, тогда действительно выступавшего против притеснений верующих, он сказал ему: "отец Глеб лбом стенку не прошибешь". Сразу это стало известно в Совете. Патриарху попало. Золотая клетка хорошо прослушивалась. Не многие знают о том, как громко можно было думать в этой клетке? 
       В какой-то момент для правозащитников стало модно к свободомыслию примешивать религиозный оттенок. В самиздате стали публиковаться интересные произведения на духовную тему, размышления о смысле жизни, о православных корнях. Для одних это стало дорогой к храму, другие так и остались плыть в бурном мятежном море протеста даже тогда, когда в этом отпала необходимость.  
       "В наше время мишенью был Патриарх Пимен. Это теперь я благоговею перед его памятью, узнавая детали его биографии… Но все это узнавалось потом. А тогда мы каменели, когда в храме возглашалась молитва за Патриарха, и подчеркнуто не крестились. Когда же Вас, Саша (речь идет о протоиерее Александре Борисове. Арх.Д.), или о. Александра Меня вызывали в Патриархию, трубили тревогу по всем фронтам: "Готовится погром - опять вызвали. Передайте всем нашим, чтобы молились". И обмирало бедное сердце. Томительно тянулись часы тревоги, пока не давали отбой: "Слава, Богу, пронесло. На этот раз пронесло". Позже стороной узнавалось, что и проносить-то было нечему и, оказывается, у Патриархии есть обычай - регулярно вызывать клир на совещания, а на данном совещании наш батюшка как раз удачно сделал доклад и удостоился похвалы…
       Не скажу, чтобы мы совсем ничего не видели - самая разнообразная информация поступала в память и потаенно хранилась в ней. И если на нас сбывалось Евангельское "будут видеть и не увидят", то дело тут, Саша, не в Вас, а во мне. Дело в особом состоянии духа, когда душа дичилась молитвы: "Да тихое и безмятежное житие поживем…".  Какое там "безмятежное" в застойное время? Мы жили под девизом: "А он, мятежный, просит бури!" Что просили, то получили. Господь был милостив, исполнив молитвы мятежников. Он дал бурю. Дал иным из нас такие личные кораблекрушения, когда, лишь пролив море слез, однажды обнаруживаешь: это особый дар Божий - крушение иллюзий и исцеление ослепленной души…", - вспоминает бывшая духовная дочь протоиерея Александра Борисова⁷.

       "Епархиальные архипастыри приезжали в те годы в Московскую Патриархию не с радостью, - вспоминает Святейший Патриарх Алексий II, в те годы управляющий делами. - На местах возникало большое число самых невероятных проблем, которые приходилось как-то решать. Это всегда были конфликтные ситуации с уполномоченными по делам религий, которые вмешивались в область церковную, стремились сами управлять епархиями. Что было возможно сделать, мы делали, но иногда мы были не в состоянии помочь. Святейший никогда не отказывался подписывать письма, подготовленные управлением делами по поводу тех или иных нарушений на местах, но старался избегать вопросов, касающихся церковного управления. В силу своего положения Патриарху трудно не отвечать прямо и определенно, а это не всегда представлялось возможным"8.

       Святейший Патриарх Пимен был живым свидетелем истории Церкви в годы советской власти. Он рассказывал, к каким только хитростям ни прибегали партийные руководители, идеологи коммунизма, чтобы уничтожить Православие. Одним из средств борьбы было образование так называемой обновленческой церкви, т.е. попытка искусственного раскола.
       Патриарх Пимен в конце жизни выработал своеобразную тактику общения с представителями атеистического государства. Советские чиновники всегда чего-то требовали. Когда Патриарх не был с ними согласен, он просто молчал. Бывало, несколько раз к нему обращаются, а он молчит. 
       Так он мог поступать и с архиереями. "Как-то члены Синода направили меня к нему решить одну проблему, - рассказывал Блаженнейший Митрополит Владимир (Сабодан), - Патриарх был против предложения членов Синода, о чем я им и доложил. Архиереи пошли сами к нему. Патриарх сидел и молчал, никакой реакции, ни одного слова не произнес. Изредка поглядывал на меня и подмигивал. А когда те ушли, снова ко мне с вопросом: "Ну, как я им ответил?"⁹ 
       Внешность Патриарха Пимена, - вспоминал епископ Сергий (Соколов), - "манера совершать богослужение у большинства людей вызывали искреннее восхищение. Высокий рост его скрадывал большую полноту, причиной которой, как и у многих архиереев, был сахарный диабет. В свою очередь, сахарный диабет появлялся у преосвященных владык, конечно же, не от "многих сладких речей поклонников", как имели обыкновение шутить в патриархии, а от колоссальных нервных нагрузок в процессе управления епархиями. Если в периоды гонения на Церковь факты глумления атеистов над верой и святынями ежедневно ложились на стол управляющего епархией архиерея, то он в то же время должен был ради сохранения добрых отношений с безбожной властью идти наперекор себе, часто здравому смыслу, и называть черное белым, понимая, что в противном случае его многочисленная гонимая паства вообще останется без всякого духовного руководства. Добросовестный историк найдет десятки подобных примеров. (…)
       Вера и только вера во всегда благой Промысел Божий способна дать человеку силы пережить многие испытания и сохранить в сердце мир и спокойствие.
Господь дал мне возможность неоднократно быть свидетелем такой веры покойного Патриарха, который, конечно же, промыслительно был возведен на престол всероссийских Патриархов в так называемый "застойный" период развития нашего государства.
       Да, в этот период не было открытого гонения на Православную Церковь, но в тюрьмах содержалось множество инакомыслящих, среди которых был значительный процент людей, осужденных за свои религиозные взгляды, не совпадавшие с официальной идеологией государства. Патриарх не требовал их освобождения и, может быть, кто-то сегодня поставит это ему в упрек. Но обвинитель, скорее всего, не будет иметь того опыта жизни при тоталитарном режиме, который был у многих смирившихся россиян того времени. Но и смирение может пониматься по-разному. Многие нецерковные люди понимают его как слабость, ибо мыслят иными категориями, а для верующего смирение - это, прежде всего, приобщение к вечной и неизменной правде Божией, свидетельство его упования на Премудрость Божию, которая до конца никогда не будет постигнута человеком.
       Сталинские репрессии с невиданной жестокостью уничтожали лучших представителей общества: духовенство, интеллигенцию, талантливых полководцев. И бывало, что в застенках гибли зачастую те, кто своими руками разрушал православную российскую державу искренне веря и надеясь построить на основании провозглашенных атеистических принципов новый мир. И вот оказались на тюремных нарах рядом большевик, уверенный, что происходящее не что иное как нелепая ошибка, злой рок, и епископ, который с улыбкой встречает каждый Божий день и в сердце своем повторяет слова колоссальной духовной силы: "Слава Богу, за всё!" Два страдальца, два креста, но не всякое страдание спасительно, учит нас Церковь, не всякий крест тождествен Кресту Христову, открывающему людям вход в блаженную вечность с Богом. И епископ, и бывший активный революционер расстреляны как "враги народа" по суду "тройки", и все это происходит на глазах молодого монаха Пимена Извекова. Ему двадцать с небольшим лет. В семнадцать лет он окончательно и бесповоротно вручил себя в руки Промысла Божия, веря, что все, что происходит с Россией, промыслительно дано ей Богом, и что у всего этого кошмара, от которого многие убежали в дальние заморские страны, может и должен быть один конец - это победа правды Божией над силами зла, за которыми стоит враг рода человеческого - диавол. Но нам не дано знать, когда будет окончательная победа благодати Божией над грехом, мы лишь должны помнить, что земная жизнь человека скоротечна и исполнена испытаний, которые посылаются соответственно его силам.
       Пережитые годы гонений, несомненно, наложили глубокий отпечаток на поведение Патриарха Пимена. За многие годы, проведенные с ним, мне неоднократно хотелось для себя выяснить, что в его характере изначально, а что привнесено суровой школой жизни. Но сделать это было очень трудно. Патриарх никогда не был многословным, а, кроме того, я скоро понял, что он ценит меня именно за то, что я не задаю ему вопросов, которые и без меня жизнь ему ставила постоянно великое множество. Поэтому мы могли молча часами бродить по аллеям или сидеть в беседке над крутым берегом Черного моря, при этом не испытывая тягости молчания. Конечно, многие воспоминания посещали святителя в часы наших прогулок и иногда это отражалось на его выразительном и крупном лице. То была либо горькая безмолвная улыбка при совершенно спокойных и смотрящих куда-то вдаль глазах, либо невольно вырвавшийся тяжелый вздох. В исключительно редких случаях он начинал неспешно говорить, как правило, это были воспоминания о послевоенных годах, проведенных в Одессе в одном из городских храмов. (…) 
       В тот вечер Святейший рассказал мне о различных случаях из его пастырской практики не только в Одессе, но и в Ростове-на-Дону. Закончил он рассказ воспоминанием о назначении его наместником Псково-Печерского монастыря, где на изнурительных хозяйственных работах на монастырских угодьях он, как сам сказал, "подорвал здоровье и получил диабет". (…) 
       Слушая эти рассказы Патриарха, я постоянно чувствовал, что он многого не договаривает... И самое главное - не говорит о том, что он находится в положении "птицы в золотой клетке". Конечно же, он переживал это.
       Переживал, что не может по своему желанию посещать епархии нашей Церкви. Зная, что встрече с ним будут всегда рады миллионы верующих в самых далеких уголках России, он иногда даже пытался планировать кое-какие поездки, но все это заканчивалось плачевно. Зарубежные же поездки, которые носили чисто протокольный характер, не могли принести удовлетворения его пастырским побуждениям. Да и то, как устраивались эти выезды, кто сопровождал Первосвятителя, - тема для особого разговора, скажу только, что "золотая клетка" за границей становилась более прочной и роскошной.
       По бывшему Советскому Союзу Патриарх путешествовал только по одному выверенному маршруту: Москва - Одесса. Я много раз наблюдал, как рано утром, проезжая Киево-Печерскую Лавру, Патриарх подходил к окну вагона и молился на проплывавшие вдали золотые купола монастырей. Иногда он подзывал меня с игуменом Никитой, как правило, сопровождавшим его в этих поездках, и начинал вспоминать многочисленные эпизоды из киево-печерского патерика, называл имена преподобных, чьи святые мощи по сей день сохраняются нетленными в многочисленных пещерах. По великой милости Божией Киево-Печерская Лавра вновь открыта, хотя и находится в очень тяжелом положении, но в те недавние годы, происходившее на территории Лавры можно было назвать только как "мерзость и запустение".
       Однажды у Святейшего Патриарха появилась, казалось бы, уникальная возможность посетить епархии, расположенные на берегу Волги. Верующие Углича, Ярославля, Костромы, Ульяновска, Чебоксар, Куйбышева, Волгограда и Астрахани могли бы получить первосвятительское благословение. Но не тут-то было! Путешествие по Волге на теплоходе было организовано столь секретно, что даже я о нем ничего не знал и остался, таким образом, на "берегу". С Патриархом поплыл не менее близкий ему человек, диакон Владимир Шишигин.
       Позже Святейший сам рассказывал мне об этом отдыхе на теплоходе, с горечью заметив, что было сделано все со стороны его светских "помощников", чтобы он не встретился с паствой. В местах стоянки ему давали автомобиль на пристани, светского гида, дабы можно было познакомиться с местными достопримечательностями... В Ульяновске Патриарх попросил отвезти его в местный храм, помня, что в этом городе во время войны в эвакуации находилась Патриархия. Каково же было его удивление, когда экскурсовод отказала ему в просьбе, заметив, что город славен Ленинским мемориалом и домом-музеем Ульяновых, что по программе и полагается посетить. Патриарх любезно отказался от этой программы и вернулся на корабль.     
       Несомненно, в путешествии по Волге были и другие интересные случаи, о которых, к сожалению, теперь вряд ли кто узнает. Я же слышал, что архиепископу Чебоксарскому и Чувашскому Вениамину, владыке, известному своей глубокой духовностью и истинно христианским смирением, пришлось пережить немало неприятностей от властей за то, что он, узнав о проплывающем мимо Патриархе, поспешил выйти ему навстречу.
       Грустно вспоминать сейчас обо всем этом. Не знаю, можно ли привыкнуть к несвободе. Думаю, что смиренно переносить искусственную изоляцию может только глубоко верующий человек, полностью полагающийся на Промысел Божий. Такую веру я видел у Патриарха Пимена. Временами, когда мы были одни, он был на удивление прост и открыт. Особенно мне запомнились богослужения, которые мы совершали в домовой церкви Патриархии или. на даче в Одессе вдвоем или втроем. Святейший заранее объяснял иеромонаху Никите особенности богослужения и разных чинопоследований (отец Никита не имел богословского образования, и Патриарх досконально рассказывал ему: что, к чему и за чем). Потом он говорил мне: "Я буду петь, а читать все будешь ты". Иногда бывало наоборот, но петь Патриарх умел и любил. Сразу можно было догадаться, что давным-давно, в тридцатых годах, он был церковным регентом и это осталось с ним на всю жизнь. Богослужебные тексты он знал превосходно, что  было  особенно  заметно  в  его  проповедях, темы для которых он часто брал из тропарей и кондаков праздников. Те, кто слушал его проповеди в пятидесятых годах, в годы его наместничества в Троице-Сергиевой Лавре, о чем мне говорил покойный профессор протоиерей Александр Ветелев¹⁰, были всегда глубоко тронуты их глубиной и одновременно доступностью.
       Да, он несомненно владел словом, но слово его в годы патриаршества было строго лимитировано. Слово Патриарха имело силу и авторитет, и именно поэтому в те "застойные" годы каждое его выступление тщательно готовилось и выверялась каждая фраза. И лишь в проповедях, которые при мне ни разу не произносились по готовому тексту (за исключением специальных посланий), можно было почувствовать глубину веры и заботу Патриарха о своей пастве.
В заключение мне хочется рассказать еще об одном запомнившемся эпизоде. Роль Патриарха в нижеописываемом случае лишь та, что он, нарушив регламент, дал однажды прозвучать незапланированному слову. В жизни все случается по всеблагому Промыслу Божию. Верю, что и в этом случае Его действие имело место, особенно, если учесть все события в жизни нашей страны, которые случились впоследствии.
       Мне вспоминается первое заседание Синодальной комиссии Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Пимена по подготовке празднования 1000-летия Крещения Руси. Шел, если я не ошибаюсь, 1980 год.
       Год этот, сам по себе, для России знаменательный. В Москве только что прошли очередные Олимпийские игры, подготовка к которым тщательно велась не один год. Несколько лет перед этим что-то обновляли, заново строили... Не обошлось, конечно, и без специальной идеологической работы с массами. В который уже раз, но лишь в новом обрамлении, повсюду звучали знакомые с детства лозунги об исключительной и самой что ни на есть счастливой судьбе советского человека. Думаю, что средств на эту пропаганду ушло во много больше, чем спустя несколько лет будет выделено на подготовку к 1000-летию Крещения Руси. У нас нет возможности сопоставить эти цифры, хотя вряд ли они вообще сопоставимы - к 1000-летию Крещения Руси готовилась лишь Церковь, а к Олимпиаде лоск наводили не один год по всей стране за счет госбюджета. Идеологическая работа с "массами трудящихся" дала нулевой результат, духовность, если о таковой вообще можно говорить в обществе развитого социализма, оставляла желать много лучшего, хотя вряд ли тогда кто-либо мог сказать, что глиняный колосс готов пошатнуться, а через десять с небольшим лет - разлететься в прах. Если бы об этом говорили, то говорили бы как о чуде, но говорить было опасно. И вот в эти дни в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры проходит заседание Синодальной комиссии в расширенном составе. В нее вошли кроме членов Священного Синода представители Отделов Патриархии, духовных школ и монастырей. Заседание происходило в лучших традициях "застойного" периода. Были произнесены заранее подготовленные, проверенные кем надо и одобренные речи. Высокое собрание несколько раз делало перерыв на кофе и, казалось, ничего, особенного и на сей раз не прозвучит, хотя повод для неформального, глубокого собеседования, конечно же, был - богословское осмысление тысячелетней истории нашей Церкви.
       Но вот, буквально в последние минуты заседания, Святейший Патриарх Пимен с какой-то странной и не свойственной ему иронией говорит: "Мне кажется, что-то ко всему сказанному хочет добавить отец протопресвитер Виталий Боровой¹¹". Надо было видеть, как в зале мгновенно наступила абсолютная тишина и какое-то незримое напряжение. По тону Патриарха было ясно, что выступление отца Виталия не планировалось. (…)
...Все взоры обратились в сторону отца Виталия. Протопресвитер встал. По нему было видно, что он не ожидал такого поворота в заседании. Подозреваю, что своим внешним видом, жестами (а они у него срывались довольно часто, когда он внутренне был не согласен с выступавшим), он привлек внимание Патриарха, и тот, в нарушение регламента, а это было абсолютно ясно всем, дал слово отцу Виталию. (,,,)
       То, что сказал отец Виталий, было главным во всем заседании Синодальной комиссии. Он говорил о том, что было дорого и понятно абсолютно всем, но о чем, в силу известных обстоятельств, никто не мог сказать вслух, да еще на таком официальном заседании. Он говорил о Церкви - вечно живой и никем не побежденной. Как помню, в его выступлении не было резких выпадов по отношению к власти, но и не было ни одного лишнего слова.
       Его речь была проникнута глубочайшей верой в то, что Церковь наша не только жива и поэтому достойно подготовится к славному событию, но он пророчески начертал огромный план работы по воцерковлению нашего общества, он верил в преображение нашей страны, а потому говорил о расширении духовного образования, об открытии храмов и монастырей на Руси и особенно, что мне запомнилось, о канонизации многих почитаемых святых, мучеников и исповедников. (…)
       Я не знаю, попало ли в протокол заседания его слово, скорее нет, чем да, но абсолютно уверен, что именно оно дало тот необходимый толчок к конкретным действиям наших иерархов, которые стали изыскивать возможность для постановки перед правительством намеченных комиссией вопросов. Как капля подтачивает камень, так ежедневная память о грядущем великом событии стала неотъемлемой чертой в работе многих иерархов, постоянно говоривших о необходимости конкретных действий в обозначенном направлении как со своей паствой, так и с власть предержащими"¹².

¹   Цитирую по: Патриархи Московские.  Издательство "ОЛМА-ПРЕСС". М., 2004. С. 476.
²  Журнал  Московской Патриархии, 1971, № 12, С. 8.
³  ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 5. Д. 964. Л. 18-19. Машинописная копия.
⁴ Протоиерей Александр Мень был против "Великопостного письма", направленного А.И. Солженицыным на имя святейшего Патриарха Пимена. Подробнее об этом см. публикацию "И указан путь нам - жертва" ("Совершенно секретно", № 6, 1992, с. 24-26). Цитирую по: С. Бычков. Хроника нераскрытого убийства. М., 1996. С. 167.
⁵ Архив автора.
⁶ Свет радости в мире печали. М., "Паломник", 2004. с. 376.   
⁷ Нина Павлова. Кто на голгофе. // Москва. №3. 1995. С. 199-200.
⁸ Журнал  Московской Патриархии, 1991, № 9, С. 29.
⁹ Пастырь. Митрополит Владимир (Сабодан) глазами современников. Киев, 2000. С. 73-74. 
¹⁰ Епископ Сергий (Соколов). Правдой будет сказать… Новосибирск,  1999. С. 15-16; 76-81; 90-100. 
^11   
12