Творчество Серена Кьеркегора в свете наших дней

Николай Кружков

« Я счастлив, только когда творю.

Тогда я забываю все житейские

страдания и неприятности, всецело

ухожу в свои мысли. Стоит же мне

сделать перерыв хоть на несколько

дней, и я болен, угнетен душою, голова

моя тяжелеет. Чем объяснить такое

неудержимое влечение к работе мысли?..»

С.Кьеркегор

Всю жизнь он чувствовал себя Избранником Христа, Его Апостолом, вещающим от Его имени. Серен Кьеркегор… Гениальный интроверт. Ему удалось осуществить то, что до него было невозможно, непостижимо, немыслимо: синтезировать философию и поэзию и на языке экзистенциальной лирики говорить о сокровенном. Он посвятил свою жизнь исследованию жизни души, ее тончайших движений (Тютчев, в этом отношении, – ученик Кьеркегора). Его душевный строй был сродни мятущемуся сердцу Людовика Баварского, но сам он, будучи человеком нордического склада ума, воображал себя Наполеоном. «В Датском королевстве, безусловно, не живет ни один человек, обладающий таким чувством индивидуальности, каким обладаю я». Он ставил клинический диагноз и пошлому обществу, в котором жил, и человеку, который утратил духовность, утверждая, что «отсутствие души – душевная болезнь». Его мышление строилось на парадоксах, но ведь он был прав – именно «христианский мир убил Христа»! А человек духовный – это тот, кто прошел через тревогу, страх и отчаянье и безысходность… Не утратив силы духа, он остался верен своим убеждениям. Утверждал, что «отчаянье – категория духовная». Именно он, философ, прекрасно понимал поэта: «Что такое поэт? – Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку». А разве Иннокентий Анненский в лирической форме не утверждал то же самое:

Смычок все понял, он затих,

А в скрипке эхо все держалось…

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось?

Экзистенциальная лирика Серена Кьеркегора читается, как исповедь мятущегося и больного сердца, пытающегося осмыслить социальные катаклизмы и не изменить своим идеалам, своим нравственным принципам. В его сердце уживались Марк Аврелий и Блаженный Августин, мытарь и фарисей, Аустерлиц и Ватерлоо.

Он был первым, кто доказал, что «святость постигается в грехе», что «вера начинается как раз там, где прекращается мышление». Для самого Кьеркегора самый великий трагический герой не может соперничать в славе своей с рыцарем веры: «Когда человек вступает на путь трагического героя – путь, который в некотором смысле действительно является трудным, – многие способны помочь ему советом; тому же, кто идет узким путем веры, никто не может дать совета и никто не может его понять». Трагедия рыцаря веры в том, что он во всем одинок, в его душе нет места покою, он постоянно находится в напряжении.

Нордический склад характера исключал всякое безумие. Сам Кьеркегор признавался: «Можно было бы задуматься, в каком отношении стоит душевная болезнь к гениальности, можно ли вывести одну из другой; в каком смысле и насколько гений является господином своей душевной болезни, ибо само собой разумеется, что он до определенной степени является господином над нею, ведь в противном случае он действительно стал бы сумасшедшим. Но для таких наблюдений нужна высокая искусность и любовь, ведь очень трудно наблюдать нечто, превосходящее твой собственный уровень».

Для Чезаре Ломброзо («Гениальность и помешательство») и Зигмунда Фрейда с его психоаналитической концепцией личности все просто и ясно: гений – это душевнобольной человек, а гениальность – болезнь. Для Кьеркегора «внешнее, как таковое, не имеет никакого значения для гения, и потому никто не может его понять». И «все же гений знает, что он сильнее всего мира». Великий христианский мыслитель писал, что гений помещен за пределами всеобщего. «Он велик благодаря своей вере в судьбу, в то, что он либо победит, либо падет; ибо он побеждает через себя самого и гибнет через себя самого, или, точнее, он делает и то и другое через судьбу». «Еще никогда не существовало гения без страха, разве что он был одновременно религиозен». Подводя итоги всему вышесказанному, Кьеркегор утверждает: «Только благодаря религиозному размышлению гений и талант становятся в глубочайшем смысле чем-то оправданным». («Понятие страха», «Страх и трепет»). «Святость постигается в грехе» – именно этот его тезис применим к гению. Его раздражали ортодоксальные проповеди. «Бог – это молчание. О чем невозможно говорить, о том следует молчать», – заявлял он.

Еще два века назад он понял, что «все идет к тому, что скоро будут писать лишь для толпы, для невежественной толпы, и лишь те, кто умеет писать для толпы». Сейчас мы убедились в этом. Тотальное телевидение, компьютерные игры, шоу-бизнес, игровые автоматы, оскудение мысли и чувства, утрата духовности, процесс инфантилизации и дальнейшей деградации личности – все это плоды цивилизации.

Для Кьеркегора Святое Писание – проводник, Христос – путь. Но по этому пути идут только избранные …Второе его утверждение касается любви мужчины к женщине, любви не плотской, а духовной («Дневник обольстителя»). Здесь он – предшественник другого великого психолога – Ф.М.Достоевского и поэта-экзистенциалиста (по мироощущению) Иннокентия Анненского:

«Благодаря женщине в жизнь приходит идеальное. И кем был бы мужчина без него? Многие мужчины благодаря девушкам стали гениями, иные из них благодаря девушке стали святыми. Однако никто еще не стал гением благодаря той девушке, на которой женился; поступив так, он сможет стать лишь финансовым советником. Ни один мужчина не стал еще героем благодаря девушке, на которой женился; благодаря этому он может стать лишь генералом. Ни один мужчина не стал поэтом благодаря девушке, на которой женился, ибо посредством этого он становится лишь отцом. Никто еще не стал святым с помощью девушки, полученной в жены, ибо кандидат в святые не получает в жены никого; когда-то он мечтал о своей единственной возлюбленной, но не получил ее. Точно так же кто-то стал гением, героем, поэтом – благодаря девушке, которая не досталась ему в жены… Или, может быть, кто-то все же слышал о человеке, который стал поэтом благодаря своей жене? Женщина вдохновляет, покуда мужчина не владеет ею. Вот правда, лежащая в основе поэтической и женской фантазии».

«В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы…», - признался однажды Булат Окуджава. И пояснил:

Не оскорблю своей судьбы

слезой поспешной и напрасной,

но вот о чем я сокрушаюсь иногда:

ведь что мы сами, господа,

в сравненье с дамой той прекрасной,

и наша жизнь, и наши дамы, господа?

В статье «Символы красоты у русских писателей» Иннокентий Анненский замечает:

«Власть видел в красоте и Достоевский, но это была для него уже не та пьянящая власть наслаждения, а лирически-приподнятая, раскаянно-усиленная исповедь греха. Красота Достоевского то каялась и колотилась в истерике, то соблазняла подростков и садилась на колени к послушникам…

Красота почти всегда носила у Достоевского глубокую рану в сердце; и почти всегда или падение или пережитое ею страшное оскорбление придавали ей зловещий и трагический характер. Таковы Настасья Филипповна, Катерина Ивановна, Грушенька и Лиза, героиня «Бесов».

Красота всех этих девушек и женщин, но странно – никогда не замужних, если красота их точно должна быть обаятельной – не имеет в себе, в сущности, ничего соблазнительного. И при этом они не только сеют вокруг себя горе, но даже сами лишены отрадного сознания своей власти. Это прежде всего мученицы…

В другом своем очерке «Проблема Гамлета» Иннокентий Анненский писал: «Офелия погибла для Гамлета не оттого, что она безвольная дочь старого шута, не оттого даже, что она живность, которую тот хотел бы продать подороже, а оттого, что брак вообще не может быть прекрасен, и что благородная красота девушки должна умирать одинокая, под черным вуалем и при тающем воске церковной свечи».

В «Дневнике обольстителя» есть одно очень существенное для понимания эротического чувства датского философа признание: «…я всегда ищу свою добычу среди девушек, а не женщин. В замужней женщине меньше естественной непосредственности, больше кокетства; отношения с ней ни прекрасны, ни интересны, а лишь пикантны».

Любовь Кьеркегора всегда была окутана романтическим флером, что сближало его с великим немецким романтиком Эрнстом Теодором Амадеем Гофманом («Житейские воззрения кота Мурра»).

Личная судьба Кьеркегора глубоко трагична еще и потому, что он стал жертвой, причем осмысленной, своей собственной философской концепции: отказался стать пастором в лютеранской церкви, видя в этом, прежде всего, измену Христу («Христианский мир убил Христа»), а затем последовал разрыв помолвки с Региной Ольсен. «Любовь – тайна; помолвка – разоблачение. Любовь – молчание; помолвка – оглашение. Любовь – тихий шепот сердца; помолвка – громкий крик. И, несмотря на все это, наша помолвка, благодаря твоему искусству, моя Корделия, скроет нашу тайну от глаз посторонних». Омрачать жизнь любимой и помолвленной с ним девушки Кьеркегор не стал. Впоследствии он сам объяснил это так:

«1853

Есть две мысли, столь рано явившиеся моей душе, что я даже не могу указать момента их возникновения. Первая мысль о том, что есть люди, чье предназначение – жертвовать, тем или иным способом приносить кому-либо жертвы ради торжества идеи, и что я, несущий мой особый крест, и есть такой человек. Вторая мысль состоит в том, что я никогда не окажусь в положении, вынуждающем меня зарабатывать на жизнь. Так будет отчасти потому, что мне казалось: я умру молодым, отчасти потому, что Бог, принимая во внимание мой особый крест, избавит меня от этих забот и страданий. Откуда взялись эти мысли, не знаю; однако знаю одно: я нигде их не вычитал и никто из людей не наводил меня на них».

Страдания Кьеркегора по сути необъяснимы и неисчерпаемы. Его занимала только жизнь души во всех ее ипостасях. Кстати, слово душа чаще всех употребляет в своей лирической исповеди Ф.И.Тютчев:

Не знаю я, коснется ль благодать

Моей души болезненно-греховной,

Удастся ль ей воскреснуть и восстать,

Пройдет ли обморок духовный?

Блуждания души в сфере бытия, ее столкновение с миром «бессмертной пошлости людской», ее желание «К ногам Христа навек прильнуть» – вся лирика Тютчева экзистенциальна и созвучна философской проповеди Кьеркегора.

Великий датский отшельник сам распял себя на Парадоксе, на Кресте Страдальчества и Искупленья. Иначе и не могло быть. Вечно пребывая в сфере духовной жизни, он осознавал, что никогда не будет понят ни своими современниками, ни их потомками… «Внешнее, как таковое, не имеет никакого значения для гения, и потому никто не может его понять».

Экзистенциальная трактовка мира и человека у Кьеркегора изначально восходит к сфере духа – в дальнейшем по его пути пойдут Бердяев и Шестов в России, Хайдеггер и Ясперс в Германии, Сартр и Камю во Франции. Философия датского христианского мыслителя оказала влияние и на поэтов, прежде всего, на Тютчева и Анненского, который признавался: «Сознание безысходного одиночества и мистический страх перед собою – вот главные тоны нашего я: я, которое хотело бы стать целым миром, раствориться, разлиться в нем, я – замученное сознанием своего безысходного одиночества, неизбежного конца и бесцельного существования…я – среди природы, где, немо и незримо упрекая его, живут такие же я, я среди природы, мистически ему близкой и кем-то больно и бесцельно сцепленной с его существованием».

Мироощущение и мировосприятие Кьеркегора и Анненского по сути идентичны. Вот что пишет в «Дневнике обольстителя» великий датчанин: «Мир, в котором мы живем, вмещает в себя еще другой мир, далекий и туманный, находящийся с первым в таком же соотношении, в каком находится с обыкновенной сценической постановкой волшебная, изображаемая иногда в театре среди этой обыкновенной, и отделенная от нее тонким облаком флера. Сквозь флер, как сквозь туман, виднеется словно бы другой мир, воздушный, эфирный, иного качества и состава, нежели действительный. Многие люди, живущие материально в действительном мире, принадлежат, в сущности, не этому миру, а тому, другому». В статье «Художественный идеализм Гоголя» Иннокентий Анненский писал: «Нас окружают и, вероятно, составляют два мира: мир вещей и мир идей (…) В силу стремления, вложенного в нас создателем, мы вечно ищем сближать в себе мир вещей с миром духовным, очищая, просветляя и возвышая свою бренную телесную жизнь божественным прикосновением к ней мира идеального, и в этом заключается вся красота и весь смысл нашего существования».

Сила духа Серена Кьеркегора – в преодолении неисчерпаемой душевной боли, отчаянья, тоски и безысходности. Великий австрийский психолог Виктор Франкл использовал терминологию Кьеркегора при исследовании экзистенциального вакуума, который послужил почвой для появления так называемых «ноогенных неврозов», вызванных социальными катаклизмами в середине и в конце прошлого века.

Сейчас есть все основания говорить о тех причинах, которые обусловили возникновение ноогенных неврозов (в отличие от психогенных). Это прежде всего чувство смыслоутраты, которое стало доминирующим в нашем тяжело больном обществе.

О каких духовных приоритетах мы можем говорить, когда деньги становятся единственной желанной вещью, а вся эпоха – комитетом. Наша разобщенность стала притчей во языцех. Духовная и нравственная деградация молодежи обусловлена отсутствием национальной идеи, духовных ориентиров и нравственных ценностей. Философия, психология и классическая литература не востребованы обществом, а пошлость, ложь и цинизм стали нормой нашей жизни. Мы живем в аморальном обществе, у которого нет будущего. Наши дети и подростки больны душевно и духовно, они становятся прагматиками и циниками, ведут себя агрессивно и жестоко.

История Христа не случилась когда-то – она происходит сейчас – у нас на глазах. Великий датский христианский мыслитель называл себя «несчастнейшим». Религиозные страдания Серена Кьеркегора обретают в наши дни особый глубинный смысл. Для самого Кьеркегора философия начинается не с удивления, а с отчаяния! «Отчаяние – категория духовная», - утверждает он. То, что миллионы людей считают себя христианами, в то время как их жизнь проходит в суете и погоне за благами мира сего и сиюминутными наслаждениями, – Кьеркегору представляется вопиющим грехом! Поэтому он считает, что религиозность – детище величайшей внутренней тишины и молчания («Все должно совершаться в безмолвной тишине. В ней таится обоготворяющая сила»).

Мы стоим перед фактом утраты религиозного измерения жизни. Датский философ думал о Вечности и высмеивал свое время. И разве не созвучны нашей эпохе его слова:

«Из всех разновидностей тирании народное правительство – тирания самая мучительная, самая бездуховная, являющая непосредственный упадок всего великого и возвышенного…Народное правительство – это воистину портрет преисподней». Демократию Кьеркегор называл «гнуснейшей из тираний». Мы имеем возможность в этом убедиться сегодня, когда единственной точкой опоры для духовных людей становится религиозное страдание, ведь «мука всегда остается в том, что невозможно избавиться от себя самого»!

Поделитесь с друзьями