Эссе Николая Кружкова (Павловский Посад) из его лирического сборника «Таинство души» (2007 г.)
И мы где-то жили на этой земле...
(Размышления о поэзии Олега Чухонцева)
Восьмого марта 2008 года исполняется 70 лет поэту Олегу Григорьевичу Чухонцеву.
Лирика Олега Чухонцева пронизана двойным светом: евангельским и инфернальным. Стихи его порою обретают форму притчи. «Пасха на Клязьме», «Пусть те, кого оставил Бог...», «Фрески», «Илья»... Напевы былинные, исконно русские, исповедальные. В них и причащение к радости бытия, и глубоко осознанное поэтом чувство вины за все, что происходит в мире, за все то зло, которое поэт не в силах предотвратить... и все-таки боль за все происходящее вокруг неутолима. Константин Случевский, замечательный русский поэт, писал:
«Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией – нелепости оне;
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене».
Плач Ярославны красной нитью проходит через всю лирику Чухонцева. Действительно, очень сложно понять эпоху вне своего времени... «За семь веков не разглядеть, как же за жизнь разберешь?» И эти строки поэта – разве все они не «затмение разума, свет страдальчества и искупленья»? Религиозный философ Николай Бердяев говорил о том, что «русским не свойственен культ чистой красоты. Русский правдолюбец хочет не меньше, чем полного преображения жизни, спасения мира». Его же строчки: «Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом», – могут служить способом осмысления таких прекрасных лирических пьес поэта, как «...и дверь впотьмах привычную толкнул», где тема больной совести раскрывается во всем своем трагизме:
«И всех как смыло. Всех до одного.
Глаза поднял – а рядом никого,
Ни матери с отцом, ни поминанья,
Лишь я один, да жизнь моя при мне,
Да острый холодок на самом дне –
Сознанье смерти или смерть сознанья...»
Я вспомнил эти строки, и в моей памяти возникла одна сцена: мы с Олегом Чухонцевым идем по городу, входим на кладбище, стоим у надгробия, здесь, на городском кладбище, похоронены его мать, отец, сестра... Какой болью и горечью отозвались эти утраты в сердце и в лирической исповеди поэта:
«Отца и мать двойным ударом
Свалила смерть. Их сон глубок.
Теперь они в подлеске старом
Лежат ногами на восток.
Лежат, а сбоку стынет лужа,
А сверху воронье кружит,
И шелестит венок: от мужа,
А муж в земле сырой лежит...»
«И поглотила одна могила вас друг за другом – и холм сровняла. И то, что жизнью недавно было, теперь землею и снегом стало». Помню, что после нашего паломничества к дорогим могилам (у меня на кладбище Покровско-Васильевского монастыря похоронены бабушка, отец и близкий человек, погибший в возрасте Христа), я написал стихотворение «На кладбище» с посвящением Олегу. Да, тема родных и близких – тема особая в творчестве поэта и еще ждет своего кропотливого исследования. Вспомним хотя бы только прекрасную поэму «Свои» – и все станет ясно. Боль утраты – чувство вины – тема совести – исповедальность – дорогие сердцу могилы – вечная память – вещи, не подлежащие обыденному сознанию. Сквозь призму личной трагедии поэт осмысляет все происходящее вокруг:
А за Клязьмой бор стеною.
Хорошо гулять весною.
Хорошо глядеть на свет,
Всюду жизнь живая бродит.
Веселитесь, все проходит,
Как сказал один поэт.
Олег Чухонцев – взыскательный к себе, требовательный художник. В одном из писем ко мне он писал: «Только развив в себе чувство слова, когда слово в строке единственно и неповторимо, можно, наверное, ощутить ту поэтическую свободу, о которой Борис Пастернак сказал в одном из своих переводов: «Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут меня. И жизни ход сопровождает их...»
Здесь все предельно ясно. Когда-то Олег говорил мне, что ему нравится апухтинское стихотворение «С курьерским поездом» – интимно-психологический рассказ в стихах, любовная драма... Может быть, он пережил то же самое, иначе бы не появились на свет такие шедевры, как «Бывшим маршрутом», «Черемуха в овраге. Соловей...» и «Велосипеды». Любовная лирика поэта требует опять-таки особого разговора, но эти строки искушенному читателю могут сказать о многом:
«Не может быть, чтоб я тебя любил.
Не может быть. Я ничего не помню.
Но отчего же так не по себе,
Как будто в чем виновен? Нет, довольно,
Довольно с нас и собственных забот!
И мне они дороже тех кошмарных
Счастливых снов, какие только раз
Сбываются, когда мы не готовы
Для счастья...
А она еще летит,
Как бабочка, еще летит, мелькая,
Непойманная, легкая такая...
А иногда мне хочется шепнуть
Как на духу, всего два слова:
время-убийца...»
Что же, традиции русской классической поэзии XIX века, темы и вариации Афанасия Фета и Алексея Апухтина живы в русской поэзии. Современный и самый яркий пример тому – лирика Олега Чухонцева:
Душа чему-то противостоит –
Безверью ли, тоске
иль вырожденью,
Но ей, как одинокому растенью,
В чужую тень склониться предстоит.
Каждый поэт переживает любовную драму по-своему (порою трагично: вспомним судьбу Ф.И. Тютчева), но ведь любовь – страшная сила, преобразующая мир и наше духовное бытие. Помню один из наших разговоров с Юнной Мориц (в 70-х годах мы виделись очень часто и помногу беседовали), так, однажды она мне сказала: «Николай, вы пишете в тысячу раз талантливей тех, кого у нас печатают... Но вас сейчас не напечатают...».
На мой недоуменный вопрос: «Почему же?» – она ответила: «Вы слишком искренний человек, а исповедальности у нас не любят». Именно в ту пору мы говорили о Чухонцеве, о Павловском Посаде...
Помню, беседуя об Олеге Чухонцеве, мы заговорили о своеобразии его поэтического гения... «Вы понимаете, – говорила Юнна, – он пишет о черемухе так, что возникает ощущение, как будто тебя обдает ароматом черемухи». В середине 70-х мне довелось один раз с друзьями навестить Арсения Тарковского. Я знал, что Арсений Тарковский встречался с Цветаевой, Ахматовой, Заболоцким. В ту пору он находился в зените своей славы. Мы заговорили о современной поэзии. Я спросил, знает ли он Олега Чухонцева, знаком ли с его творчеством? «Нет, – сказал он, подумав, – вот Юнну Мориц знаю». «А вы все-таки почитайте», – посоветовал я. Отрадно было потом узнать, что незадолго до своей смерти А.Тарковский сказал: «Чухонцев – это моя надежда». А наши встречи с Чухонцевым здесь, в Посаде, и в Москве были всегда радостным событием для меня.
В 1973 году он прислал мне первое письмо, в котором подчеркнул: «Мы с Вами земляки, а когда один человек на родине понимает другого – это уже очень много». Более 30 лет прошло с тех пор, как написаны эти строки, но как они созвучны нашему времени в эпоху «инфляции душ», девальвации поэтического слова, в эпоху, когда мы теряем самое драгоценное, что может быть на свете – духовное общение. Не оттого ли катастрофически падает духовный потенциал русской нации, не оттого ли проамерикански настроенная пятая колонна лишает нас возможности быть услышанными своими современниками?
Я вспоминаю еще одну нашу беседу с Олегом Чухонцевым. Он говорил о том, что надо перечитать всю философию, психологию, психиатрию, прекрасно знать филологию и лингвистику, чтобы стать настоящим поэтом. И это его высказывание актуально. Во что сейчас превращается поэзия в России? В обслуживающий персонал политических партий и течений! Мне кажется, сейчас мы сталкиваемся не только с духовной и нравственной деградацией общества, что наше общество больно паранойей – этот факт никто уже не скрывает.
Лирика Олега Чухонцева исповедальна, она постоянно будет напоминать нам о том, что «раздвоенность, психоневроз, с самим собой несовпаденья» (поэма «Однофамилец») заканчиваются маниакальным синдромом, где «всего один сдвиг – и запахнет бедой»:
О, как хочется жить!
Вот уж поднят высоко
Михаила Архангела меч золотой.
Не убий. Дай отсрочку.
Помедли. Постой.
Нету выбора. О, как душа одинока!
Через какие катаклизмы надо пройти поэту, чтобы написать эти строки!»
«Какие мы видели сны! Какие мы лжи претерпели» («За строкой исторической хроники»), – чтобы русские люди через духовное просветление и нравственное очищение вступили на путь познания Истины и Красоты!
Николай Кружков
Я назвал бы Россию Голгофой, но Голгофа одна на земле…
(Молитвенное Слово иеромонаха Романа)
С тех пор, как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
М. Ю. Лермонтов
Нет ничего прекрасней смерти,
Когда она ведет к Христу!
Иеромонах Роман (Матюшин)
Есть ценности вечные – духовные. Ими живет русский человек. Почему в наше столь многострадальное для России время растет интерес к поэзии иеромонаха Романа ( в миру Александра Ивановича Матюшина )? Видимо, потому, что духовное возрождение России немыслимо без великих подвижников, к коим и принадлежит выдающийся русский православный поэт, живущий ныне в скиту Ветрово, неподалеку от Пскова. Вот что пишет о нем в предисловии к поэтическому сборнику «Внимая Божьему веленью» (2005г., Минск) Валентин Распутин: «…песни его, прозвучавшие в скорбную пору нашей Голгофы так неожиданно и так необходимо…есть ответ на духовные отеческие потребности… Сказать, что это молитвенный и аскетический голос – значит указать только на одну и, пожалуй, не главную окраску израненного сердца и мятущейся души человека, продирающегося к свету. В них есть и скорбь, и боль, и безжалостное к себе покаяние, и первые движения пробуждающейся души, и счастливые слезы ее обретения». Поэты в Росси всегда были пророками. Сам иеромонах Роман в предисловии к своему последнему сборнику «Пред всеми душа виновата»(2006 г.) пишет: «Один Бог – Истина, Свет, Жизнь, Любовь, Премудрость. Один Господь – Святая Цель всего творения. И любые виды искусства – прежде всего пути, приводящие к Свету или уводящие во мрак. Творящий оправдается или осудится сотворенным. Посему – да будет сотворенное не слуху и зрению, а душе!»
Что отличает стихи иеромонаха Романа? Предельная искренность и исповедальность… Некрасовская и есенинская грусть… О самом поэте мы знаем немного: родился в 1954 году, в семье сельской учительницы. Учился в университете, преподавал в школе. В 1983 году принял монашеский постриг, в 1985 рукоположен в иеромонахи. Служил в одном из приходов Псковской области, сейчас живет в скиту Ветрово, недалеко от Пскова. Мог ли стать о. Роман настоятелем храма и священнослужителем? Конечно, мог бы… Но надо было выбирать одно из двух: служение Церкви или Поэзии. Александр Матюшин выбрал последнее. И тем самым избрал своей миссией служение Христу. Духовные песнопения востребованы нашим обществом: теперь все – от Жанны Бичевской до Олега Погудина и Сергея Безрукова обратились к песням известного русского инока. Когда в обществе возникает духовный вакуум, его надо чем-то заполнять. Порнографией, уголовщиной, попсой и рекламой. Жаждой обогащения любой ценой. Но ведь есть еще «мир лучший, мир духовный» (Ф.И.Тютчев). Поэтому поэзия отца Романа оказалась столь необходимой в наше смутное и тревожное время. В стихотворении «Земля от света повернет во тьму», написанном в 1987 году по мотивам Екклесиаста, русский православный поэт признавался:
Людская память – вешняя вода,
Она умрет, как город осажденный.
Блажен, кто никого не осуждал,
Но преблажен за Правду осужденный.
Как не вспомнить в связи с этим Нагорную проповедь Иисуса Христа: « Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» (Мф, V , 10)! Сам поэт был «осужден» за Правду не единожды. Когда написал стихи, посвященные генералу Макашову, когда
поддержал сербов в их справедливой борьбе за независимость своей родины («О Сербия – ведомая к пропятью!..»). Когда гневно бросил в лицо своим оппонентам:
Ты говоришь, скривив лицо в страданьи,
Что мир погиб в неправде и во зле.
Но если уж Христа, Христа продали,
То что не продается на земле?
Не правда ли, очень созвучно нашему времени, когда все продается и покупается – благородство, совесть и честь? Пусть упрекнут меня в невежестве, но для меня иеромонах Роман – поющий поэт. Такой же, как Булат Шалвович Окуджава, с которым я имел великую радость духовно общаться… Правда, темы у них разные. Но Поэт в известном русском иноке доминирует над монахом. И это – главное. Вспомним стихи Булата Окуджавы:
История, перечь ей – не перечь,
сама себе хозяйка и опора.
Да здравствует, кто сможет уберечь
ее труды от суетного вздора!
Да, не на всех нисходит благодать,
не всем благоприятствует теченье.
Да здравствует, кто сможет разгадать
Не жизни цель, а свет предназначенья!
Свет своего предназначенья на земле разгадал и посвятил ему свое служение и жизнь Александр Матюшин (иеромонах Роман), написавший пронзающие человеческие сердца болью и искренностью строки:
Без Бога нация – толпа,
Объединенная пороком,
Или слепа, или глупа,
Иль, что еще страшней, жестока.
И пусть на трон взойдет любой,
Глаголющий высоким слогом.
Толпа останется толпой,
Пока не обратится к Богу!
Мы забываем, что предназначение Человека на земле – оставить след в душах потомков. Мы погрязли в суете. И об этом пишет поэт:
Земное застит кругозор.
Когда кругом постройки –
Закроются вершины гор,
Откроются помойки.
Избрали бы другой закон,
И жизнь была бы краше,
Познали бы, как велико
Предназначенье наше!
Что говорить, напрасный труд,
Коль жизнь заради брашен…
………………………………..
Но лебеди не поплывут
Среди помоек ваших.
Лирическая исповедь иеромонаха Романа – это боль любящего сердца, которое страдает и сострадает, мучается и молится, верит и надеется…Исповедь души, жаждущей покаяния и просветления: « О душа, что тебе не хватает? Чистоты, чистоты, чистоты». Впервые с творчеством русского инока я познакомился несколько лет назад, когда в исполнении Жанны Бичевской услышал песню «Если тебя неудача постигла…» («Родник»), которая сейчас стала всенародно известной:
За родником – белый храм,
Кладбище старое,
Этот забытый край
Русь нам оставила.
С тех пор духовные песнопения о.Романа я слышал много раз в исполнении Максима Трошина - трагически ушедшего из жизни в 17 лет и подающего такие надежды православного русского певца и композитора! Звучали песнопения поэта в исполнении архидиакона Романа(Тамберга), тоже трагически погибшего 4 мая 1998 года в 37 лет! Поют их «петербургская княжна» Ирина Скорик, Жанна Бичевская, детский хор «НИКА», вышел диск Олега Погудина, где замечательный русский певец исполняет песни на стихи иеромонаха Романа. Сподобился обратиться к его творчеству и известный киноактер Сергей Безруков. И все-таки сам поэт исполняет свои песни удивительно проникновенно и просто, чисто и мудро. Читая его стихи, понимаешь, что сам приобщаешься к живому роднику высокой русской духовной культуры. В них часто звучит боль за Россию:
Святая Русь, Расеюшка, Расея,
Сидишь над вавилонскою рекой,
А впереди – застенки колизеев,
До них осталось нам подать рукой.
Как современно звучат эти стихи, написанные двадцать лет назад! «Избави от грядущих бед Святую Русь мою», - с мольбою к Господу обращается поэт и все-таки сквозь земные скорби и страдания видит Свет Истины, через «страдальчество и искупленье» познает радость Бытия, Красоту и Гармонию. Не потому ли самое апокалиптическое по духу стихотворение «Земля от света повернет во тьму», где есть строки, поражающие воображение своей предельной и, потому, страшной Правдой:
Нечестию живущих нет границ,
И люди жить и умирать устали.
О, семя любодеев и блудниц,
Когда б вы знали на Кого восстали!
Не возноситесь, Судия воздаст,
И это будет бедствием из бедствий.
Святы твои слова, Екклесиаст:
Все, что без Бога, - суета суетствий!
( Нет смысла скрывать, что это наш сегодняшний день), – заканчиваются на оптимистической ноте:
Но верю я, что Истина Сама
Вовек восторжествует над землею.
И будет свет, и посрамится тьма,
И сокрушится всяк, творящий злое!
Есть и другие прекрасные лирические откровения нашего замечательного современника. Стихотворение « И Млечный Путь, и кроткий полумесяц», ставшее духовной песней, - предельно искреннее и исповедальное, тоже призывает плыть одинокого странника к «живому огоньку», искать путь во тьме, не отчаиваться и не унывать, ибо уныние, как известно, – тяжкий грех:
А без надежды суетно движенье,
И прошлого никак не понести.
И наша жизнь – не только отраженье…
Греби, родимый! Есть куда грести.
Гони кручину, призывая Бога,
Остави отражение-тоску,
Под небом звездным лунною дорогой
Плыви к тому живому огоньку.
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Не так давно я получил по электронной почте письмо, которое привожу в сокращении, от девушки из Эстонии. Прочитав мое стихотворение «Исписаны последние страницы», завершающее поэтический сборник « В начале было Слово», вышедший в 2003 году, где впервые широко представлена религиозная лирика, она почувствовала ту духовную Благодать, без которой не мыслит, видимо, своего существования:
« Здравствуйте, уважаемый Николай Николаевич!
Благодарю Вас за письмо. Я, во-первых, грешная, а, во-вторых, мало в чем разбираюсь, потому что я мало училась и общалась.
Мне 22 года, я живу в Эстонии, в городе Тарту, учусь на эстонской филологии. Я тоже пишу стихи, но мало. Хочу быть писателем, если это в наше время нужно и воспринимается молодежью. Мой жених живет в Москве, он тоже пишет - стихи и прозу.
Мне бы у Вас спрашивать мнения, а не Вам у меня! Спаси Господи за Ваше стихотворение. Оно - святое. Смысл этого стихотворения для меня: Человек начинает писать, Бог заканчивает.
Человек вошел в жизнь, в ликование Церкви. Человека стало больше ("Христос, апостолы, евангелисты" - все как будто часть Вас).
С Богом - прозрение, прощение и облегчение.
Также ассоциация с тем, что последние страницы - последние дни жизни. Блажен, кто в последние дни приходит в церковь, кто может в последние часы жизни надеяться на Бога, кто может последние дни провести с Богом.
* * *
Храни Вас Бог сейчас и каждый час,
И в каждом деле не остави Вас!
Пусть Бог даст причаститься в этот раз,
Чтоб Вы смогли быть в Нем, а он бы в Вас!
Анна
Вспоминаю строки стихотворения, о котором пишет Анна:
Исписаны последние страницы.
Жизнь коротка, зато душа щедра.
И вот уже к заутрене пора –
Пришла пора и Богу помолиться…
Как светел храм! От тысячи свечей
Исходит свет, молитвою струится,
И музыка божественных речей
Ложится на последние страницы…
Я был счастлив, получив письмо из Тарту от Анны Везбер, которая в наше столь многострадальное время причастилась к высокому и самому, пожалуй, исповедальному искусству – поэзии. Что же касается поэзии о.Романа, следует отметить, что особое место в творчестве русского инока занимает тема покаяния, причем «безжалостного к себе покаяния», о чем и писал Валентин Распутин: «Когда пойду на суд душой», «Исчезну я с лица земли», «В минуту скорбную сию» - лирические исповеди поэта, призывающие нас к совести – к «глубине личности, где человек соприкасается с Богом»(Николай Бердяев):
Я все обеты преступил,
Неправде послужив,
Одну лишь истину открыл,
Что даром жизнь прожил.
И даже истины одной
И той не понести –
Прости меня, Создатель мой,
За все меня прости…
(«Покаяние») Мы счастливы в этом мире духовным и душевным общением. Поэтому и призывает иеромонах Роман в одном из своих стихотворений всех нас обратиться в детей, чтобы услышать голос нашего Небесного Отца:
Нас куда-то несет в непроглядную темь,
И погибельным вехам не видно конца.
Ложь и Смута окрест. Обратитесь в детей!
Обратитесь в детей, и услышите голос Отца.
В предисловии к своему последнему сборнику « Пред всеми душа виновата», о котором я упоминал выше, изданному в прошлом году в Минске, поэт признается: «Не миру судить, не миру и угождаю». И, обращаясь ко всем талантливым людям Русской Земли, призывает: « Имущие дарования! Вас одарили не для стяжания праха и восхваления тлена. Не мыльным забавам – дыхание человека, не суете – озарение. Земное слишком быстротечно, чтобы служить земному. Доколе богатиться нищетою? Употребите полученное на врачевание пораженного. Путеводите словом к Слову и образом к Образу! Возвращайте таланты душами Христу! Едините Божие с Богом! Да обретут ищущие, да испиют жаждущие! В этом и оправдание получения, и награда за возвращение. Большей награды не желает и мое достоинство». В наше тревожное время всеобщего хаоса, утраты духовных ориентиров и нравственных ценностей, стихи и духовные песнопения отца Романа напоминают о Вечности, помогают человеку обрести в себе утерянный им образ Божий.
Николай Кружков
Берегите нас, поэтов…
(Феномен личности и творчества Булата Окуджавы)
10 лет назад в Париже умер Булат Шалвович Окуджава. А песни его продолжают волновать наши умы и согревать наши сердца…
Булат Окуджава…Какая-то особая аура возникает при одном упоминании этого Явления. Да-да, именно Не Человека, не Поэта, а Явления. Явления, не имеющего себе равных в нашей поэтической культуре…Что поражает в нем прежде всего? Детскость и чувство собственного достоинства, даже самоуважения – я бы сказал. Душевная щедрость и открытость, предельная искренность и исповедальность, чувство Благодатного Слова, согревающего сердца… «Блаженны чистые сердцем» - это сказано именно о нем. Еще бы, ведь «Совесть, благородство и достоинство – вот оно святое наше воинство». А еще милосердие…Это именно то качество, на которое отзывается любое сердце. И кодекс рыцарской чести, который был присущ ему всегда, при любых обстоятельствах. Он даже в экстремальных ситуациях оставался самим собой – «собой – и только…»
Ему было ведомо, когда отступает одиночество и возвращается любовь…А еще у него был особый дар - дар общения. Духовного общения. Он был неутомимым жизнелюбцем, знал, что «на смену декабрям приходят январи…». Каждая новая песня – откровение. И был «надежды маленький оркестрик под управлением любви». И Вера, Надежда, Любовь тоже были. И было упрямство духа, вера в свои неисчерпаемые духовные и душевные возможности, ведь и «душа по природе своей – христианка. Он знал, что «стихи – это молитвы». В нем было что-то от Гофмана, нет, не от облика великого немецкого романтика, а от манеры его мышления и письма. Достаточно вспомнить капельмейстера с палочкой в руках или Моцарта, играющего на старой скрипке…Наверное, не случайно вылились из души, выкристаллизовались эти строки: «В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы…». Он страстно – до самозабвения – любил Пушкина, любил беззаветно, самоотверженно, сожалел о том, что нельзя встретиться с великим русским поэтом, пройтись с ним по московским улочкам, поговорить о том – о сем, о самом главном, о наболевшем…
Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем.
У каждой эпохи свои подрастают леса…
А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем
Поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.
Все в нем было, казалось, предельно ясно…Пушкин, Гофман – это идеалы, это «не от мира сего», и их слезы – «жемчужины страданья». А вот чиновников и дураков не любил…В нем была какая-то интуитивная способность чувствовать дурака…Он прекрасно понимал, что, общаясь с дураком, не оберешься срама, знал, что умным кричат «Дураки! Дураки!» А вот дураки «незаметны». Он, «дворянин арбатского двора» был именно таким и в повседневной обстановке. Понимал, что «можно рубаху и паспорт сменить, но поздно менять ремесло». Боже мой! Какое там «ремесло»! Призвание. Творчество. Чудотворство. Он жил и дышал поэзией, он растворялся в ней. Здесь он был у себя дома: чародей слова, маг, волшебник, а вовсе не «грузин московского розлива», как однажды отозвался о себе сам. Он был предельно совестлив и честен по отношению к самому себе:
Осудите сначала себя самого,
Научитесь искусству такому,
А уж после судите врага своего
И соседа по шару земному.
Научитесь сначала себе самому
Не прощать ни единой промашки,
А уж после кричите врагу своему,
Что он враг и грехи его тяжки…
Я почему-то постоянно мысленно обращаюсь к трем его вечным загадкам и образам: барабанщика, трубача и флейтиста. Что они могли для него значить? Положим, с капельмейстером ( он же дирижер) все ясно. Это тот самый «странствующий энтузиаст» капельмейстер Крейслер из произведений гениального Гофмана…А может быть все это и есть «надежды маленький оркестрик под управлением любви».
Кем он был для меня лично? Вот вопрос! Мы ведь познакомились в мае 1974 года. Жил он тогда на Ленинградском шоссе. Но ведь эта встреча до сих пор в памяти! Чем же он нас (со мною было еще двое ребят) покорил, очаровал, околдовал? Своей непосредственностью, добротой, искренностью, щедростью души? Да, держался он предельно просто и естественно, само общение с ним доставляло истинное наслаждение. Он умел о б щ а т ь ся…А это дано далеко не каждому. Видимо, он знал, что духовное общение – самая большая драгоценность…Его уже в ту пору все обожали…
Со времени той встречи прошло одиннадцать лет…В 1985 году во Дворце культуры «Космос» города Павловского Посада прошел творческий вечер Булата Окуджавы. Вряд ли кто-либо из присутствующих на той встрече с поэтом знал, что у Булата Шалвовича были в то время три визы: в Германию, Японию, Францию…И, наверное, никто тогда не догадывался, что рядом с ними в зале находился человек, для которого Булат Окуджава был Откровением…Для автора этих строк человек с гитарой на сцене был не просто духовным наставником и другом, а каким-то чудом, явившимся, возможно, из четвертого измерения.
Когда еще машина с поэтом, его женой Ольгой Владимировной и сопровождавшим их в этой поездке молодым человеком, щедро наделенным поэтическим воображением, подъезжала к кольцевой автодороге и Горьковскому шоссе, супруга и муза поэта задумалась, а потом вдруг сказала: «Как было бы хорошо, если бы сейчас здесь, по тротуару, прошел Пушкин и помахал тросточкой…Как было бы чудесно!» Мы ехали на встречу с любителями поэзии в Павловский Посад, жевали любимые Булатом сухарики, говорили об Александре Галиче и Науме Коржавине, о только что вышедшем в издательстве «Наука» романе Гофмана «Эликсиры сатаны», вспоминали нашу первую встречу в 1974 году…Все было таким реальным и инфернальным. «Часть души осталась в этом», - сказал бы Иннокентий Анненский. Булата Шалвовича тогда обожали все…
А потом…Потом было всякое…Перестройка…Демократия и игры в демократию…Расстрел Верховного Совета России…Прав был в то время Булат или нет – жизнь заставила меня и его понять многое из того, чего мы тогда не понимали: политическую трескотню, фразерство, пошлость, подлость и лицемерие власть имущих…Дальновиднее нас оказался иеромонах Роман. И Юлия Друнина, нелепо ушедшая из жизни в самом начале 90-х… В этом мире насилия, подлости, лжи здравый смысл легко потерять. Пролетают года, и встают миражи, и в судьбе ничего не понять…Так откликнулся я на самоубийство Ю.Друниной…Но своим шестым чувством, своим душевным зрением Булат прекрасно понимал и ясно видел, что происходит. Я думаю, не случайно появились в то смутное время эти стихи:
Вот какое нынче время –
Все в проклятьях и в дыму…
Потому и рифма «бремя»
Соответствует ему.
Человек может обмануть и обмануться, Поэт – никогда! «Берегите нас, поэтов, берегите нас. Остается век, полвека, год, неделя, час…<...> Берегите нас, поэтов, от дурацких рук, от поспешных приговоров, от слепых подруг…» Да, «от слепых подруг», особенно сейчас, в скорбную пору нашей Голгофы… </...>
Изменился мир, ритм жизни, нравственные ориентиры и духовные ценности…И памятники открывают уже не Пушкину, а Окуджаве…И это – дань уважения поэту… «Грузину московского ( и даже армянского: мать – армянка –Н.К.) розлива». Он, «дворянин арбатского двора», до самозабвения любил Москву, Арбат, свое отечество. Поэтому имел все основания сказать и о «новой», чужой ему Москве. Булат чувствовал, что на смену ему идет другое племя, «молодое, незнакомое». Отсюда пронзительная грусть и смутная безысходность в его последних стихах:
У Спаса на Кружке забыто наше детство.
Что видится теперь в раскрытое окно?
Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,
Все больше мест в Москве, где пусто и темно.
Мечтали зло унять и новый мир построить,
Построить новый мир, иную жизнь начать.
Все меньше мест в Москве, где можно нам поспорить,
Все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.
Куда-то все спешит надменная столица,
С которою давно мы перешли на «вы»…
Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,
Все больше мест в Москве, где и без нас правы.
Он чувствовал, что меняется мир, люди, что того общения, которым он больше всего дорожил – духовного общения – больше нет, что изменились идеи и идеалы, чувствовал, что ничего изменить уже не сможет… И нет пассажиров полночного троллейбуса, которые готовы в любую минуту прийти на помощь, нет доброты, которая согревает сердца. Он оставался при своих идеалах, при открытых дверях, а перед ним наглухо закрывались железные двери, которые он больше всего на свете ненавидел. Он понимал, что новое поколение поэтов, получив свободу слова, утратило духовное общение, и вместе с Мандельштамом ему оставалось «мычать от всех замков и скрепок». В одном из своих лучших стихотворений, адресованных Борису Слуцкому, он признавался:
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
Печальные строки, созвучные духовным стихам и песнопениям иеромонаха Романа, полным скорби и печали:
Невиданное прежде посрамленье
Покрыло лик моей Святой Руси.
О, Родина! Вставай без промедленья!
Гони христопродавцев и ворье!
Бог обратит великое паденье
В великое восстание твое!
А я мысленно возвращаюсь в рабочий кабинет московской квартиры Булата Окуджавы на Ленинградском шоссе (потом был Безбожный переулок) и вижу на стене саблю и австралийский бумеранг, портрет Наума Коржавина, немецкий магнитофон и книги, книги, книги…Вспоминаю наши встречи, и передо мной предстает поэт с гитарой в руках и сердцем, не знающим покоя…
Поделитесь с друзьями