Советуем Вам прочитать эти воспоминания полностью. Несмотря на то, что родители автора пережили многие невзгоды, которые выпали, надо признать, на многие семьи, автор прожил счастливую жизнь, получил достойное образование, сохранил светлую и радостную память о прожитых годах. А какая чуткость к поэтическому слову... Даже завидно стало. Совершенно естественно по ходу повествования автор касается многих актуальных тем, в том числе дорогой нам темы краеведения. Многие почерпнут из повествования чисто практические знания. Обратим особое внимание на детские воспоминания автора – такое единение с природой у поколений IT вряд ли уже состоится. И здесь нет какого-либо уничижения – просто время другое, природа другая… Многое изменилось. Тем интереснее читать эти воспоминания.

Открытая ладонь

Василий Иванович Безруков, д. Черепково

Моим родителям –
труженикам и мученикам 
посвящаю.

От автора

 

В 2012 году вышел из печати роман Александра Павловича Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», признанный лауреатом премии «Русский Букер десятилетия». Сообщение о выходе этого романа я услышал по радио «Эхо Москвы».

Роман сначала прочитала дочь, потом я, потом жена, и мы были в восторге от прочитанного. В романе изложена энциклопедия жизни русской провинции 20-века.

Дома я рассказывал интересные случаи, которые произошли в моей жизни и жизни окружающих. Дочь неоднократно настаивала, чтобы я написал что-то подобное из моей прожитой жизни, из жизни членов нашей семьи и родственников: оставить память о себе потомкам, не только делами, но и описанием фактов и историй.

В новогодние праздники я решил на 77 году жизни приступить к описанию воспоминаний и, следуя путем А.П. Чудакова, излагать материал отдельными главами, посвященными какому-нибудь отдельному событию или теме. Заранее прошу прощения за свой стиль изложения, ведь я не филолог, как А.П. Чудаков.

 

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.

И. Тургенев

 Спасительный кувшин

 

В нашем доме хранится реликвия – незатейливый латунный кувшин, который спас жизнь моему отцу, проделав путь из Бутырского СИЗО на Вологодчину и обратно в Московию в деревню Черепково.

Мой отец – Кошелкин Федор Алексеевич родился 17 февраля 1904 года в деревне Черепково. Его родители Алексей Дмитриевич и Федосья Ивановна вели крестьянское домашнее хозяйство.

Отец был младшим ребенком в семье, кроме него были сестры Саша, Поля, Дуня и брат Василий. Сестры вышли замуж, а Василий в 20-е годы поехал менять вещи на продукты и пропал.

Федор с детства помогал по хозяйству, умел управляться с лошадью и коровой. Одновременно с этим он хорошо учился в школе. Окончил Кудиновское земское начальное училище в 1914 году. Как он рассказывал, тетрадки и учебники в школе были бесплатные, а после окончания школы ребят возили в Кремль на экскурсию. Ему предлагали учиться дальше, но началась Первая мировая война, и стало не до учебы.

С двенадцати лет он уже пахал свой земельный надел и надел сестры Поли, которая жила через четыре дома – у неё не было лошади. Сажали в основном картошку, излишки продавали. Одновременно с этим занимались производством кирпича. Копали глину, формовали, обжигали кирпич в горнах, которые находились рядом с деревней. Вернувшись из армии в 1958 году, я задумал выложить хороший погреб. Кирпича не было, пришлось доламывать стены полуразрушенного нашего горна и из него выкладывать стены погреба.

Дед много болел и умер в 1925 году, когда на месте старого дома ставили новый сруб. Заканчивать строительство досталось отцу. Из старого дома построил сени и клеть с омшаником, ещё был большой крытый двор для скотины и житница. В 1926 году мой отец женился на девушке Марии из села Кудиново, в 1927 году у них родился сын Николай.

В 1932 году начали создавать колхоз. Отец и ещё один его товарищ отказались вступать в колхоз. Тогда их в назидание остальным раскулачили, хотя они были середняками, отобрали лошадь и корову, хотели отобрать и дом, но его мать Федосья Ивановна сказала, что лучше умрет, а из дома не уйдет.

Впоследствии мой брат Николай женится на дочери того, кто раскулачивал, чем очень огорчит отца, а моя дочь выйдет замуж за правнука второго раскулаченного.

4 января 1932 года отца арестовали по статье 58 п. 10 УК, содержали в Бутырском СИЗО. 17 марта дали 2 года лишения свободы. В Бутырке он находился до 15 января 1933 года, потом его досрочно освободили и дали 2 года выселки в Вологодскую область Междуреченский район село Шуйское. Перед отправкой сокамерники подарили ему латунный кувшин.

Выселенцев привезли в село Шуйское и бросили на произвол судьбы, они были вынуждены ходить по домам и просить милостыню.

Дома у него осталась мать и жена с ребенком, после его ареста жене пришлось развестись и взять девичью фамилию – Безрукова.

С одним товарищем по несчастью решат они бежать. На поезде без документов ехать было нельзя. Шли по ночам, а днем отсиживались в сугробах. В кувшине они топили снег и заваривали хвою. Так они дотопали до Москвы, где и расстались. Отец пошел в Черепково, а товарищ в Воскресенск. Больше они не виделись.

Вернулся отец домой в Благовещенье 7 апреля 1933 года, встретился с семьей. Как жить дальше? Помог ему хороший знакомый из деревни Каменки – Ларионов Владимир Павлович 1896 года рождения. Он отдал отцу свой паспорт, заявив в милицию о потере. Чтобы казаться старше, отцу пришлось отрастить усы.

Став Ларионовым, отец понимал, что укрыться лучше в большом городе. Он поехал в Москву и из землепашца переквалифицировался в кочегара. В Москве он прожил в общежитиях 15 лет до 1948 года, работая кочегаром. С начала и до конца Великой отечественной войны служил в войсках противовоздушной обороны г. Москвы и защищал столицу от немецких стервятников.

По ночам, крадучись, стараясь быть незамеченным, он приезжал в свой дом, чтобы увидеться со своей семьей и по возможности помочь ей, хотя бы ночью – днем он не мог выходить из дома. За что человек страдал? Он что, кого убил? Родственники и некоторые жители, с которыми он случайно сталкивался, знали о его приездах, но молчали, не выдавали его.

18 сентября 1936 года родился я. Кого записывать в отцы? Сестра матери пошла регистрировать мое рождение и записала «с потолка» отцом Степанова Ивана Ивановича, а фамилию мать мне дала свою. Когда дядя Володя (Ларионов В.П.) узнал о моём рождении, предложил в отцы записать его. Тогда я мог бы стать и Ларионовым Василием Владимировичем, только Кошелкиным Василием Федоровичем я быть не мог!

Когда я пошел в 1 класс, учительница стала знакомиться с учениками. Я сказал, что я – Кошелкин. Дома мать интересовалась первым днем занятий, я рассказал, что учительница спрашивала фамилии, и я сказал, что Кошелкин, ведь я действительно так думал.

Мать мне сказала, что моя фамилия – Безруков. На следующий день я заявил, что я – Безруков, а не Кошелкин. Учительница улыбнулась – она всё знала.

Как веревочке не виться, а кончику быть: кто-то всё-таки донес на отца.

8 ноября 1948 года, когда я гулял на улице с ребятами, к дому подошли несколько милиционеров и окружили дом.

Я убежал к тете Поле и сказал ей, что за отцом пришли. Вскоре за мной пришел милиционер с соседкой – моей двоюродной сестрой. Когда мы пришли домой, стало ясно, что отец во всем сознался.

Отца забрали и 23 декабря 1948 года за проживание по чужому паспорту дали 1,5 года. Он подал кассационную жалобу в Московский областной суд.

7 января 1949 года жалоба была рассмотрена, и, учитывая «перегибы» в организации колхозов, и что он прожил в Москве 15 лет и к «судебной» ответственности не привлекался, то подпадал под указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 июля 1945 года об амнистии в связи с победой в Великой Отечественной войне над Гитлеровской Германией. Суд дело прекратил и из-под стражи освободил.

Но 27 января 1949 года при получении паспорта в Ногинске ему было отказано в прописке по месту жительства семьи, только 101 км! Пришлось отцу ехать в Петушки и устраиваться кочегаром на силикатный завод.

Мать в это время работала весовщиком на железнодорожной станции Кудиново (до этого с 1930 года и до эвакуации завода в 1941 году в Свердловск она работала браковщицей, а затем старшим контролером в щеточном цехе завода Электроугли). За время работы на железной дороге ей были объявлены пять благодарностей от руководства дороги, и она была награждена медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «В память 800-летия Москвы».

17 февраля 1949 года при исполнении служебных обязанностей она попала под поезд. Идя вдоль состава, списывала номера вагонов, в это время на Москву шел товарный поезд. Машинист сигналил, но то ли она была занята работой, то ли думала о муже и семье, то ли, работая на станции, привыкла к сигналам паровозов, её сшибло, отрезав правую руку до локтя и правую ступню.

Я в это время учился в 5 классе. Бабушка уже умерла, брат служил в армии. Мать пробыла в больнице до весны, вернулась, когда стаял снег.

Всю зиму я прожил один. Топил печь, кормил и доил козу, ходил в школу. Ночи проводил на русской печке с лампадкой.

(Свет в деревню провели под новый 1956 год, в армию в ноябре 1955 года меня провожали с керосиновой лампой).

За зиму я закоптил лампадкой от иконы весь потолок. Потом матери со своими тремя сестрами пришлось к Пасхе его отмывать.

В сени для смелости запирал соседскую собаку.

Питался тем, что было. На керосинке в сковороде жарил картошку на воде, чтобы шипело и не пригорало. Донашивал одежку и обувь.

Весной вернулась из больницы мать, было пролито много слез. Но надо было привыкать жить по-новому.

В первый день приезда, я поймал в реке вершей большую щуку, мать её пожарила, и мы хорошо поели.

Постепенно жизнь стала налаживаться, мать привыкла к своему положению, научилась одной рукой чистить картошку и делать многое другое.

Пришло время посадки картошки, надо было копать огород. Мать не могла, а мне хотелось погонять в футбол с ребятами.

Отца не отпускали с работы. Тогда он голой рукой лег на раскаленный колосник в котельной, обжег руку и, получив больничный, приехал из Петушков копать, сажать.

На все прошения отца о разрешении прописки к жене-инвалиду, в том числе в адрес Председателя Президиума Верховного Совета СССР, он получал отказы. Разрешили вернуться только после смерти Сталина. По возвращении в родную деревню он продолжал работать кочегаром там, куда удавалось устроиться. Последним местом работы был Купавинский асфальтобетонный завод, откуда он уволился на 71 году жизни.

Когда пришло время оформлять пенсию, он стал собирать справки для пенсионного стажа с прежних мест работы, а там он числился В.П. Ларионовым. Было потрачено много сил и времени, чтобы собрать необходимые документы.

Умер отец 19 февраля 1989 года, прожив 85 лет, много ему пришлось пережить, но видно закалка, полученная в детстве, помогла ему выстоять в жизни.

До последних своих дней отец не мог простить Советскую власть и тех, кто, раскулачивая его, исковеркал жизнь ему и его семье.

Выпив с получки, отец пел любимые песни: «Раскинулось море широко» и «Славное море, священный Байкал», и говорил: «Пятнадцать лет я по морю плавал, берега не видал», имея в виду житейское море. Он не видел конца свой «одиссеи», не знал на какой «берег вынесут волны его судьбы».

Моя мать умерла раньше него – 8 марта 1973 года. Теперь в этот день отмечаем годовщину смерти матери, Международный женский день и день рождения моего зятя.

 

Я помню руки матери моей,

Хоть нет её, давно уж нет на свете,

Я рук не знал нежнее и добрей,

Чем жесткие, мозолистые эти.

 

Я помню руки матери моей,

И я хочу, чтоб повторяли дети:

«Натруженные руки матерей,

Святее вас нет ничего на свете».

Н. Рыленков

 

Всё прожитое отразилось и на мне.

Ночные приезды и отъезды отца, постоянный страх, необходимость держать язык за зубами, арест отца, увечье матери привели к тому, что я стал заикаться, что потом сказалось на моей учебе, службе в армии, работе, но это уже совсем другая история.

Коротко о себе. После окончания семилетки я поступил в Кудиновский машиностроительный техникум, окончив который в 1955 году, получил направление на работу на Ново-Краматорский машиностроительный завод (г. Электросталь), в ноябре был призван в армию.

Демобилизовавшись в 1958 году, вернулся на работу на завод, одновременно поступил учиться во Всесоюзный заочный машиностроительный институт (Электростальский УКП). Затем перевелся на дневное отделение МВТУ им. Баумана, которое закончил в 1965 году и до пенсии работал в оборонке.

В деревне по отцу меня звали Федоровичем, а когда с моей работы приезжали товарищи, они звали отца дядей Ваней, потому что я был Ивановичем. Мы с отцом переглядывались и посмеивались.

Жена моя родом из деревни Исаково, как и два её старших брата, закончила МАИ, работала программистом.

Мы родили и вырастили двух дочерей: старшая стала учителем, младшая – юристом. Растут три внука.

Живя в отцовском доме, достраивая и перестраивая его, пришлось овладеть строительными специальностями: каменщика, бетонщика, плотника, маляра, землекопа, сантехника, жестянщика, кровельщика, столяра.

Нанимать рабочих для стройки и ремонта пенсии не хватит, а делая сам, получаешь удовольствие от сделанной работы, и я уверен, лучше, чем сам, наемный рабочий не сделает. За прожитые 76 лет я никуда не ездил отдыхать, отпуск использовал для работы дома и на огороде.

В заключение хочу сказать – жизнь продолжается. Жаль родителей, которым достался век неспокойный. Жаль поколение, которое «перемолола мясорубка» коллективизации, поколение, которое могло и хотело работать.

Кувшин храним, и как память о судьбе наших предков будем передавать из поколения в поколение.

В юности мы спрашивали часто:

На какой тропе искать нам счастье?

И постигли, побродив по свету,

Что особых троп у счастья нету.

Н. Рыленков

Дом и двор

Начну свое жизнеописание с дома, в котором я вырос. В моем паспорте указан адрес моего рождения – село Кудиново.

Я не уточнял у матери это обстоятельство, но думаю, что она специально ушла рожать в Кудиново – к своей матери – из дома в Черепково, куда она вышла замуж, потому что дом был раскулаченным, я родился неизвестно от кого, ведь моего отца в Черепкове в это время не должно было быть. Тем более что мать всегда ближе, чем свекровь, а пересуды окружающих всегда неприятны.

Видимо, какое-то время я рос у бабушки в Кудинове, где внуков было уже трое (ещё двое родились от сына Михаила после меня).

В начале войны моего дядьку Михаила призвали в армию, где он пропал без вести в 1943 году. Его жена Катя пошла работать на железную дорогу и погибла там от несчастного случая в 1944 году, оставив свекрови двух сыновей Николая и Александра и трех дочерей Анну, Машу и Зину. Самых младших Машу и Зину отдали в детский дом, который находился около станции Кудиново в Кобринском саду (позже там была школа рабочей молодежи).

Когда я уже жил в Черепкове, я часто навещал бабушку и играл с двоюродными братьями и сестрами.

Дом в Черепкове по тем временам был большой, четыре окна спереди и два сбоку, высокие потолки. Поставлен сруб был из привозного леса в 1925 году на месте старого дома. Из бревен старого дома были выстроены сени и клеть (чулан) с омшаником внизу.

Я не уточнил у отца насчет двора для скотины, остался он от старого дома или был построен заново. Двор был двускатный, и крыша его соединялась с крышей дома ендовой. Во дворе рядом с воротами находилась житница для зерна.

Подобный двор находится в доме напротив (у Чиркуновых), только он без житницы.

При мне скотины во дворе не было. Лошадь и корову увели в 1932 году при раскулачивании. Телеги и саней, куда запрягали лошадь, тоже не было, видимо их забрали одновременно.

Когда я подрос, мы с матерью и бабушкой Федосьей завели коз. Построили хлев, отгородив во дворе угол. В 8 лет мне пришлось научиться доить коз. Надо было козье вымя вымыть теплой водой, смазать соски вазелином и доить, в конце дойки помассировав вымя, можно было ещё добыть немного молока. Доить коз мне пришлось до 16 лет, мать, потеряв руку и ногу, доить не могла.

Коз в деревне держали многие, собиралось целое козье стадо, которое пастух гнал на выпас. В полдень все хозяева коз ходили «наполдни». Пастух пригонял стадо в определенное время на дойку. Берешь «полденку» с водичкой, баночку с вазелином и идешь вместе со всеми доить. Потом приносишь молоко домой и процеживаешь его. Молоко являлось хорошим подспорьем к скудной пище.

Когда коз в деревне стало мало, стадо перестали гонять. Пришлось козу привязывать на веревку и пасти в тех местах, где разрешали. В полдень после дойки надо было менять место выпаса. Вечером козу приводили домой и опять доили.

В сильные морозы козу переводили в омшаник, который находился под клетью. Поскольку света не было в деревне до 1956 года, в омшаник, чтобы подоить и покормить козу, приходилось ходить с керосиновой лампой.

С козой была проблема: её надо было водить к козлу на случку. Обычно это поручалось мне. Я отводил ее с вечера, а утром забирал, ужасно пропахшую запахом козла. Сколько мать платила хозяйке козла за ночь, я не знаю.

При окоте я никогда не присутствовал, в дом приносили козлят, которых после того как они подрастут, пускали на мясо.

Время от времени козе приходилось делать процедуру по обрезанию копыт. Отросшие копыта мешали ей ходить и заламывались, приходилось брать кровельные ножницы (по железу) и обрезать их.

На зиму козе заготавливали корм. Косить траву в лугах было запрещено. Ребятишки, у которых были козы, выпалывали вокруг деревни все колхозные поля (они стояли чистенькие). Эту «полку» приносили домой вязанками или привозили на тачках, у кого они были, и высушивали, растрясывая «полку» вокруг дома, заборов тогда ни у кого не было.

Кроме того, заготавливали ивовые веники, сушили их под крышей двора и скармливали зимой. До сих пор серпом владею лучше, чем косой, и ни разу за всю жизнь не порезал руку.

Каждый год в июне заготавливаю сотню крапивных веников для кур. Это и витаминный корм, и экономия комбикорма для мешанки. Причем вяжу веники голыми руками, испытывая своеобразные ощущения от крапивного жжения. Затем веники развешиваю на толстую веревку, натянутую под крышей двора. Во дворе во время сушки веников стоит приятный запах свежей крапивы. Зимой сухие обшелушенные веники идут на растопку под дрова в банную печь, растертые крапивные листья – курам в мешанку.

Когда отец из Ларионова стал опять Кошелкиным и вернулся домой, стал покупать поросят, обычно по два. Вдвоем поросята лучше растут, набирают вес, стараясь съесть все, чтобы не досталось другому. Поросят держали во дворе, а когда не стало коз, на зиму переселяли их в омшаник. Однажды они сломали запор у хлева, а в омшанике стояли оконные стекла, как они не порезались о них, не знаю.

Поросят резал отец, когда они вырастали до 6 пудов. Щетину палили соломой (приносили ночью с поля), затем свинью после разделки подвешивали в клети к матице за задние ноги. Всю зиму мы были с мясом.

Ещё большую часть двора занимал торф, который всё лето заготавливали на болоте и всю зиму топили им печь. О торфяной эпопее расскажу позже.

Крыша двора, совмещенная ендовой с крышей дома, доставляла много хлопот. Весной скапливалось много снега, сползшего с двора и с дома. Приходилось его сбрасывать на землю и откидывать дальше от двора. Бывали случаи, когда снег в ендове таял и превращался при морозе в лед, а колоть его ломом или железной лопатой было нельзя – можно было повредить крышу, тогда весной и летом во дворе будет водопад.

При доме было небольшое крыльцо, из него дверь вела в сени, которые являлись как-бы тамбуром между улицей и домом. Из сеней были двери в дом, во двор и в клеть и лаз на чердак. Клеть (чулан) представляла собой квадратную неотапливаемую комнату размером 3,5 на 3,5 метра, заставленную различным хламом, завешанную одеждой и тряпьем. В стене было окошко на улицу (дырка 10 на 10 сантиметров), видимо для свежего воздуха.

В детстве я любил копаться там в старье. Однажды обнаружил там большой чугун с медными монетами 1,2 и 3 копейки 1700-1712 годов. Не зная, какую ценность они могут представлять, перетаскал в карманах все эти деньги на пруд – делал там «блинчики» на воде.

Ещё в клети на верхней полке мной были найдены две большие толстые книги с деревянными обложками и с красивыми большими заглавными буквами. Это оказались церковные книги на древнеславянском языке, мать, кстати, умела читать их. Позже сестра матери тетя Настя отвезла их в Никольскую церковь (мать боялась, что я их сожгу).

Посреди дома стояла большая русская печь. Её зимой топили обычно один раз в день дровами и торфом. Когда нагорали угли, ставили варить еду в чугунах разного размера. Внизу печи находилось подпечье, куда складывали все печные инструменты: ухваты, сковородники, кочергу, веники – голяки и прочую утварь. Туда же по нужде ходила иногда кошка. В мои детские обязанности входило перед Пасхой влезать в это подпечье и вычищать все.

Поскольку бани дома не было, мылись прямо в печи. Главная задача при этом была не испачкаться сажей от свода печи. После того как печь была протоплена клали на под печи доски, влезали в жерло печи и закрывали заслонку, чтобы в этом жару хорошо пропотеть. Потом подавали таз с водой и мыло с мочалкой. После такой помывки из печи вылезали красные как раки и ополаскивались в корыте.

 

Дом тот – низенькие стены

Горница, крыльцо,

Кухня, клуня, рига, сени,

Дверь, окно – лицо.

 

Много позже – встала печка,

Где печется хлеб,

Рядом с ней – закут, овечка,

А на печке – дед.

 

В этой печке щи варили,

Калачи пекли,

Раз в неделю сами мылись,

Здесь – детей секли.

Ю. Жильцов

 

Когда я был маленьким, несколько раз падал с печки. Как-то внизу у печки на лавке стояло корыто с водой, я просился, чтобы меня сняли, а матери было некогда. Я тянулся к ней, и в какой-то момент центр тяжести перевешивал, я летел в корыто, а с ним на пол.

Поскольку дом был неутепленным, зимой он быстро остывал, промерзали углы дома. На зиму дополнительно ставили печурку. Приходила из Кудинова бабушка и из кирпичей на глине клала прямо на полу печурку, от которой шли вверх к потолку вдоль и поперек дома большие жестяные трубы, закрепленные к потолку проволокой. Последняя труба входила в дымоход русской печки.

По утрам мать быстро протапливала печурку, трубы грелись и давали тепло в дом. Утром, лежа на остывшей русской печи, я чувствовал горячее тепло, которое заполняло дом. Весной печку ломали, трубы снимали до следующей зимы.

Когда отец вернулся домой из Петушков, он продолжал работать кочегаром в котельной. Иногда ему приносили на сжигание тарные ящики. Он аккуратно разбивал их и привозил домой для обшивки дома. Хорошо проконопатив дом, он в два слоя обшил дом тарными дощечками и покрасил его, в доме стало теплее, не стало продувать его ветром.

Двускатный двор просуществовал до конца войны, затем был за ненадобностью перестроен в односкатный (без ендовы). За прошедшие после этого полвека, крыша двора прохудилась, деревянные стены сгнили. Пришлось, подвесив на столбах крышу, заменять деревянные стены кирпичными. Затем менял и кровлю, оставив лишь старые переводы и обрешетку. При этом допустил оплошность. Заднюю стену двора надо было класть толщиной в кирпич, как боковую, а не в полкирпича, хотел сэкономить.

Давно у меня была задумка построить баню. Думал в конце огорода соорудить, но как там мыться зимой? Разобрав и вынеся со двора старые горбыли и доски, нашел подходящее место. Выкопал подвал, выложил стены в полтора кирпича, а сверху – сауну с парилкой и ванную комнату. Все получилось компактно, а главное вход прямо из кладовки. Зять сварил металлическую печь, обложили кирпичом, сделали дымоход, вытяжки и теперь горя не знаем. Достаточно корзинки дров, чтобы в сауне было 100 градусов Со (дрова остались ещё от старого двора). На полке, кстати, я вылечил миозит, которым мучился с 1987 года после падения на лед. А как приятно после мороза погреть свои кости в бане. В подвале под сауной храним всю зиму картошку и другие припасы.

Со временем сени были переоборудованы в кухню, где стояла печь с плитой и водяным котлом, обогревавшим весь дом. Здесь же стоял обеденный стол, и была прихожая, что было негигиенично. Пришлось из клети, делать столовую, что решило много проблем. В январе 1988 года в деревню пришел газ, отпала необходимость запасать топливо и чистить дымоходы от сажи – жить стало чище.

С прибавлением семейства – родились внуки, – стали подумывать о пристройке к дому. На месте старой террасы с западной стороны впритык ко двору и бане из бруса поставили пристройку 9 на 3,5 метра с цокольным этажом, предварительно укрепив фундамент дома. Старый дом оказался стоящим на угловых кирпичных столбах с внешним цоколем без фундамента. При сооружении цокольного этажа (подвала) пришлось выкопать, рассортировать и вывезти на тачке 44 кубометра земли, шлака, щебенки, песка. Все ушло в дело: плодородная земля на огород, плохая земля на засыпку дорожных ям, шлак и щебенка на отмостку, песок для приготовления раствора. При раскопках встречалось много интересного: старые кринки, кости животных, склянки, банки, подковы.

Отец рассказывал, что в детстве они играли в «бабки». Была такая игра у детворы: «бабки» – это суставы ног животных разного размера, которые ставили в один ряд и, кидая своей «бабкой», вышибали из ряда «бабку» соперника, забирали её себе.

Целый набор «бабок», который нашел при раскопках, передал А.Н. Любавину (создателю и хранителю Электроуглинского краеведческого музея), поставив его этим в тупик, он ничего не слышал об этой игре. Целы они или их выкинули, не знаю.

Были откопаны два блока из белого камня длиной по метру и в сечении полметра на полметра с квадратным гнездом под шип. Видимо, они использовались как опоры под столбы. Вдвоем с зятем мы их не смогли вытащить на поверхность, пришлось закопать в дне подвала и забетонировать.

В связи со строительством пристройки встал вопрос переделки крыши: из вальмовой делать её безвальмовой с большими окнами на фронтонах.

Крышу дома крыл оцинкованным железом сам, предварительно освоив навыки кровельщика-жестянщика в 70 лет.

Листы в «картины» соединял лежачими фальцами на верстаке с помощью двух струбцин и киянки, а стоячие фальцы загибал на крыше с помощью самодельной «кобылки» и молотка.

На раскаленном железе было не очень комфортно. Приходилось одевать наколенники, на голову мокрую кепку, шею обвязывать мокрым полотенцем. Самое главное при перекрытии крыши, чтобы не было дождей, иначе в доме был бы потоп, но всё обошлось.

Родня

Как я упоминал раньше, у отца было три старших сестры. Тетя Саша вышла замуж в деревню Белую. Я ее помню смутно, мне было тогда мало лет, больше я общался с ее взрослым сыном Иваном Ильичем (моим крестным). Он со своей женой Марией приходил к нам в гости и мы бывали у них.

В семье у них родились два сына Евгений, Сергей и дочь Надежда, которая вышла замуж в нашу деревню за Чекрыгина Анатолия, с которым я с детства дружил.

Тетя Поля, которая вышла замуж за нашего деревенского Михаила Романова, родила троих сыновей Василия, Петра и Ивана и двух дочерей Марию и Веру. Михаил погиб на фронте в Первую мировую войну. Старший сын – Василий женился на девушке из деревни Белой Насте Кузнецовой. У них перед самой войной родились два сына Михаил, Виктор и дочь Тамара. В 1941 году началась мобилизация. Сначала призвали Василия, а через неделю Ивана. Петр поехал Ивана провожать и с ним тоже уехал на фронт.

 

В поле с ветром шепчется осина,

Хмурит ель в бору седые брови.

На войне у матери три сына,

Три невестки дома у свекрови.

Н.Рыленков

 

Все трое пропали без вести в 1941 году.

С тетей Полей в доме осталась вдова Настя с тремя детьми (старший был мой ровесник).

Поскольку их дом находился от нашего через четыре дома, я часто бывал у них, иногда и ночевал.

У всех нас была одна задача – выжить в то тяжелое время.

Тетя Настя вырастила всех троих детей, замуж больше не выходила. Умерла она в 2009 году в возрасте 95 лет. Перед смертью в забытье она звала своего мужа Василия, ушедшего на войну, и которого за прошедшие 68 лет она не могла забыть.

Тетя Дуня вышла замуж в деревню Ильинку (Большая Свердловка). У них с мужем Федором Лапочкиным родились три дочери Наталья, Мария и Евдокия. Наталья и Евдокия стали учителями, а Мария, окончив, как и я, Кудиновский машиностроительный техникум, работала конструктором на ЭЗТМ. После службы в армии я вернулся на ЭЗТМ и работал с ней в одном отделе. Наталья и Мария замуж не выходили, а у Евдокии родилась дочь Нина, которая сама уже стала бабушкой теперь.

У матери моей было три сестры Анна, Паша, Настя. Все они помогали друг другу.

Старшая Анна первой вышла замуж в Черепково за Ивана Горячева. Их дом находился рядом с нашим, нас разделял пожарный сарай, место отдыха всей деревенской молодежи.

У них родились две дочери Мария, Анна и сын Василий. Мария Ивановна – моя крестная живет в Электроуглях, ей хоть и перевалило за 90 лет, она находится в полном здравии, даже порой звонит нам по мобильному телефону.

Анна и Василий, к сожалению, ушли из жизни. Василий участвовал в ВОВ, получил ранение, которое его всю жизнь мучило, несмотря на все старания врачей.

Вторая сестра – тетя Паша Куракина жила с мужем Петром в маленьком домике (бывшая баня) рядом со своим родным домом в Кудинове. У них родились две дочери Зина, Маша и сын Николай. К сожалению, никого из них уже нет в живых.

Третья сестра – тетя Настя Коряжкина жила в Большом Васильеве позади почты (сейчас там «Скорая помощь»). У нее было два сына Николай и Василий (как у моей матери). Николай участвовал в войне с японцами на Дальнем Востоке, а погиб на родине, работая охранником.

Василий учил меня нарезать клуппом трубную резьбу и сваривал дважды водяной котел для печки. Пришлось мне как-то в день Советской армии (23 февраля) ломать печь, доставать потекший котел и ставить новый.

Все сестры собирались у нас в Казанскую (21 июля), в Черепкове был престольный праздник, ели пироги, пили чай и говорили, говорили. Все они были верующими. У матери было много религиозных книг, которые она читала и приучала к этому меня. Но я кроме молитвы в честь рождения Христа не выучил ничего. С этим стихотворением 7 января бегал по родственникам и «Христа славил», получая денежки на конфетки.

Мне с детства было не понятно, почему грешников, то есть нарушивших заповеди божьи, со слов матери, черти в аду жарили на сковороде или варили в котле. Ведь грешники, согрешив, переходили на сторону дьявола, становились для него своими, зачем же ему их наказывать?

И еще я не мог понять, откуда черти берут столько дров, ведь костры на которых жарят грешников горят сутками тысячи лет, так ведь можно все рощи в аду вырубить, и останется одна адская пустыня.

Каждый год к Пасхе все четыре сестры мыли наш дом от зимней копоти. Для этого в дом вносились специальные козлы (ударение на «о»), которые использовались раз в году для мойки дома.

Это было необходимо, потому что потолки в доме высокие, а сестры были маленького роста.

Перед мытьем я обрабатывал щели в бревенчатых стенах керосином от клопов. Брал куриное перо и, окуная его время от времени в керосин, проводил им по всем щелям, где сидели клопы. Другого средства дезинфекции тогда не было.

На кОзлы клались снятые с петель двери, доски, и постепенно, после мытья потолка и стен, козлы сдвигались от передних окон к выходу. После этого козлы и доски выносились, двери вешались на место. Потом мыли полы, вешали иконы.

Закончив уборку дома, все сестры садились за стол и отмечали это дело чаем с пирогами.

 

Пасха под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом,

С гульбой посреди двора,

Промчалась твоя пора!

Н. Рубцов

 

В 60-е годы потолок обили оргалитом, покрасили, а стены обили тарными дощечками и оргалитом. Оклеили обоями. Нужда в изнуряющей мойке отпала. Остается только обмахнуть пыль мокрой тряпкой на щетке. Козлы пошли на дрова.

Босоногое детство

Мое детство пришлось на военные годы.

Помню 22 июня, когда по радио объявили о начале войны. В углу дома висела тарелка – рупор, в комнате было несколько женщин, кто плакал, кто что-то записывал. Затем через деревню потянулись военные колонны, они останавливались у колодца, который находился рядом с нашим домом. Солдаты умывались, наливали свои фляжки, поили лошадей. Помню, как лейтенант грозил трибуналом молодому солдатику, который сапогами стер в кровь свои ноги, сидел у колодца разутый и не мог идти дальше. Иногда солдаты оставались ночевать в деревне, спали на полу укрывшись своими шинелями.

Осенью, когда враг подходил все ближе к Москве, на крыше нашего дома поставили зенитный пулемет, из которого зенитчицы вели огонь по немецким самолетам. Всё небо над железнодорожной станцией Кудиново (рядом был оборонный завод) и над заводом «Акрихин» было в лучах прожекторов. Зенитчицы жили у нас дома и по лестнице посменно поднимались на крышу.

Я пятилетний пацан, набегавшись за день, засыпал на русской печке под грохот пулеметных очередей. Однажды ночью проснулся от крика пулеметчиц – они сбили самолет.

Утром приехал их командир и объявил им благодарность.

Помню окопы и траншеи в полный профиль, выкопанные вдоль деревни позади наших огородов, в которых мы играли в войну. На этом же поле проходили солдатские учения с участием танков, форсировавших нашу речку. На всякий случай мы выкопали на огороде землянку, но немцы до нас не дошли.

В памяти через 70 с лишним лет всплывают другие эпизоды детства. Помню, как зимой, когда стояли сильные морозы, и углы дома трещали от мороза, промерзали насквозь, мать ставила в эти углы утюги с горячими углями из русской печки. Обледеневшие углы таяли, и воду с пола собирали тряпкой. Пришлось потом на зиму ставить печурку-времянку с трубами для обогрева дома.

Дров для топки печи не было. Приходилось мне, малолетке, летом брать тачку, топор и заступ (штыковую лопату) и ехать в Вишняковский лес выкорчевывать пни.

Обкапываешь заступом старый пень, обрубаешь топором его корни и враскачку выкорчевываешь его, иногда с помощью подвернувшейся ваги. Место, где был пень, разравниваешь заступом, получается, что пня вроде и не было.

Погрузив пень на тачку и накинув на шею шлейку (чтоб легче везти), привязанную к ручкам тачки, привозишь пень домой.

Все моё детство прошло с тачкой в руках. На ней возил пни, торф с болота (3 км), полку (траву от проволки) с колхозного поля и ивовые веники для козы на зиму. Ивняка за деревней было предостаточно. Тачка была самодельная, деревянная, железными были лишь шкворень с надетым на него колесом. Дутых колес и металлических тачек-корыт тогда не было. Позже последнюю тачку, которая стояла в саду и сгнила, пришлось сжечь, но колесо и шкворень остались.

Моющих и дезинфицирующих средств не было, единственный кусок хозяйственного мыла берегли и растягивали на большее количество стирок, а о туалетном мыле мы и не слышали.

С едой было совсем плохо, были рады мороженой картошке. Лакомством для меня была свекла, мать нарезала ее дольками, томила в печи, получалась вкуснятина, наподобие цукатов, но это было очень редко, по праздникам.

 

 

Со мною в детстве нянчились не шибко.

Еще по снегу мартовской порой,

Я бегал рваный, босоногий, в цыпках,

А грелся у завалинки сырой.

С. Щипачев

 

В те зимы бывало много снега, дорогу переметало так, что нельзя было проехать на санях. Поперек деревни были такие сугробы, что мы катались с них на санках и лыжах.

По таким сугробам в деревню из соседней Ильинки приезжали по очереди на самодельных санках два безногих инвалида просить милостыню. Сидя на санках, они отталкивались от снега короткими палками и двигались вперед, бывали случаи, что они опрокидывались набок и с большим трудом забирались обратно в санки. Инвалиды были рады, когда им подавали кусок хлеба, картошку или свеклу, а людям самим есть было нечего.

В такую же снежную зиму я, первоклашка, с матерью ходил отрабатывать трудовую повинность.

Колонна женщин и детей шла по дороге к деревне Тимохово со своими пилами и топорами, и работали там, на лесоповале, по пояс в снегу. Двое мужиков валили деревья, а все остальные, женщины и дети обрубали сучья и распиливали деревья на несколько частей. Я помню, что с нами рядом работала мать моего одноклассника Жени Доронина, остальных я не знал.

Весной, когда таял снег, жить становилось легче. С появлением травы мы переходили на подножный корм. Какую траву мы только не ели, расхваливая друг перед другом свою любимую траву. Когда появлялись крапива и щавель, мы, вообще, горя не знали, ели от пуза щи из витаминов. О «витаминах» мы никогда не слышали, просто есть было нечего.

Летом поймав «божью коровку», мы клали её на ладонь и просили:

«Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба,

Черного и белого, только не горелого».

Хорошим подспорьем являлись грибы, начиная с луговых опят и заканчивая лесными грибами, которые собирали с лета до осени в Вишняковском лесу. Иногда, по праздникам, мать баловала печеными «жаворонками» из теста, а когда удавалось достать манки, мать варила манную кашу, съев которую, я облизывал тарелку и говорил: «Хороша кашка, да мала чашка».

Хлеб получали в магазине по карточкам, с утра занимали очередь и ждали, когда приедут сани (зимой) или телега (летом) с хлебом.

Один из нас бежал на край села Кудиново к пруду и, увидев, как из деревни Белой появляется транспорт с хлебом, бежал в магазин и кричал: «Едут, едут», – после этого все выстраивались в очередь за долгожданной полбуханкой (на четверых).

Большим соблазном было донести хлеб до дома и не обкусать его аппетитные уголочки, если это случалось, от матери был нагоняй. В то время мы ненавидели Чарли Чаплина из-за стишка про него:

 

Ах, бедный, бедный Чарли Чаплин,

Не ел, не пил, не чай пил,

А только в переулке

Сожрал четыре булки.

 

Бывали случаи (у меня такого не случалось), когда теряли или крали хлебные карточки. Что было после этого я не хочу рассказывать.

В то время туго было со всем. Не было соли, мыла, керосина, спичек. Помню, как в детстве из крупной соли делал мелкую. Насыпаешь на стол крупную и, перекатывая с усилием по ней стеклянную банку, превращаешь её в мелкую, удобную для пользования. Но вся беда в том, что иногда и крупной соли не было.

Настоящим лакомством для ребятишек были кусочки жмыха (отходы масличного производства для корма скота), которые неизвестно как попадали в наши руки и служили не только едой, но и средством для обмена. Шмых был для нас как шоколад для нынешних детей.

Когда мать работала на железной дороге, ей однажды удалось в железнодорожном магазине (в Малом Васильеве) купить головы морского окуня. Какой из них получился вкусный, наваристый суп – не описать. Мать говорила: «Если головы вкусные, какая же вкусная сама рыба».

Много позже, когда морской окунь появился в продаже, крупные экземпляры его мы солили – делали из него «белорыбицу», резали тонкими ломтиками наискось и поливали подсолнечным маслом.

В сенях у нас стояла лестница на чердак. Летом я спал под ней на окованном сундуке. Набегавшись за день и съев, что придется, я сваливался на этот сундук. Кругом темнота, полная тишина и только в этой кромешной темноте над ухом звенит комар. Я засыпал так легко, как не спал никогда потом в своей жизни.

Иногда мой сон по ночам нарушал стук колотушки, с которой сторож обходил деревню из конца в конец. Задача сторожа заключалась в присмотре за ночной деревней, чтобы не было пожаров и краж. Дежурили по очереди, колотушка переходила из дома в дом. Мне, кажется, что это было лишнее, вор, если он хотел украсть, по стуку мог легко определить, в каком месте находится сторож.

 

Лежишь, укрывшись армяком, бывало,

И слушаешь, как затихают песни,

Как ходит со своей трещоткой сторож,

Напоминая парочкам последним,

Что скоро полночь, время расходиться.

Н.Рыленков

 

Рядом с сундуком стояла самодельная ручная мельница, на которой я молол зерно (когда оно было), превращая его в муку для праздничных пирогов. Работа была очень увлекательная, жаль, что мельница не сохранилась до наших дней.

Позже, когда отец вернулся в деревню, в углу между сенями и клетью, там, где была дверца в омшаник, мы построили из старья кладовку и вынесли туда мой сундук и ещё один такой же. В кладовке было темно, и отец там отдыхал перед ночной сменой, ведь он работал кочегаром. За паровыми котлами нужен глаз да глаз.

Сейчас оба сундука стоят во дворе и ждут своей участи. Один набит рулонами с остатками старых обоев. Во втором сундуке лежит «старое рваное бабушкино приданое».

Ещё помню взрывы на заводе «Акрихин», который находится в прямой видимости от нас. В войну там, видимо, делали взрывчатые вещества. Техника безопасности подводила, и дважды были взрывы, облако дыма поднималось до небес. Весь народ высыпал на улицу, и как завороженные смотрели на это облако, которое поднималось все выше и выше.

Около нашего дома находился пожарный сарай. В нем стояла ручная пожарная машина. Время от времени летом ее выкатывали на улицу, делали ей профилактику и испытывали, всасывающий шланг опускали в колодец, и по два мужика вставали по каждую сторону ресивера, напоминающего колокол. Схватившись за ручки машины, они качали их вверх-вниз. Другой пожарный поливал водой соседние дома из брандспойта. На этом учение заканчивалось, машину закатывали обратно в сарай. Я не помню, был ли на сарае замок, или его мы открывали, но мы вечера проводили в сарае, лазая по машине или рассевшись внутри по сторонам сарая, рассказывали разные истории.

Вечерами вся деревенская молодежь собиралась у сарая. Это был деревенский «пятачок» для танцев. Играла гармошка, ребята отплясывали, девушки хороводили, танцевали. Подустав, все с песнями под гармошку ходили взад-вперед по улице. Было весело.

Через Черепково в Кудиново ходили гулять парни из Вишнякова. Иногда между ними и нашими ребятами происходили стычки, которые заканчивались с переменным успехом, то нашим нос разобьют, то ихним.

Вишняковских мы называли «варягами», а их хождение в Кудиново – «путь из варяг в греки».

Со временем пожарную машину увезли в деревню Белую, там тоже был пожарный сарай, а наш сарай сломали, и ушла из нашей жизни деревенская романтика под гармошку.

Появившиеся потом телевизоры поставили крест на всем этом, народ вместо ежедневного живого общения засел за экраны…

Из моих ровесников в деревне остался лишь один – Владимир Тихомиров, вдовец, живет один и сам себя обслуживает, копает, сажает, убирает урожай на зиму. Остальные товарищи ушли в мир иной, кто случайно, кто по болезни, кто по старости. Вечная им память.

 

По улице моей который год

Звучат шаги – мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход

Той темноте за окнами угоден.

Б. Ахмадулина

Детские забавы

Даже в такое голодное, холодное, военное детство были светлые страницы жизни. Взрослым было не до нас, и мы, предоставленные сами себе, как могли, коротали время.

Игрушек у нас не было, только самодельные ружья и пистолеты, с которыми мы играли в войну.

Помню, у меня был небольшой плюшевый медвежонок, с которым я спал на печке. Мать говорила, что до войны в нем были конфеты с елки, я ей не верил, не мог представить, что может быть столько конфет, и думал, что она меня разыгрывает.

Зимние игры были ограничены, не было хороших лыж, они были самодельные или допотопные. Коньки были «снегурки», которые надо было привязывать к обуви, да и кататься на них было негде: прудик у деревни заметало снегом. Оставалось одно – играть в прятки или брать штурмом «крепость» («сопку»), когда одни защищают высокий сугроб, а другие стараются стащить их вниз, приходили домой все мокрые и в снегу.

 

Вот моя деревня;

Вот мой дом родной;

Вот качусь я в санках

По горе крутой.

 

Вот свернулись санки,

И я на бок – хлоп!

Кубарем качуся

Под гору, в сугроб.

И.Суриков

 

Летом игры были разнообразнее. Ну, во-первых, прятки, затем шла игра в лапту, тряпочный футбол и игра в «клепешки» («чижик»). Сейчас я вспоминаю эту игру и удивляюсь, как мы, играя в нее, не остались без глаз.

Волейбола и баскетбола у нас не было, если в футбол тряпочным мячом играть можно, пиная его ногой, то кидать его через сетку или в кольцо проблематично. Мячей у нас не было никаких, ни больших, ни маленьких. Не знаю, как в других местах, но у нас в деревне ребятня катала по дороге обручи, не нынешние гимнастические, а обручи с тележных колес, и чем тяжелее и больше был обруч, тем он считался «круче» (правда, такого слова тогда не было).

Из толстой проволоки сгибался крючок с ручкой, для того, чтобы можно было вести-толкать обруч по дороге. Двое ребят катили свои обручи навстречу друг другу, крепко держа крючок в руке. В нужный момент надо было столкнуть обручи, и тот, чей обруч отлетал назад дальше после удара, считался проигравшим.

Еще мы играли в «чехарду» и в «ножички», но это игры известные, и я не буду на них останавливаться.

Широкое распространение получили игры в деньги: в «расшибок» и в «пристенок». В «расшибок» ставился кон из монет, и каждый по очереди с определенного расстояния кидал биток. Нужно было или попасть в кон, или ближе к кону за его чертой.

Если биток попадал в кон, то игрок забирал монеты, которые перевернулись с решки на орла, и продолжал дальше битком бить по монетам с целью перевернуть их с решки на орла, если ему это не удавалось, биток – то есть игра – переходила к другому игроку и так до последней монеты.

Если игрок при броске с дистанции не попадал в кон, то право первого удара по кону предоставлялась тому, чей биток при броске падал ближе к кону, за чертой кона.

Игра в «пристенок» заключалась в умении при ударе монеты о стенку попасть ближе к лежащей на земле монете соперника. Если монета падала далеко от монеты соперника, то право удара своей монетой от стенки переходила к сопернику, теперь он уже старался положить свою монету ближе к лежащей на земле. Если монета падала на расстоянии растопыренных пальцев его ладони, и он касался пальцами руки двух монет сразу, то забирал обе монеты свою и чужую. Дальше все начиналось снова, с новых монет.

Еще одним интересным занятием у нас была ловля майских жуков, сейчас что-то их меньше видно. А раньше их была тьма.

Когда темнело, вся ребятня выходила на улицу и, расположившись по всей ее длине, кто с кепкой, кто с веткой старались поймать летящих жуков.

Они почему-то всегда летели с запада, видимо, от Вишняковского леса. Пригнешься, потом увидев жука, прыгаешь и сшибаешь его веткой, потом путь его был в коробку. Что с ними делали, не помню.

Еще одним занятием ребятни было лазание на церковную колокольню и обзор с нее окрестностей.

 

Церкви строгий силуэт

Вижу из окна

С небом синим их дуэт

Покорил сполна.

Ю. Жильцов

 

В этой церкви (тогда она была деревянная) венчался Юрий Милославский. Это описано в историческом романе М.Н.Загоскина «Юрий Милославский, или русские в 1612 году», изданном в 1829 году. Кудиновских шишей, которые боролись с поляками, тогда возглавлял священник села Кудиново – отец Еремей.

Церковь в это время была заброшена, одно время в ней хранилось зерно, а колокольня оставалась в нашем распоряжении. Поскольку входные двери были заколочены, мы влезали в окно над дверью с северной стороны колокольни и сразу попадали на лестницу, ведущую прямо на колокольню. Мы там не хулиганили, просто осматривали колокольню изнутри и окрестности вокруг.

Последний раз я на колокольне был в 1963 году с приятелем, который живет рядом с кладбищем.

В это время я перешел на дневное отделение МВТУ, появилось свободное время, и я решил заняться фотографией. С колокольни я хотел сделать круговую панораму местности, но из этого ничего не вышло, разросшиеся высокие тополя закрывали панораму своими верхушками. К слову сказать, ступеньки на лестнице еще выдерживали наш вес, думаю, что сейчас их уже заменили.

Главное событие ребятни осенью была уборка картошки. Почти каждый вечер мы жгли костры и с удовольствием ели печеную картошку.

Еще я хотел заметить, что никто из деревенских ребят не курил, даже не баловался.

Мой отец курил. Однажды за крыльцом он посеял махорку, чтобы запасти курево на зиму. Когда она созрела, мы ее срезали и оставили на ночь «провянуть», утром ее уже не было, кому-то она тоже оказалась нужной.

В юности я задавался вопросом – почему люди курят, ведь, наверное, в этом что-то есть. Решил проверить на девятнадцатом году жизни, перед армией. Купил две пачки «Беломора», одну искурил за два дня, ничего не почувствовал. Решил эксперимент ускорить – искурил сразу полпачки, мне стало нехорошо, остальное смял и выбросил, с тех пор никогда папиросы в рот не брал.

Рекомендую курильщикам повторить мой эксперимент.

Как-то мы с женой в магазине на Горке (он назывался «Большой», в Электроуглях) купили моршанской махорки (крупка № 2), чтобы опрыскивать сад от вредителей, и убрали ее в сундук. В это время организовали Тимоховскую свалку (полигон по захоронению ТБО), и любопытные ковырялись там, в надежде найти что-нибудь полезное. Я тоже решил съездить на лыжах туда напрямки – через лес, и увидел, как там перегружали упакованные мешки с отходами от табачного производства, привезенные на свалку, с одной машины на другую. Оказалось, что табачная пыль в мешках пользовалась спросом у дачников (самые грибные места у нас уже были заняты дачами). Мой сосед работал бригадиром на этой свалке, и по моей просьбе привез мне мешок табачной пыли для сада-огорода. Купленная махорка тоже не пропала. В девяностые годы, когда в магазинах всё пропало, в том числе и сигареты, по просьбе курящих товарищей я привез им на работу махорку, и она пользовалась большим успехом (прямо– таки экзотика!) для самокруток.

Сельская школа

Школа, в которую я пошел учиться в 1944 военном году, находилась рядом с Кудиновским кладбищем.

Одноэтажное светлое деревянное здание (сейчас на этом месте кирпичная Воскресная школа Покровского храма) находилось на небольшой возвышенности, и каждую весну на солнечной стороне её в первую очередь таял снег. Моя первая учительница Екатерина Григорьевна Никольская была строгой и в тоже время внимательной и доброжелательной. Она видела, что мы все голодали и приходили в школу «кто в чём», но чем она могла нам помочь?

Екатерина Григорьевна жила в этой же школе вместе со своей помощницей Екатериной Ивановной, которая была и сторожем, и уборщицей.

Я помню, что в табеле за первый класс у меня были одни пятерки, про остальные три класса начальной школы ничего не могу сказать – не помню, но двоек и троек точно не было.

Недалеко от нашей школы находилась другая тоже деревянная школа, в которой занимались два класса. В ней жили и учителя. Сейчас в этом здании живет священник, и находится крестильня.

Учение мне давалось легко, я быстро научился читать и писать. Поскольку детских книг ни у кого дома не было, Екатерина Григорьевна раздавала нам (с возвратом) собранную ею детскую библиотеку. Первую книгу, которую я в жизни прочитал, была «Филипок» Л.Н. Толстого. Много позже в командировке в Нерехте в книжном магазине я приобрел «Азбуку» 1872 г. и «Новую азбуку» 1875 г. Л.Н. Толстого, переизданные издательством «Просвещение» в 1978 г.

Я до сих пор иногда открываю эту книгу и поражаюсь таланту Льва Николаевича, который мог так доходчиво донести до сознания школьника написанное им. Все его рассказы, сказки, притчи, загадки, басни интересны и ребенку и взрослому даже сейчас.

В школу из Черепкова мы ходили гурьбой, иногда с приключениями. Как-то раз, когда проходили по мосту через речку, а на ней уже образовался ледок, пройти мимо этого было нельзя. Я спустился к речке и стал ногой откалывать лед от берега, не удержался и по пояс оказался в ледяной воде, что делать? Так и пошел дальше в школу в обледенелом пальтишке. Когда расселись по партам, я поднял руку и попросился домой. «Почему?» – спросила учительница. «Я утопился», – ответил я. «Как же ты утопился, если ты живой?». Посмотрела она на меня всего мокрого и отпустила домой, сохнуть на печку.

Я обычно сидел на первой парте, и как-то однажды в перемену заигрался и забыл сходить в туалет. Как только начался урок, я попросился выйти. Учительница возмутилась – только что была перемена, и не отпустила меня.

Сидя перед ней, я вертелся на своем месте. Учительница не выдержала: «Ну, иди же». Я остолбенело смотрел на неё, уже обо всем забыв, куда она меня посылает? А потом вспомнил, что просился в туалет, хоть теперь я уже не хотел, но все-таки побежал.

Однажды Екатерина Григорьевна обратилась к классу с вопросом: «Назовите какой-нибудь предмет». Класс молчал. Потом я поднял руку и сказал: «Корова». (Видимо, вспомнил рассказ бабушки, о том, как с нашего двора в колхоз уводили корову). «Так, еще кто что назовет?». Ещё один ученик поднимает руку и повторяет: «Корова». Тут возмущению учительницы не было предела: «А парта, ручка, тетрадь, учебник – это вам что не предметы?».

По окончании четвертого класса Екатерина Григорьевна объявила, что завтра всем классом идем в лес. Посыпались вопросы: «В какой лес? Кудиновский, Вишняковский?». Она ответила для нас непонятно: «В стоящий». Мы, конечно, стали пытать её, где же такой лес находится, она ответила: «Завтра увидите», и на следующий день повела нас через Черепково в Вишняковский лес, который в то время был чистый как парк, весь сушняк и разные ветки местные жители вывозили домой на дрова.

В пятый класс мы пошли уже в другую школу, расположенную на шоссе в селе Кудиново, ходить нам стало уже дальше метров на двести.

Школа находилась в двухэтажном кирпичном здании на втором этаже. На первом же находился магазин, жила техничка с семьёй и учительница истории Александра Семеновна Моргина с детьми.

Классов стало больше: пятые, шестые, седьмые; и учиться стало намного интереснее: появились новые учебные предметы и новые знакомые.

Во время перемен школа гудела как улей, по коридору носились сломя голову. Однажды я чуть не сшиб с ног учителя математики Павла Филипповича Никулина, который шел с кем-то по коридору. Он выставил вперед руку, пытаясь остановить меня, а я решил не останавливаться, он чуть не упал, удержавшись за того, с кем шел. Потом он мне выговаривал: «меня ни разу в жизни ещё так не сшибали».

Павел Филиппович пришел в нашу школу, демобилизовавшись из армии, он так и ходил в школу в гимнастерке. Вскоре он женился на женщине из нашей деревни, тоже учительнице, Мурилиной Татьяне Ивановне, у которой уже было две дочери. У них родился сын. После того как в совхозе «50 лет Октября» построили новую школу, нашу закрыли, а Павел Филиппович ушел в новую директором. Сейчас супруги уже оба умерли.

Немного о других учителях нашей школы.

Директором школы было Ольга Ивановна Вихляева, внешне очень спокойная уравновешенная женщина. Поскольку я не хулиганил, мне пришлось мало с ней сталкиваться. Потом она ушла в школу в Электроуглях. Учителем ботаники и зоологии было Лидия Петровна Пузицкая. Она жила со своей дочерью в доме рядом с сельским клубом недалеко от пруда. Готовиться к урокам, видимо, у нее не было времени, и она порой поступала так – перед тем как объяснять новую тему, она специально кого-то ругала. Делая обиженный вид, брала голову в руки и, сидя за своим столом, читала будущую тему, затем, как ни в чем не бывало, вставала и рассказывала ее нам. Однажды она поставила мне двойку по зоологии за незнание о кровообращении майского жука, с тех пор я с ещё большим рвением стал их отлавливать весной.

Физкультуру у нас вела Таисия Николаевна Ратникова. Я случайно узнал, что она из деревни Каменки, где жил друг моего отца дядя Володя. Как-то мы с отцом поехали к нему в гости, она шла впереди нас, меня узнала и постоянно оглядывалась, похоже, её интересовало с кем идет её ученик, ведь считалось, что у меня нет отца.

На уроках она требовала от нас полной отдачи. Как-то мы бегали на футбольном поле от ворот до ворот. Поле находилось рядом с кладбищем, сейчас этого поля уже нет, кладбище поглотило его. Поскольку я бегал быстро, то в своем забеге вырвался вперед, оглянулся на отставших и сбавил темп, как оказалось зря, потому что время забега замерялось секундомером Откуда же я знал об этом, и мне было обидно, а попросить провести финальный забег для лучших я не догадался.

Однажды зимой был кросс на лыжах от школы до совхоза и обратно позади Кудинова. Что было надето у меня на голове я не помню, наверно была какая-то шапчонка, на ногах валенки, на теле телогрейка. На полпути туда я почувствовал, что как бы иголкой кольнуло уши, когда прибежал обратно от совхоза к школе, пощупал свои уши, они ничего не чувствовали, были белые и твердые. Я показал лучший результат из класса, но был вынужден вместо уроков (мы учились во вторую смену) накрыться телогрейкой с головой и топать на лыжах домой. Уши у меня раздулись как баранки, но потом постепенно зажили.

Историю нам преподавала Александра Семеновна Моргина. Она доходчиво преподносила нам свой предмет, на её уроках мы всегда сидели тихо и внимательно слушали.

Однажды, когда я отвечал урок о крестоносных войнах, она спросила меня о влиянии арабской культуры на европейскую, какие слова перешли из арабского языка в наш, и у нас состоялся такой диалог:

Она: «Какие арабские слова появились у нас в быту?»

Я молчу.

Она: «Что под нами?»

Я: «Пол».

Она: «А ниже?»

Я: «Земля».

Она: «А между полом и землей?»

Я: «Магазин».

Она: «Так вот, слово «магазин» пришло к нам из арабского языка».

Квартира Александры Семеновны находилась за стенкой магазина, впоследствии вход в квартиру с улицы заложили кирпичом, а из квартиры сделали склад для магазина.

Географию вела у нас Вера Ивановна Горбачева, она была замужем за местным жителем Борисом Горбачевым, который занимался выращиванием рассады в колхозной теплице, находящейся на склоне берега речки. Он был специалистом в этой области и потом, когда теплица сгорела и прекратила свое производство, он с успехом выращивал рассаду на своем приусадебном участке. У них родились два сына. И когда Вера Ивановна вела урок в классе, окна которого выходили на дорогу, она часто подходила к окну и смотрела за детьми, которые играли на улице рядом с дорогой (оставить детей было не с кем). Дорога была вымощена булыжником, асфальта тогда не было у нас.

Потом, когда я уже закончил институт и работал конструктором, Борис работал слесарем в цехе, мы часто с ним общались, как на работе, так и у него на приусадебном участке (на Никольской улице).

Пятый класс я закончил хорошо, несмотря на тяжелые условия: мать с 17 февраля до середины апреля пролежала в больнице, вернулась без руки и без ноги, все это холодное время я прожил один (если не считать козу, которую приходилось кормить и доить), топил русскую печь и ночевал на ней с лампадкой от иконы (электричества ещё не было). По окончании пятого класса мне в школе вручили подарок – сборник произведений Аркадия Гайдара (он цел до сих пор), и учительница русского языка и литературы Раиса Яковлевна Трунова сказала: «Учись, инженером будешь». Пришлось выполнять её пожелание, после седьмого класса поступать в машиностроительный техникум.

Техникум

До сих пор меня мучает вопрос, а стоило ли после семилетки продолжать учебу, тем более я заикался, закончил бы какое-нибудь ФЗУ, как и многие мои товарищи, и вкалывал бы до пенсии на каком-нибудь станке.

Я, конечно, понимаю, что все профессии нужны, все профессии важны. Я часто слышал от матери: «Учись, а то шофером будешь, на морозе под машиной лежать». Видимо в то время машины часто выходили из строя и требовали ремонта в пути, поэтому и пошло такое понятие о шоферской доле. Да, и потом годы учебы сначала включили в пенсионный стаж, а потом выкинули, хотя существует правило: «закон обратной силы не имеет». Это как бы, если играть в футбол начали по одним правилам, а в процессе игры правила сменили на другие.

У меня, когда уже был на пенсии, выкинули из пенсионного стажа годы учебы в техникуме и институте, что сократило пенсию. Отсюда я делаю вывод, что в 15 лет юноше надо было вставать к станку, чтобы через 45 лет работы получить максимальную пенсию, а науку и производство развивать другим…

Но в то время я сделал свой выбор и в 1951 году сдал вступительные экзамены в Кудиновский машиностроительный техникум (из нашего класса один). Одновременно со мной на второй курс был принят мой брат Николай (первый курс он закончил до армии).

В техникуме было четыре направления:

• литейное производство,
• подъемно-транспортное машиностроение,
• обработка металлов резанием,
• металлургическое машиностроение.

Наша группа была первой в техникуме, с которой началось обучение металлургическому машиностроению – прокатке.

Нужны были кадры для заводов «Электросталь» и «НКМЗ» (позже стал ЭЗТМ). Брат изучал подъемно-транспортное машиностроение и после окончания техникума получил направление на Карачаровский завод «Подъемник».

Учеба в техникуме, конечно, отличалась от учебы в школе. Во-первых, ходить надо было пешком по 6 километров туда и столько же обратно (автобусы тогда не ходили), а когда дорогу заметало снегом, или весной разливалась речка, и нельзя было пройти напрямки через Ильинку, приходилось ходить через Кудиново, а это ещё дальше, во-вторых, нагрузки и требования в техникуме были совсем другие, чем в школе.

Произошло знакомство с новыми товарищами и учителями. С Алексеем Оспинниковым из Вишнякова мы сидели за одной партой и с тех пор дружим седьмой десяток лет.

В нашей группе было 18 ребят и 9 девушек, большинство было местных. Был один товарищ – Евгений Пармешин, который пришел учиться, уже отслуживши в армии, он тянул на «красный» диплом, чтобы без экзаменов поступить в заочный институт. После демобилизации в 1958 году я попал в конструкторский отдел трубных станов, где работал он и моя двоюродная сестра Мария Лапочкина. Так что, нам с ним пришлось и учиться вместе, и работать.

Директором техникума был только что назначенный Гаврила Михайлович Ененко. Не зная его биографию, не могу сказать, какой он был прокатчик, но он вел «Прокатное производство». Помню нашу с ним дискуссию, как правильно писать: «блуминги и слабинги» или «блюминги и слябинги» (название прокатных станов), потому что встречались оба написания.

Учебный материал усваивался легко, но с ответами, из-за заикания были трудности, иногда приходилось по истории давать письменные ответы. Проще было с решением задач и специальными дисциплинами, где требовались готовые решения в письменном виде.

Черчение нам преподавал Сергей Константинович Боголюбов. Я благодарен ему за те знания, которые получил от него во время учебы, они помогли мне стать конструктором-машиностроителем, хотя его помощница Шанина из-за моего почерка вместо пятерок всегда ставила мне четверки.

Математику у нас вел Виталий Александрович Подвинцев. Когда я ушел в армию, со мной была записная книжка, где я собирал формулы геометрии, тригонометрии, дифференцирования, интегрирования и в период службы я время от времени просматривал их, готовясь учиться дальше. И что удивительно, поступив после армии во Всесоюзный заочный машиностроительный институт (Электростальский УКП), я встретил там Подвинцева В.А., который читал нам высшую математику.

Периодически, в том числе в последнее время, обсуждается вопрос о замене иностранных слов в нашей речи на исконно русские. Преподаватель русского языка и литературы Томилин Владимир Дмитриевич говорил нам об этом в 1951 году так: «Некоторые товарищи «пекутся» о чистоте русского языка и предлагают все слова заимствованные из-за границы заменить на русские. Тогда бы фраза: «Франт идет по бульвару в галошах в театр» звучала бы так: «Хорошилище грядет по гульбищу в мокроступах в позорище». Он спрашивал наше мнение об этом – в ответ мы только смеялись. И сейчас некоторые «товарищи» на этой теме хотят заработать «авторитет».

 

На всём своя – для взора – позолота.

Но мерзок сердцу облик идиота,

И глупости я не могу понять.

К. Бальмонт

 

Особенно в техникуме мне нравилась производственная практика, работа с металлом. Сначала была слесарка, где мы учились работать ножовкой, напильником, молотком, зубилом и прочими слесарными инструментами.

Затем была работа на станках – строгальном, фрезерном, сверлильном, токарном. Особенно мне нравилось точить на токарном станке. До сих пор помню название всех углов токарного резца. Даже работая потом конструктором после института, приходил в лабораторию и на станке вытачивал некоторые детали.

В марте 1953 года, когда умер И.В. Сталин, и в стране объявили траур, учащихся собрали в коридоре техникума на траурный митинг, я на всю жизнь запомнил слова из речи парторга техникума Говоркова Н.А.: «Умер кислород, которым мы дышали…»

Большое внимание уделялось военной и физической подготовке студентов техникума. Военное дело вел Николай Николаевич Мамаев, который обучал правильно одевать противогаз, маршировать и метко стрелять из винтовки Мосина.

Физрук проводил с нами занятия в парке, а зимой устраивал лыжные кроссы.

Однажды он запустил группу на дистанцию и ушел греться. Я бегал на лыжах очень хорошо, пришел на финиш первым, оставив далеко позади других участников забега, а на финише никого не было. Я стал замерзать, когда пришел физрук с Евгением Пармешиным, и самое обидное было услышать, что, видимо, мы срезали где-то дистанцию.

Преддипломную практику проходили на заводе Электросталь, где впервые увидели работающие прокатные станы. Особенно впечатляла работа прокатчиков, которые на ходу щипцами ловили раскаленный пруток из одного ручья валка и быстро заправляли его в другой, прутки летали в воздухе как раскаленные змеи.

Потом был дипломный проект, который я защитил на «отлично», и 1 июля 1955 года получил диплом с 19 пятерками и 14 четверками, а также направление на работу на Ново-Краматорский машиностроительный завод (г. Электросталь).

На НКМЗ попал в отдел главного технолога в бюро инструментов и приспособлений. Работа мне нравилась, приходилось решать конкретные производственные задачи, находиться в контакте с цехами. В том же отделе работал брат Евгения Пармешина – Герман.

Проработал я там недолго, через три месяца пришла повестка в военкомат, я получил расчет, и 13 ноября состоялись мои проводы в армию.

Все четыре года учебы в техникуме я готовил уроки дома с керосиновой лампой и в армию меня провожали с ней же.

Священный долг

Утром 14 ноября 1955 года я прибыл в Ногинский Горвоенкомат, чтобы выполнить свой гражданский долг перед Родиной – отдать три года своей жизни службе в Армии.

В то время я не знал людей, которые хотели бы «откосить» от службы. На тех, кого по каким-то причинам не брали в армию, смотрели косо, с подозрением.

Собрав всех призывников во дворе военкомата, провели перекличку и разделили на группы. Меня и ещё одного товарища из группы отправили на вокзал – готовить теплушку (вагон) к ночному следованию в часть.

Мы быстро вымели из теплушки мусор и разожгли буржуйку (печку), когда прибыли «отцы-командиры», в вагоне было уже тепло. Они попросили нас подготовить к поездке ещё один вагон.

На следующий день поезд прибыл на станцию Ильино в Горьковской области, где мы выгрузились и, разделившись повзводно, потопали по осенней слякоти в часть. Я был одет в телогрейку, под ней свитер и майка, на ногах бурки с галошами, на голове шапка, за плечами мешок с харчами, которые остались от дороги. Дотопали до гарнизонной бани, где нас остригли, распрощались с гражданской одеждой (кто хотел, мог её отправить посылкой домой). После помывки нас одели в армейскую форму: нательные рубахи, кальсоны, шаровары, гимнастерки, сапоги с портянками, шапки-ушанки и шинели с ремнями (ремень у меня цел до сих пор). После помывки и переодевания в гарнизонной бане, построились повзводно и потопали дальше в свою часть.

Часть, в которую мы прибыли, называлась «2-я школа артиллерийской инструментальной разведки». И стали мы курсантами этой школы. Школа готовила младших командиров (сержантов) для артиллерийских частей всего Союза.

С первых дней службы началась муштра. Тому, кто не служил, этого не понять и не прочувствовать. По команде «отбой» за секунды надо раздеться, аккуратно сложить одежду и лечь в койку, если кто-то не успевал, поднимали весь взвод, заставляли быстро одеться, потом раздеться и так несколько раз.

Особенно свирепствовал наш старшина Мазунов Павел Никифорович, небольшого роста, веснушчатый, прошедший войну. Не отставали от него и помкомвзводы, и командиры отделений, выпускники этой школы, перенявшие от старшины методы его воспитания.

Батарея, в которую попал я, готовила топографов и размещалась в левом крыле большой деревянной одноэтажной казармы (в правом крыле размещалась другая батарея, которой командовал капитан Мороз). Вся казарма была заставлена двухъярусными койками и поделена территориально между четырьмя взводами. Ещё имелись пирамиды с оружием, вешалка для шинелей и бушлатов, умывальная комната, она же и сушилка для сапог в сырую погоду. Сапоги подвешивали крюками под самый потолок сушилки, на сапогах были бирки с фамилиями и дневальный от каждого взвода должен был перед подъёмом снять сапоги крюками с вешалок и расставить возле коек курсантов своего взвода.

Утром старшина командовал: «Батарея подъем!». Моментально 100 курсантов откидывали одеяло и вскакивали (при этом надо было тому, кто спал на верхней койке не спрыгнуть на того, кто спал на нижней). За короткое время надо было одеться, обуться и встать в строй, если не укладывались в норматив, следовала команда «Отбой», и все повторялось сначала. Некоторые, кто постоянно не успевал, стали просыпаться до подъема, одевали обмундирование и снова ложились под одеяло, затем им при команде «Подъем» оставалось навернуть портянки и обуть сапоги, одев пилотку или шапку, они становились в строй.

После построения по команде курсанты со своими сержантами (которых дежурный будил раньше команды «Подъем») выбегали из казармы на улицу в любую погоду и повзводно добегали до плаца, где занимались физзарядкой. Затем, после длительной пробежки возвращались в казарму, где умывались, заправляли койки и готовились к построению в столовую.

В столовую (и из столовой) шли повзводно и обязательно с песнями, песни у каждой батареи были свои.

Мы пели песни о разведчиках:

 

«Помни разведчик былые дела,

Честь Сталинграда и гордость Орла,

Ночи ненастные, рейды опасные,

Смелый разведчик вперед иди!»

Пели марш артиллеристов:

«Артиллеристы, Сталин дал приказ,

Артиллеристы, зовет Отчизна нас,

Из сотен тысяч батарей,

За слезы наших матерей,

За нашу Родину «Огонь! Огонь!»

 

В столовой стояли столы на десять человек. Когда батарея входила в столовую и распределялась за столы, старшина командовал: «Батарея головные уборы снять! Батарея садись!».

На столах стояли хлеб и сахар (на 10 человек), которые мы делили на 10 кучек. Я делил самое деликатесное – сахар, ломая пальцами куски рафинада, я старался делать кучки равными, потому что кучки мы потом разыгрывали и неизвестно, какая кучка достанется тебе. Дежурный приносил бачок с едой и мы половником (разводящим) раскладывали её по мискам. После армии я долго не мог есть солянку и гречку (синюю гречку, которая размазывалась по миске). Зато такую селедку, которую нам давали в армии, я потом на гражданке не встречал – толстую и жирную.

После того, как всё съедено и выпит чай, подавались команды: «Батарея встать! Головные уборы одеть! Строиться выходи!». После построения батарея шла в казарму и затем повзводно по учебным классам на занятия.

Точно также ходили на обед и на ужин. Если после ужина по команде «Запевай!» батарея молчала или пела нестройно, следовала команда «На плац!», и там проходила маршировка до тех пор, пока исполнение песни не удовлетворяло старшину, причем это было в любое время года.

Занятия проходили в классах – домиках, специально построенных, деревянных, оштукатуренных, имеющих входы с двух сторон и разделенных стенкой пополам на два взвода.

Во время уроков занимались изучением воинских уставов, разборкой и сборкой оружия – автоматов АК и карабинов СКС (у двух взводов были автоматы, а у двух взводов – карабины). Много времени уделялось математике – решали длинные арифметические примеры (на скорость вычисления). После учебы в КМТ я щелкал эти примеры как орешки.

Много внимания уделялось строевой подготовке на плацу и физической подготовке, бегу (в том числе в противогазе), занятиям в спортзале (перекладина, брусья, канаты, конь, штанга, гири), лыжным кроссам.

Помню холодную зиму 1955/56 годов, когда я чуть не отморозил ноги. Кирзовые сапоги 42 размера (мой размер ботинок на гражданке) обувал на одну портянку. Батарею вывели на лыжный кросс, сначала на дистанцию ушел первый взвод (я был во втором), на финиш курсанты пришли полуобмороженные и после этого кросс отменили, я точно бы ноги отморозил. В ту зиму мне всё-таки немного «прихватило» подошвы, они до сих пор у меня «горят», когда сплю и высовываю ноги из-под одеяла. На следующую зиму я поменял сапоги с 42 размера на 45 размер и стал наворачивать три портянки.

Забегая вперед, скажу, что летом нас мучила мошкара. В конце дня, сняв кирзовые сапоги, обнаруживали портянки черные от мошкары. Для спасения ночью от комаров перед отбоем все шли к бочкам с водой, окунали в воду верхние простыни и отжатыми влажными простынями укрывались на койках с головой. Пока простыни высыхали мы успевали уснуть и уже не чувствовали укусов комаров. Окна в казарме летом были открыты, а о москитных сетках на окна тогда не было слышно. И поневоле подумаешь: «Если бог создал на земле всё живое, зачем он создал весь этот гнус, наверное, чтобы жизнь медом не казалась?»

За каждой батареей и взводом была закреплена территория, которую надо было убирать летом от мусора, зимой от снега. За нашим взводом была закреплена полоса препятствий (штурмовая полоса). Полоса представляла собой ряд препятствий, расположенных друг за другом. Сначала надо было по-пластунски проползти метров десять под натянутой колючей проволокой, затем пробежать по бревну (буму), перелезть через двухметровый забор, затем бросить учебную гранату, стараясь попасть в расположенную впереди траншею (в этот момент надо на несколько секунд упасть – «чтобы не зацепило осколками от разрыва гранаты»), схватив ящик с патронами (с песком), добежать до траншеи, оставить ящик, добежать до фасада двухэтажного дома, взобраться в окно первого этажа, затем перелезть в соседнее окно второго этажа и спрыгнуть на землю.

Все эти упражнения выполнялись со штатным оружием (с автоматом АК или карабином СКС) зимой и летом. Таких полос расположенных рядом было две (соревновательный принцип). Выпускник школы Василий Тепляков стал чемпионом Северо-Кавказского военного округа по преодолению полосы препятствий.

Так вот, всю площадь этих двух полос нашему взводу после каждого снегопада приходилось очищать. В эту зиму я перекидал снега больше, чем за всю последующую жизнь.

После прохождения курса молодого бойца курсанты приняли военную присягу. Это произошло 8 января 1956 года.

После принятия присяги курсанты стали ходить в суточные наряды, нести караульную службу и выполнять прочие обязанности, не забывая при этом овладевать воинской специальностью, ходить на стрельбы и повышать уровень своей физической подготовки.

Дежурство по школе осуществлялось каждой батареей, согласно графику, и охватывало все стороны жизни школы: караульную, хозяйственную (разгрузку, погрузку и работу на кухне). Однажды, будучи в наряде на кухне, я впервые услышал слово «сачок» в адрес незнакомого курсанта из другой батареи, каким-то образом оказавшимся в наряде вместе с нами. Я всегда представлял «сачок» как инструмент для ловли бабочек. Здесь это оказалось прозвищем тех, кто отлынивает от работы – «сачкует».

Некоторые курсанты не выдерживали суровой армейской дисциплины и тягот службы и сбегали домой. Из соседнего взвода курсант Закутнер два раза сбегал и оба раза два сержанта ездили за ним домой и, доставив обратно в часть, «воспитывали» в казарме. Это было до принятия присяги.

Однажды меня вызвал старшина и предложил мне стать его помощником по хозяйственной части – писарем-каптенармусом. Видимо, он учел мою аккуратность (первую благодарность в армии я получил за порядок в прикроватной тумбочке) и мое заикание. Поскольку после окончания техникума я имел гражданскую специальность и не собирался пожинать лавры на воинском поприще, я согласился. Правда, командир взвода ст. лейтенант Вургафт Виктор Александрович жалел, что потерял способного курсанта.

Должен сказать, что предложенная мне должность оказалась совсем не сладкой, я постараюсь перечислить некоторые обязанности, которые мне пришлось выполнять:

• каждый день подавать в штаб дивизиона сведения о количестве людей, стоящих в этот день на довольствии в батарее (с учетом больных, командированных и отсутствующих по другим причинам);
• раз в неделю писать и вывешивать расписание уроков для четырех взводов батареи. Расписание в черновике составлял командир батареи капитан Симоненко и передавал его мне, я сидел с ним в одном кабинете. Поскольку почерк у меня был неважный, он потом перепоручил эту обязанность другому курсанту с хорошим почерком;
• раз в неделю принимать от взводов постельные принадлежности (простыни, наволочки, полотенца) и, обменяв их на складе, чистые раздать во взводы. При этом надо было смотреть, чтобы простыни были целые, потому что были случаи, когда от простыни отрывали материал для подворотничков, которые пришивали к гимнастеркам;
• получать мыло на складе и раздавать его взводам при походе в гарнизонную баню;
• раз в месяц получать и раздавать курящим махорку, а некурящим – денежную компенсацию;
• для проведения учебных стрельб получать на складе патроны и потом составлять отчет об их расходовании за подписью комбата, заверяя печатью батареи, которая хранилась у меня;
• содержать в порядке имущество, которое хранилось в каптерке: парадную форму – мундиры, обменный фонд сапог и другое;
• когда батарея дежурила по школе, мне приходилось ходить дежурным по штабу школы.

На этом суточном дежурстве я остановлюсь поподробнее. Согласно Уставу внутренней службы дежурным по штабу части должен назначаться сержант, а я был рядовым. Дежурный по штабу был обязан:

• принимать в нерабочее время входящую почту;
• принимать и передавать служебные телефонограммы;
• руководить посыльным;
• безотлучно находиться в помещении штаба, наблюдать за чистотой и порядком в нем, допускать в штаб посторонних лиц в установленном начальником школы порядке;
• при объявлении тревоги или сборе оповещать всех офицеров и сержантов-сверхсрочников;
• принимать и хранить ключи от опечатываемых кабинетов;
• по прибытию в штаб командира школы и его заместителей представляться им.

Дежурства обычно проходили без происшествий. Ночь делили с посыльным. Открывали какой-нибудь кабинет и не раздеваясь спали по очереди на стульях. Из остального запомнился случай, когда посыльный в столовой забыл пробку от графина с водой для начальника школы полковника Подлипалова. Я был вызван в кабинет и получил нагоняй, к счастью пробка вскоре нашлась на столе в столовой школы.

Рядом с кабинетом начальника школы находился пост №1 – Знамя школы. Однажды во время дежурства у часового на посту схватило живот. По уставу надо было вызвать из караульного помещения разводящего со сменой. Но часовой уже не мог терпеть, пришлось мне встать на его место с его карабином, оставив за себя посыльного. В это время пришел начальник школы, я отдал ему честь карабином, потом прибежал часовой и все обошлось.

По окончании школы курсанты получали сержантские звания и разъезжались по частям. До прибытия курсантов нового набора оставшимся старослужащим (а в школе были еще музыкальный и хозяйственный взводы) приходилось чаще нести наряды по школе. Мне кроме дежурства по штабу приходилось ходить караульным на пост №2 – склад боеприпасов.

Во время прохождения службы можно было коренным образом изменить профессию. В школе искали желающего пойти учиться на повара. Нашли курсанта Горина, который после окончания учебы вернулся в школу и дослуживал свой срок на кухне в окружении вольнонаемных женщин. Когда я упомянул потом об этом жене, она стала укорять меня, что я не получил такую дефицитную профессию, работал бы где-нибудь в ресторане шеф-поваром, заодно и дома бы готовил.

Еще была возможность поехать учиться в Горьковскую школу следователей. Из нашей батареи поехал Макашов Николай Степанович, родом из Старой Купавны. Во время отпуска я заезжал к нему домой в Купавну (когда он ещё служил), познакомился с его родителями, братом и сестрой, привез ему в школу подарок из дома – две бутылки водки.

Ещё был набор в офицерскую школу. В нашу школу приезжал подполковник – вербовщик, уговаривал стать офицерами. Некоторые курсанты со средним образованием согласились, а я отказался, сославшись на наличие гражданской специальности, а сам подумал – кому нужен офицер-заика.

Но судьба распорядилась иначе. Остро встал вопрос с возведением хозяйственным способом служебных и жилых зданий. Волевым решением начальника школы была организована из писарей-каптенармусов строительная бригада. После однодневного обучения: «Клади кирпич на кирпич, как учил Ильич», мы приступили к выполнению новой для нас задачи. Командовал бригадой строителей майор Вайман. Он сразу пообещал: «Если будете работать хорошо, не сачковать и не филонить, поедете домой в отпуск», а это для солдата самое высокое поощрение (за эту работу я дважды побывал в отпуске).

Начинали стройку объекта с закладки фундамента, обычно это был бутовой камень, который укладывали слоями в перевязку на цементном растворе. Раствор готовили тут же из песка, цемента марки 700 и гашеной извести, которую гасили в яме. В помощь нашей бригаде каждый день выделялись подсобники из дежурной батареи, которые под нашим руководством замешивали раствор и на носилках подносили нам на рабочее место кирпичи и раствор. После фундамента и гидроизоляции возводили углы строения рядов 5-6 и затем по шнурке выкладывались стены из силикатного (белого) кирпича. Постепенно дом вырастал до окон, затем размечались и выкладывались межоконные проёмы. Когда доходило до перекрытия окон, вставал вопрос: чем? Специальных бетонных перемычек не было, но смекалка была. Находили старые рельсы, резали их, обматывали проволокой и штукатурили цементным раствором, получалось прочно и довольно красиво. Но рельсы на дороге не валялись, приходилось их добывать разными путями.

Однажды ночью мы (шесть человек) во главе со старшим лейтенантом Малышевым поехали на железнодорожную ветку, которая вела к складам, за запасными рельсами, они всегда находились рядом с путями. Погрузив пару рельсов через открытый задний борт машины, мы собрались уезжать, когда услышали крик: «Стой, стрелять буду». Старлей приказал быстро лезть в кузов и мы рванули домой, но дорога была ухабистая, особенно не разгонишься, тогда старлей приказал сбросить рельсы с машины. В это время раздались два выстрела из двустволки. Я почувствовал, что мне ногу обожгло чем-то. С трудом, лёжа, мы сбросили рельсы через незакрытый задний борт, стрелявший добежал до них и остановился.

Когда мы вернулись в школу, старлей повел нас к себе домой, оказалось, что все ранены дробью. Жена старлея (из местных) сказала, что стрелял знакомый сторож, который охранял склад, он охотник со стажем, поэтому стрелял так кучно. Видимо, возня с рельсами и свет фар привлекли его внимание, и он решил выяснить, в чем дело.

Из своего правого бедра я извлек 12 дробин, а одна так и осталась в ноге до сих пор. В медсанчасть никто не обращался, но в школе об этом инциденте стало известно. Было проведено расследование, но чем оно закончилось, не знаю, мы продолжали работать дальше.

Со старшиной у меня оставались хорошие отношения. Однажды зимой (у него был день рождения) он послал меня за водкой. Водку можно было купить только за пределами гарнизона, ближайший магазин находился в селе Талашманово (на Горьковском шоссе), куда я и отправился пешком по известному мне ранее маршруту, обходя гарнизонный КПП (контрольно-пропускной пункт).

Дойдя благополучно до магазина, я застал там двух офицеров, которые покупали водку. Отдав им честь и выждав, когда они выйдут, я купил три бутылки водки, две засунул за пояс штанов, а третью – в левый рукав шинели, потому что при встрече со старшими по званию левую руку надо прижимать к телу, а правой отдавать честь, чеканя шаг. Все прошло нормально.

В это время в нашем Мулинском гарнизоне, на полигоне, проходили учения Московского военного округа, по дороге беспрерывно шли машины с солдатами и пушками, шёл и я, вооруженный тремя бутылками водки, выполняя приказ старшины. Опять обойдя по известному маршруту КПП, я благополучно добрался до казармы и доложил старшине о выполнении ответственного задания.

Позже старшина «погорел» из-за курсантов батареи. Во время дежурства часть курсантов убирала территорию школы, а другие везли хлеб в столовую из пекарни. По просьбе товарищей пару буханок на ходу грузовой машины передали им (растущему организму всегда хочется есть). Кто-то увидел это и доложил начальству. За плохое воспитание курсантов старшина Мазунов был уволен из армии. Вместо него обязанности стал исполнять старший сержант Пластинин, который очень гордился этим назначением, но я и с ним нашел общий язык.

Как я писал ранее, физическому развитию курсантов уделялось большое внимание. Зимой почти каждый выходной устраивались лыжные кроссы для всех от офицеров до курсантов, не забывали и нас – строителей. Поскольку я с детства любил бегать на лыжах, пробежать «пятнашку» (15 км) для меня ничего не стоило, особенно в хорошую погоду. В батарее одним из взводов командовал старший лейтенант Дворецкий, чемпион Московского военного округа по лыжам, который являлся примером для нас. Я выполнил норматив третьего разряда (на плохих лыжах с плохими креплениями и в сапогах). Классификационный билет спортсмена, полученный в армии, храню до сих пор.

Наша строительная бригада из 9 человек работала дружно (был стимул – отпуск). Помню, спустя 55 лет, фамилии членов нашей бригады: Талуц, Маринец, Макаров, Игнатов, Варакин, Пономарёв, Никитин, Григорьев. Командиром был сержант Михайлов. Олег Талуц был из Ленинграда, после армии, будучи там в командировке, попытался найти его через справочное бюро, но не смог. Мы построили новое караульное помещение, дома для офицеров, штаб дивизиона, другие помещения.

В бригаде, как и во всей школе не было дедовщины, это слово я услышал позже на гражданке из телевизора. Может это связано с тем, что это была школа, где костяк составляют сержанты, в задачи которых входило обучать и воспитывать курсантов, а не «гнобить» их. Или время было другое.

Долго тянулся первый год службы, хотелось попасть домой хоть на денёк, увидеть родных. Второй год пролетел незаметно, третий год тоже стал тянуться, ждали приказа о дембеле. И вот он наступил долгожданный день, когда вызвали в штаб и приказали собираться домой.

Утром 14 ноября 1955 года я ушел из дома в армию и утром 14 ноября 1958 года я постучал в окно родного дома. Особенных торжеств по случаю возвращения не было, к спиртному я всю жизнь был равнодушен, к разгулу тоже не пристрастился, надо было одеться, обуться и поступать на работу.

При демобилизации существовало правило – уезжать домой или в шинели, или в бушлате. Я выбрал бушлат, наиболее удобная форма одежды для работы около дома. И вот в этом бушлате я с отцом поехал в Москву на Земляной вал в магазин «Одежда» покупать пальто. Поскольку до армии мне не приходилось носить хорошую одежду, я не разбирался в ней, и мне было незнакомо слово «мода», то взял первое же пальто, которое принёс продавец. Оно показалось мне таким тёплым и приятным. Это потом оказалось, что оно не моего размера (намного больше) с большими накладными карманами и с поясом, а тогда я этого не замечал и не мог понять улыбку продавца, который смотрел на меня. Я стал исправно носить это пальто, пока позже не осознал свою ошибку, пришлось купить другое.

Ботинки мы покупали тоже в Москве с матерью. Выбрав нужный размер и померив, мы купили ботинки – хорошие, добротные на толстой микропорке. Тут мать сказала, что хорошо бы к ним купить и галоши, и я вспомнил, что отец всегда на хромовые сапоги или ботинки с кожаными подошвами надевал галоши. Когда я спросил у продавщицы, могу ли я у них купить и галоши на эти ботинки, у неё округлились глаза и она сказала, что такие ботинки носят без галош. Видимо, подумала – из каких краёв эти тёмные приехали. Эту сцену я помню до сих пор.

Одевшись, обувшись и немного отдохнув, я поехал устраиваться на работу на Электростальский завод тяжелого машиностроения.

Как я отдал долг Родине судить не мне. Как смог! Кроме двух поощрительных отпусков я был награжден за успехи в боевой и политической подготовке Почетной Грамотой ЦК ВЛКСМ за подписью В. Семичастного. Жаль только, что за три года службы ни разу не был на «губе». Как говорят, кто на «губе» не бывал, тот и службы не видал.

Работа плюс учеба

Отдохнув и откушав родительских харчей, надо было приниматься за работу, чтобы зарабатывать на собственные харчи, а не сидеть на родительской пенсии.

11 декабря 1958 года я был принят на работу на ЭЗТМ в конструкторский отдел трубных станов, в бюро транспортных устройств (КБТУ) по протекции моей двоюродной сестры Лапочкиной Марии Федоровны. В этом же бюро работал Пармешин Евгений Семенович, с которым я учился в техникуме.

Возглавлял бюро Мусаев Всеволод Георгиевич. Он был небольшого роста, всегда аккуратно одетый, вежливый, похожий на Хоботова из к/ф «Покровские ворота», никогда не повышал голос и следящий за тем, чтобы в бюро во время работы было тихо, если кто-нибудь в разговоре повышал голос, он подходил к говорящему и шепотом предлагал говорить тише.

Бригадиром у нас был Козлов Евгений Дмитриевич, который в отличие от Мусаева позволял себе иногда выражаться достаточно громко, особенно при разговоре по телефону.

Отдел трубных станов занимался проектированием прокатных станов для изготовления труб различного диаметра как горячекатанных, так и холоднокатанных для заводов СССР (Первоуральский завод, Челябинский завод и т.д.) и на экспорт (Китай, Индия, Ирак и т.д.).

Наше бюро разрабатывало различные устройства для транспортировки труб во время их изготовления: заготовок к нагревательным печам и к валкам первого по ходу процесса стану, передачу прокатываемых труб от одного стана к другому, от прошивного к раскатному и калибровочному и далее.

Транспортные устройства представляли из себя рольганги-ролики, расположенные на расчетном расстоянии друг от друга на одной опорной станине или раздельно. Ролики в зависимости от нахождения в технологическом процессе были неприводные (холостые) или приводные от общего привода (цепного или ленточного), или от индивидуального электропривода. Сами ролики представляли собой два усеченных конуса, насаженные на опорный вал малыми сечениями навстречу друг другу. Угол, который создавали между собой образующие конусов, зависел от диаметра обрабатываемой трубы. Поверхность роликов была или металлической или гуммированной, т.е. покрытой резиной (как в метрополитене).

Чертежи, выполненные на ватмане, затем передавались в копировальное бюро. Кальки и ватман возвращались к нам на сверку, затем чертежи размножались и синьки поступали в цеха для изготовления. После изготовления станов, ведущие специалисты выезжали на заводы на монтаж станов для решения всех возникающих технических вопросов.

Одновременно с работой я решил продолжить свое образование. С этой целью я поступил на подготовительные курсы Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ), которые были организованы на Электростальском учебно-консультационном пункте (УКП). УКП располагался в Электростали в «Клубе 3/40». После набора группы начались занятия. После тестового диктанта в группе было две пятерки – у меня (прошедшего армию) и у девушки, которая поступала учиться после десятого класса.

После окончания курсов были вступительные экзамены, которые я сдал и был зачислен на первый курс ВЗМИ.

Занятия проходили в «Клубе 3/40» по вечерам, после работы несколько раз в неделю. Собственно это было не заочное, а вечернее обучение.

В 1962 году я решил поменять наскучившую мне работу на более интересную и попробовать свои силы в другой области. Мой друг, с которым я учился еще в техникуме, Оспинников А.П. пригласил меня на работу в НИАТ (Научный институт авиационной технологии), который располагался в Москве на Петровке.

После прохождения проверки и получения допуска я приступил к работе в лаборатории НИАТа, которая находилась на фирме Челомея В.Н., где работал и С.Н.Хрущев, впоследствие уехавший за границу.

Одновременно с этим я продолжал учиться на четвертом курсе ВЗМИ, но посещать занятия стал реже, трудно было из Реутова проехать мимо родных Электроуглей в Электросталь и затем опять возвращаться в Электроугли.

Так или иначе, но, я закончил четвертый курс и сдал экзамены. На экзамене по немецкому языку впервые познакомился с преподавательницей, которая была удивлена моим появлением, но поставила мне пятерку, так как я первый из группы сделал перевод технического текста, зачитал его и помог с переводом другому студенту, который обратился к ней во время моей сдачи.

Вскоре я узнал о наборе студентов в МВТУ им Н.Э.Баумана на дневной спецкурс на энергомашиностроительный факультет сразу на 5 курс. Контингент студентов состоял из вечерников и заочников практиков, работавших на оборонных предприятиях, уже имеющих определенную форму допуска.

В это время правительство и партия во главе Н.С. Хрущевым уделяло большое внимание развитию ракетной техники, чем и был вызван этот спецнабор.

К уходу на учебу меня подтолкнуло еще одно обстоятельство. Часть лабораторий НИАТа, в том числе и наша, переезжали в Москву на Электролитный проезд, а ездить туда мне было далековато, съездил туда лишь раз, когда оформлял обходной лист («бегунок»).

При наборе на спецкурс было объявлено, что всем выпускникам будет предоставлена работа в Москве и Московской области, что для меня было важно, потому что я жил с родителями-пенсионерами, и я не мог их бросить, и уехать далеко от дома.

Учеба в МВТУ была очень напряженная. Рассказы о легкой студенческой жизни – это не о нас. На курсе было четыре группы, почти все прошедшие определенную школу жизни, у многих были семьи. Стипендию нам платили хорошую – 100 рублей, за вычетом подоходного налога и бездетности на руки получали 85 руб.80 коп., что было сравнимо в то время с некоторыми зарплатами в стране.

Первый год занятий проходил в старом здании МВТУ. После первой пары лекций мы всей группой шли в другую аудиторию, стараясь не отставать от группы, потому что, хоть мы и были на 5 курсе, но в стенах училища ориентировались плохо, после второй пары лекций – искали снова другую аудиторию и т.д.

Второй год занятий проходил в отстроенном здании Энергомашиностроительного факультета, расположенного недалеко от основного корпуса, здесь ориентироваться было проще. Чему нас учили, какие дисциплины мы изучали я не буду рассказывать, скажу лишь, что часть лекций мы записывали в свои тетради, а спецдисциплины – в прошнурованные и скрепленные сургучной печатью тетради, которые староста перед началом лекции приносил из спецотдела, раздавал нам и после лекций собирал и относил обратно. Так что готовиться к экзаменам по спецдисциплинам дома мы не могли, приходилось для подготовки ездить в училище (на это отводилось 2-3 дня).

Кроме экзаменов была еще производственная практика с выездом в г. Куйбышев (Самару) и преддипломная практика с выездом на испытательные стенды.

Потом была работа над дипломным проектом по спецтеме в зале дипломного проектирования и защита диплома (на «отлично»). Дипломы об окончании нам не выдали, сказали, что выдадут через год, если с места работы будет положительная характеристика (соответствуете ли вы должности инженера).

При распределении я получил направление на работу в Центральную аэрологическую обсерваторию в г. Долгопрудном. ЦАО подчинялось Главному управлению гидрометеослужбы, расположенному в Москве. Мне и еще четверым ребятам, получившим направления в эту организацию, там сказали, что работы для нас в Московской области нет, только на полигон в Капустин Яр. Мы естественно возмутились, ведь при наборе на спецкурс нам обещали работу в Москве и области. Короче, в результате с большим трудом мы получили свободное распределение.

Закончив МВТУ в декабре 1965 года, в январе 1966г. через Министерство Машиностроения я перераспределился в Научно-исследовательский технологический институт в г. Железнодорожном, со мной сюда попали еще четверо из нашего выпуска – Антошин Сергей, Афанасьев Владимир, Зубнов Геннадий, Федяинов Владимир. Из нас из пятерых дольше всех в НИТИ проработал я.

Я попал в отдел, который занимался разработкой прогрессивных технологический процессов и оборудования для заводов машиностроительной отрасли. Так, что почти всё, чему учили в МВТУ по спецдисциплинам не пригодилось (как по Райкину), зато пригодились конструкторские навыки и опыт, полученные на ЭЗТМ и в НИАТе.

Я не буду рассказывать про свою работу, а скажу лишь, что тридцать лет проведенных за колючей проволокой, когда за опоздание на одну минуту человека карали, воспитали во мне такую дисциплину, которая моим домашним казалась немыслимой.

Свой диплом об окончании МВТУ я всё-таки через год получил.

Командировочные страдания

Поскольку, я дал слово не рассказывать о своей работе, то мне хотелось бы поделиться рассказами о командировочной жизни. За время работы я побывал в 25 городах, в некоторых по одному дню, в некоторых подолгу и не один раз, о некоторых впечатлениях я хотел бы рассказать.

Первый город, который я посетил, был Ленинград. Я потом часто бывал в этом городе, но в первый раз он поразил меня своим отличием от суматошной Москвы.

Ленинградцы, в отличие от москвичей, по улицам никуда не бежали, не толкались, были отзывчивы и доброжелательны. В магазинах было почти всё, очередей не было, не было и московского хамства.

В командировку я ездил или один, или иногда со слесарем из цеха Михаилом Власовым. Останавливались чаще всего в гостинце «Октябрьская» – напротив Московского вокзала, но иногда, особенно летом, проходилось жить и в гостинице для приезжих на Василеостровском рынке. Позже предприятие, которое я посещал, приобрело этаж здания на Наличной улице, и на завод я ходил через Смоленское кладбище. Мне было не привыкать к этому, потому что всю жизнь из Черепкова в Кудиново ходил через Кудиновское кладбище.

Вообще, вопрос с жильём в командировке всегда был на первом месте. Когда едешь в командировку в первую очередь думаешь не о том, как решить вопрос по работе, а о том, где ты будешь жить.

Позже, когда стало возможно бронировать гостиницу через Трансагенство, стало проще, едешь в командировку, а на душе спокойно – броня в кармане.

Вернусь к Ленинграду. На предприятии, куда я ездил, в своё время токарем работал «Всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, поэтому оно носило его имя. В цехе даже сохранился, как реликвия, станок, на котором он работал. На выходе из цеха, что меня поразило, на полу лежал толстый лист железа, и на нём сваркой было написано: «Шире шаг, товарищ!».

После работы в гостиницу «Октябрьскую» я всегда возвращался пешком. С Васильевского острова, через Неву, по Невскому проспекту доходил до Александро-Невской Лавры и затем возвращался обратно в гостиницу. По пути заходил во все встречающиеся книжные и хозяйственные магазины. Из всех командировок я возвращался с чемоданом набитым купленными книгами. Помня дефицит книг в своём детстве, я старался, чтобы у моих дочерей был выбор для чтения. Кстати, собраться в командировку я мог за пять минут, в чемодане на крышке был приклеен листочек со списком необходимого, достаточно было пробежаться глазами по списку, сложить всё в чемодан, и я был уже готов. Чемоданчик был у меня небольшой, при желании, при отсутствии свободного места в зале ожидания на нем можно было сидеть, чем я часто пользовался.

Кроме книг, из Ленинграда я привозил эскизные белила (потолок красить), пленку для парников, однажды привез даже стиральную доску (чтобы не искать её в Москве).

Миша Власов работал в цехе и работницы ОТК просили его привести из Ленинграда копчёной колбасы. По пути с работы мы заходили в колбасный магазин на Невском и он покупал десяток батонов, а поскольку пакетов в то время не было, да и сумку мы с собой не брали, он нёс эти батоны в руках как охапку дров до самой гостиницы. Я же привозил из Ленинграда копчёную корейку и копчёную колбасу «Украинскую» (по 2 руб. 70 коп. за 1 кг.).

Не забывали мы и о культурном отдыхе, посещали Эрмитаж, Русский музей, Кунсткамеру, Летний сад и Александро-Невскую Лавру. В Лавре меня поразила могильная плита, на которой коротко и ясно было написано: «Здесь лежит Суворов», а в некрополе при Лавре я стоял у могил знаменитого математика Леонарда Эйлера и не менее знаменитого нашего Михаила Ломоносова, у могилы Н. Н Ланской (в девичестве Гончаровой) – вдовы А. С. Пушкина.

После моих рассказов дома о достопримечательностях Ленинграда жена решила тоже окунуться в этот мир. Взяв отгул на пятницу, в четверг вечером мы выехали в Ленинград. Разговорившись с первой встречной ленинградкой на Невском, решили жилищный вопрос. Она поселила нас в свою комнату в коммуналке, списала наши данные, отдала ключ и больше мы её не видели, даже о цене не договорились. Три дня были в нашем распоряжении, все, что можно было, мы посетили, сплавали даже в Петергоф и утром в понедельник вернулись в Москву на работу. Хозяйке мы оставили записку с благодарностью, деньги, в пределах разумного, и ключ от комнаты. От поездки у нас осталось много впечатлений и фотографий.

Книги я привозил и из Нерехты, там был большой выбор. Мой маршрут был: завод-магазин-гостиница. Чтобы устроиться в гостиницу, достаточно было дежурной привести батон варёной колбасы (она его оплачивала). В пору продовольственного дефицита жители Нерехты ездили за продуктами – кто в Москву, кто в Ленинград.

Однажды рабочим завода предложили взять на выращивание поросят. У кого были дачи рядом – взяли. Рано утром из квартиры перед работой заезжали на дачу, кормили поросят, затем ехали на работу. Поскольку поросят надо кормить три раза в день: утром, в обед и вечером, то в обед над дачами стоял визг голодных поросят, терпеть им приходилось до вечера, пока хозяева не вернулись с работы. До какого веса вырастали поросята – я не знаю, видимо это зависело от терпения хозяев.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил в своём номере на столе торт. Я подумал, что администрация хотела поздравить меня с днем рождения. При выяснении оказалось всё прозаично: «У вас в номере холодно, вот мы и поставили торт в ваш номер на сохранение как в холодильник», а то, что постояльцы мерзнут – им было наплевать.

Нерехта – районный город, расположенный недалеко от Костромы, но я ни разу за все посещения Нерехты не выбрался в Кострому на экскурсию. Выходные дни занимали походы на местный рынок и в кино. В Нерехте детские санки все сплетены из прутьев – настоящие произведения ремесленного искусства, я так и не смог их приобрести и привести домой, на рынке их утром расхватывали очень быстро, я не успевал.

В Томске я каждую ночь ночевал в гостинице аэропорта, у них была договоренность с предприятием, куда я был командирован. Аэропорт был расположен на приличном расстоянии от города, дорога занимала много времени. Утром я уезжал на работу, а вечером возвращался в свой двухместный номер. Каждую ночь со мной ночевал новый сосед, который по каким-то причинам застрял в аэропорту, и в этой форс-мажорной ситуации считал себя обязанным выпить. Поскольку пить одному несподручно, сосед приглашал меня и был удивлён моим отказом (человек отказывается от халявы). Следовал вопрос: «Почему не пьёшь? По здоровью или по убеждению?». А я вообще не пил, а в командировках тем более.

Меня удивила гостиница в Бийске своим «комфортом». Во-первых, замки в дверях открывались в обратную сторону. Во-вторых, рукоятка крана в ванной «Хол» была красная, а «Гор» – синей, т.е. наоборот. Стеной между номерами служили задние стенки шкафов, т.е. никакой звукоизоляции не было.

Однажды поздно ночью в соседнем номере громко играло радио, я не мог уснуть. Встал, постучал соседу в дверь, открыл её и вошел. На стуле у радиоприемника, включенного на полную громкость, сидел мужик и спокойно спал, будить его я не стал, выключил радио и ушёл. В день отъезда я решил принять ванну, вымылся, оделся, решил слить воду, а пластмассовая пробка была привязана леской. Мои усилия по сливу воды привели к прорыву ушка на пробке, за которое была привязана леска. Что делать? Оставлять после себя полную ванну воды не хотелось. Пришлось доставать из дорожного набора штопор и ввинчивать его в пробку.

В Бийске я был в декабре 1972 года и в выходной, как обычно, посетил рынок и впервые увидел торговлю облепихой. Мороженые ягоды привозили на санках по несколько мешков. Я впервые попробовал облепиху, положил в рот несколько ягод, и они у меня во рту растаяли, вкус специфический.

В Новосибирске я жил в заводской гостинице, а в городской жили трое ребят из соседнего отдела. Им пришла в голову идея – в гостиничном номере завялить рыбу. Купленную рыбу они развесили по номеру, со временем появилось соответствующее «амбре», ребята принюхавшись, привыкли, а другие жильцы гостиницы проходили по коридору, зажав нос. Кончилось тем, что директор гостиницы выставил им ультиматум: или выкидывайте свою рыбу или сами убирайтесь.

В Новосибирске на рынке я впервые увидел в продаже огромное количество кедровых шишек, ими были завалены все прилавки. Пару шишек я привёз дочерям как сувенир из Сибири.

Много раз, бывая в Перми, я так и не посетил Кунгурские пещеры со сталагмитами и сталактитами, как то не получилось, то холодно, то жарко. Жить в Перми приходилось и в заводской гостинице, и в Центральной (по брони), хотя никакими удобствами она не отличалась. Под моим номером располагался ресторан, в котором допоздна играла музыка, а на входе шли пьяные разборки. В новую гостиницу «Прикамье» мне ни разу не удалось попасть. В Перми весной на рынке меня удивила помидорная рассада. Хотя мы и выращиваем рассаду, но такой «пермской» я никогда не видел – крепкая, раскидистая, с набухшими цветочными бутонами. Летом я был удивлён обилию ирги. Иргу (ранняя ягода) продавали вёдрами десятки продавцов, стоящие в ряд. Как то однажды летом, закончив работу, я решил искупаться в Каме (до самолета оставалось время), перешел по мосту на другой берег Камы, где располагались пляжи и от души позагорал на чистом песочке.

Что меня удивило в Перми – это наличие открытого музея уральских камней. Неохраняемый музей располагался между вокзалом и городом, с левой стороны, если стоять спиной к вокзалу и лицом к городу. На каждом камне находилась табличка с названием минерала и его характеристика. Не знаю, сохранился он там или переехал в другое место, ведь в стране с тех пор поменялся строй и на месте музея могли вырасти «высотки».

В Куйбышеве приходилось жить в заводской гостинице, в номере на 13 человек, правда недалеко была «Фабрика-кухня» и заводская проходная, что скрашивало мою жизнь. Однажды жил в гостинице «Волга», но был оттуда выселен (как все жильцы), потому-что в городе проходила партийная областная конференция и посторонних (которые могли видеть, как отдыхают «хозяева жизни») не должно быть.

В Казани однажды пришлось жить в гостинице речного порта. Волга замёрзла, пассажиров не было и администрация сдавала номера бедолагам-командированным. В это время в Казани проходил слет рыбоводов, и в номере со мной жил один такой рыбовод. Он был тучный и храпел ночью как паровоз. Приходилось, лёжа в кровати, брать рукой ботинок, поднимать над полом и отпускать, после стука храпевший немного затихал, смолкали его трели, но ненадолго. В последний день слёта рыбовод пришел «на бровях» и брякнулся ногами на подушку, разговаривать с ним было бесполезно. Летом, будучи в Казани я посещал могилу Василия Сталина, захороненного на территории Казанского Кремля.

Часто я бывал во Владимире, тем более туда можно было доехать электричкой и, решив вопросы, в тот же день вернуться домой, отметив командировку следующим днем. Заводская гостиница находилась недалеко от завода и была более-менее благоустроенной.

Однажды, приехав во Владимир, я поднимался от вокзала по лестнице на центральную улицу, где ходят автобусы. Вижу впереди меня хрупкая девушка, сгибаясь, тащит тяжелый чемодан, я решил ей помочь, взял чемодан и, не оглядываясь, пошел вперед. Какое было моё удивление, когда я вышел на центральную улицу – девушка исчезла. Я долго стоял в раздумье: что делать с чемоданом и что в нем? Минут через пять появилась хозяйка чемодана и сказала, что бегала смотреть расписание, а в чемодане дыни.

Неоднократно бывал в столице Мордовии – Саранске. Начал ездить, когда поезда туда ходили через день. Приходилось жить и в заводской «гостинице» – частном домике (бывший дом директора завода) с удобствами на улице, и в гостинице МВД (за проданный батон колбасы), и в Центральной гостинице – по брони.

Каждую поездку я посещал музей Степана Эрьзи (1876-1959гг.) и любовался его деревянными скульптурами.

Почти каждый раз была «напряженка» с билетами и на поезд, и на самолёт из Саранска. Однажды летом в отпускной сезон из-за отсутствия билетов до Москвы пришлось лететь из Саранска до Владимира на «кукурузнике», а потом добираться домой на электричке. Первый и последний раз я летел на таком самолете, который летел низко, то и дело проваливался в воздушные ямы, но выданным мне пакетом не воспользовался, потому что желудок мой был пустой. Перед отъездом вечером почти все свои деньги (20 руб.80 коп.) я отдал в книжном магазине за «Советский энциклопедический словарь», который мечтал приобрести, так что я летел голодный. У меня остались деньги лишь на билет на электричку из Владимира до дома и на стакан кофе в буфете на вокзале. А словарем 1982 г. издания (80000 тыс. слов) я пользуюсь до сих пор.

Из «заграничных» городов я был в Каменецк-Подольском, где на улицах вместо наших голубей увидел горлиц, и в Харькове, где пришлось жить в гостинице на 15-ом этаже, откуда люди внизу казались муравьями.

Иногда, чтобы устроиться в гостиницу, я прибегал к хитрости – приезжал в город в день своего рождения, и администраторша, смотря мой паспорт, смягчалась и поселяла в номер.

Я рассказал о командировках лишь в несколько городов. Поверьте, жизнь командированного совсем не сладкая – суточные были 2 руб. 60 коп., на эти деньги особо не разгуляешься, а хлопот полон рот.

Поскольку много времени я провёл в поездах, то мне пришлась по душе песня, услышанная позже по радио. Вот один куплет из неё:

 

«В тамбуре накурено, а в купе тепло.

За занавесочкой морозное стекло.

Ложечки в стаканчиках весело звенят,

А в походной фляжечке плещется коньяк.»

(автор слов мне неизвестен)

 

Вот такая она командировочная жизнь. Уже закончив работу, я иногда по ночам вижу «страшные» сны. Как будто я стою на платформе и жду поезд, чтобы ехать домой, и вдруг вспоминаю, что не забрал свою справку о допуске из группы режима, и не отметил командировочное удостоверение. Просыпаюсь в холодном поту и осознаю, что всё это в прошлом.

Сага о торфе

Как я упоминал ранее, печь мы топили торфом. Угля и брикета у народа не было. Все жители округи ходили на болото «делать торф». Это мероприятие начиналось с первых теплых летних дней и продолжалось до тех пор, пока торф не оказывался под крышей двора.

Каждой семье на болоте был выделен определенный участок торфяной суши, граничащий с соседями.

На части этого участка разрывался карьер. Вынутая масса перемешивалась затем в карьере с водой, образуя «замес» нужной консистенции. Эту массу руками накладывали в специально подготовленные ящики (на две «торфины») и относили на выделенное место. Цель: заставить «торфинами» все свободное место на участке для сушки.

Глубина залегания торфа была разная, следовательно, у одних карьеры были мелкие, они быстро съедали площадь участка, у других карьеры были глубокие, но из них, чтобы накладывать массу в ящики, приходилось выкидывать её лопатой наверх, это было трудно и долго.

У нас карьер был неглубокий, достаточно было сделать пару ступенек в стенке карьера и таскать ящики прямо из карьера. Однажды я помогал «делать торф» родственникам, у них карьер был очень глубокий.

Торф по виду был верховой и глубинный. Замес делали, смешивая их, чтобы получить нужную пропорцию. Один верховой торф в печке не давал хорошего тепла, а один глубинный плохо вываливался из ящиков, он прилипал к стенкам, а смешанный хорошо отлипал от стенок ящика и хорошо горел в печи. Иногда глубинный (мы его называли «мазика») резали пластами лопатой и так сушили.

Когда такие пласты высыхали, они хорошо горели, но их было неудобно складывать в штабель, так что это не прижилось.

После того как принесешь ящик с массой в нужное место, надо было, поставив его набок, быстро перевернуть и поднять ящик, слегка потрясывая, вверх.

Торфяная масса при этом должна была сохранить форму ящика: не расплываться и не оставаться частично в ящике. Если «торфины» расплываются, значит, масса жидкая, и в неё надо добавить сухого торфа, хорошо перемешав весь замес.

Если масса плохо вываливалась, то надо было обязательно смачивать ящик, окуная его или в соседний карьер с водой или в специально приготовленное ведро. Иногда приходилось смачивать после каждой ходки.

На болоте донимали слепни. Когда у тебя чистые руки, слепней как будто не существует. Как только ты измазал руки торфом и несешь заполненный ящик – слепни тут как тут, жалят больно. Приходится или терпеть, или, остановившись и подставив по ящик колено, со всего маха бить по спине, после этого спина оказывается измазанной торфом.

После того как «торфины» подсохнут, их переворачивают набок, затем складывают в «пятки» (на две лежащие на боку «торфины» поперек кладут ещё две, и пятую поверх). Когда просушка завершена, «пятки» собирают в «ленточки», т.е. в шеренгу длиной 5-10 метров в 5-6 рядов по вертикали.

Задача всех этих операций – освободить место, чтобы занять новыми «торфинами», так как одной заставки на зиму никак не хватит.

После окончательной просушки торф собирают в штабель. Рядом ставят штабелек для сельсовета. Если у тебя в штабеле 4000 штук, то в штабельке должно быть 400 штук (одна десятая часть).

Я начал ходить на болото с 7 лет. До нашего участка было более 3 км, но в детстве этого не замечали. Дорога шла то по ямам и кустам, то по лесу, потом по торфяной дороге.

В первый свой рабочий день я сделал до обеда 79 штук (ящик у меня был детский – одинарный на одну «торфину»).

 

Ударения в словах: «торфины» на букву «о», «пятки» на букву «и», «мазика» на букву «и».

Размер торфины 34х14х12 см., габариты ящика 80х17х13 см.

 

После перекуса я, пригретый солнцем, уснул. Разбудила меня мать, сказала, что пора, помывшись, идти домой. После нескольких ходок с матерью я освоился и стал ходить один. Свой инструмент – ящик, ведро, мотыгу и заступ прятал. Впоследствии перешел на двойной ящик. После того, как мать попала под поезд, на болото я ходил один, до тех пор, пока отец не вернулся.

Обычно один замес я делал до обеда (перекус – кусок хлеба, яйцо, огурец и помидор), второй замес – после обеда.

При работе в торфяном карьере встречались пни, вернее смоляные корни от пней, которые после просушки привозили на тачке домой или складывали их около штабеля торфа, чтобы потом привезти их домой поверх торфа на машине.

Когда одолевала жажда, приходилось пить болотную воду из торфяного карьера. Сняв с головы кепку или пилотку, черпаешь ею воду, поднимаешь над головой и ловишь ртом струю желтой воды, которая фильтруется через пилотку. Вода обычно была теплая и не утоляла жажду, сколько её ни пей, правда, и живот от такой воды не болел.

Мало поставить штабель, торф надо было ещё привезти домой. Возили летом на тачке. Поскольку сухой торф был легкий, на тачку накладывали столько, что дорогу впереди не было видно. Зимой возили на больших санках. В качестве дороги использовали замерзшую речку. Это надо было видеть – по речке сновали с санками люди как муравьи, кто груженый, кто пустой туда-обратно. Люди с Белой, из Кудинова, из Черепкова, взрослые и дети. Это почище всякой демонстрации.

Когда вернулся отец, он старался нанять автомашину, чтобы привезти весь штабель сразу (в тот период, когда позволяла дорога).

Поскольку торфа было много, а борта у машины были низкие, с собой брали из дома специальные щиты, которыми наращивали борта машины. Процесс погрузки шел так: двое кидали в кузов «торфины», а двое старались как можно плотнее в кузове их уложить. Все это делали быстро, т.к. машины были «левые», и водители дорожили временем.

После привоза торф убирали под крышу двора. Так как торф заготавливали всегда с запасом, на всякий случай, то постепенно во дворе скапливалось его порядочно.

Даже закончив хождение на болото, мы несколько лет топили печь запасенным торфом.

Поскольку мать работала в свое время на железной дороге, то она имела права получать топливные книжки, по которым стали получать брикет с топливных складов в Электроуглях или в Железнодорожном.

Но торфяная эпопея осталась в памяти на всю жизнь. Остались и торфяные ящики, один лежит на чердаке, другой я отдал в краеведческий музей А.Н. Любавину.

Работая на болоте, я никогда не болел, не знал, что такое насморк, с весны до холодов всегда ходил босиком.

Весной сколько раз, катаясь на речке на льдинах, окунался с головой в холодную воду и хоть бы что.

Недалеко от нашего торфяного участка находилось Поганое озеро. По рассказам старожилов в 1612 году в нем топили пленных поляков, поэтому оно и получило такое название. Возможно, на дне озера находятся артефакты четырехсотлетней давности. Последний раз я там был в 1970 году, когда, приехав туда на мотоцикле с женой и двухлетней дочкой, собирали по берегам озера щедрый урожай клюквы. Кругом озера шла дачная стройка, стучали топоры, молотки, играла музыка, и до клюквы никому кроме нас не было дела.

Из детской болотной жизни остались в памяти и светлая полоса, когда ходил по бровкам и собирал клюкву на всю зиму, и темная полоса, когда встречался со змеями, на одну даже наступил. Змея переползала через дорогу, по которой я бежал за товарищем, и ее я не видел, почувствовал под ногой что-то холодное, сделал по инерции пару шагов и остановился, но все обошлось, укусить она меня не успела. Встречал змей, свернувшихся клубочком, когда ходил собирать клюкву, а однажды, когда после работы зашел искупаться в лесном водоеме, плыл к берегу, в двух метрах параллельно мне к берегу плыла змея или уж. И мне было очень неприятно.

Хоть мне идет уже 77 год, но те давние события и ощущения я помню до малейших подробностей.

Сейчас на месте наших болот выстроены дачные улицы, жители которых понятия не имеют о том, что здесь было раньше.

 

Есть у каждого малая Родина…

Может в памяти, может в душе.

В сердце каждом такая угодинка,

Иль в краю, где живете уже.

Ю. Жильцов

Черепково и окрестности

Если смотреть на деревню Черепково со стороны села Кудиново – от Кудиновской церкви (Храма Покрова Пресвятой Богородицы) то видно, что Черепково находится в низине, в котловине, отделенной от Кудинова речкой. В сильные морозы весь холод стекает к нам, и термометры показывают температуру на пару градусов ниже, чем в Кудиново.

Черепково всегда было окружено полями и лугами. Приусадебные участки постоянно обрезали, увеличивая колхозные поля. В лугах мы собирали щавель для щей и луговые опята (иногда собираем и сейчас). Косить луга строго запрещалось, могли за это осудить.

Из Черепкова шли дороги в Кудиново, на Ильинку (Большая Свердловка), в Вишняково и ещё от церкви шла старая Купавинская дорога, которой сейчас не пользуются. На этой Купавинской дороге находился родниковый источник со «святой водой», огороженный небольшим срубом.

В 1957 году в армии я получил телеграмму о смерти матери. По этому поводу, получив отпуск, я приехал домой. Оказалось, что умерла бабушка, мать матери. Когда мать посылала телеграмму, она хотела сообщить о смерти своей матери, а телеграфистка не поняла.

Уже старая бабушка под Рождество пошла на этот источник за водой. Стараясь зачерпнуть воду из колодца, она наклонилась и, не удержавшись, упала в колодец. С трудом выбравшись из колодца, она мокрая по морозу пришла домой, простудилась и умерла.

Другой святой источник находился недалеко от церкви за речкой в сторону Ильинки. Он тоже был обустроен, и пользовался славой целительного.

 

Из родной землицы чрева

Льется светлый родничок,

Люд болезный справа, слева

Подставляет туесок.

Ю. Жильцов

 

Со временем оба родника иссякли, были забыты, как и многое в нашей жизни.

Как я писал ранее, рядом с кладбищем находились заброшенные ямы, в которых когда-то копали глину. Со временем они заросли травой, и их затянуло. В детстве мы ходили на них «делать люли»: мы заходили в середину заросшей ямы и, переступая ногами, раскачивались вверх-вниз как на батуте. Потом вода из этих ям ушла. Оставалась лишь одна большая – «Поповка», из которой посетители кладбища брали воду для полива цветов на могилах.

Между Ильинкой и Черепковым находились подобные ямы, но более свежие – не заросшие. Эта местность называлась «Громощи». Там была одна большая яма под названием «Тальяновка». Туда ходили купаться пацаны со всей округи, прыгали с берега в воду, ныряли. На соседних ямах, буграх собирали землянику, осенью ходили туда за грибами, ловили рыбу.

Летом неоднократно видел в ямах косяки (штук по 8-10) медных карасей. Со временем все «Громощи» были распаханы и превращены в колхозные поля.

С южной стороны деревни (в сторону «Громощ») позади огородов располагалась весовая и ток. На телегах привозили снопы на ток. На току снопы молотили и веяли зерно. Полученное зерно взвешивали в весовой. Все ребята крутились там и помогали.

Через дорогу, ближе к речке, стояли стога с сеном. Стога (4-5 штук) были большие. Зимой из них брали сено и на санях возили на скотный двор.

Мы целые дни проводили на току, в стогах же мы делали сквозные норы и лазали в них. Ещё была забава – влезть на стог и съехать вниз.

Правее «Громощ» в сторону Вишнякова находилось «Болотичко». У меня осталось мало воспоминаний об этом месте. Помню, что мы ходили туда собирать гонобобель (мы называли эти ягоды «пьяница»), и поскольку говорили, что там много змей, мы редко посещали это место.

На западе от Черепкова находился Вишняковский лес. Мы, собираясь гурьбой, готовы были проводить в этом лесу целый день. Летом собирали землянику и чернику, летом и осенью грибы (белые грибы росли прямо на дороге), мешками приносили шишки для самоваров, обламывали нижние сучья для дров. Собирали сушняк, выкорчевывали пни, сдирали с деревьев потоки смолы, сочетая труд с отдыхом.

Позже лес стал обрастать дачами со всех сторон. И то ли мы выросли, то ли лес перестал быть нашим, мы стали в этом лесу бывать редко. Последние посещения Вишняковского леса, а также Кудиновского (Совхозского) наводят на тягостные размышления о следующем: нет у него хозяина – лесника, лес заброшен, завален буреломом, зарос крапивой, превратился в свалку, власти на него наплевать, будто не нужен он стал никому. Доколе это будет?

 

Осенние листья по ветру кружат,

Осенние листья в тревоге вопят:

«Все гибнет, все гибнет! Ты черен и гол,

О лес наш родимый, конец твой пришёл!»

А. Майков

 

К северу от Черепкова находились Талы. Это местность, где когда-то шла добыча торфа, была проложена узкоколейка. Я всего этого не застал. Помню Купавинский бугор, заросший лесом.

Вернувшись из армии в 1958 году, я с собакой любил ходить летом в этот лес. Сосны стояли все сухие, хвоя под ногами хрустела, казалось, достаточно было одной спички, чтобы лес вспыхнул как порох.

Впоследствии Купавинский бугор с лесом и все Талы окажутся «съеденными» карьероуправлением, которое добывало песок и вырыло огромный карьер, который даже появился на картах.

Помню в детстве, выйдя из дома, я видел в Талах мышкующих лисиц. Когда мать работала на железной дороге, к нам заходил ее сослуживец Аброшин из Электроуглей. Он приходил охотиться в Талы на лис, и каждый раз возвращался с добычей. Сняв лыжи и бросив пышную, желтую лису на крыльцо, проходил в дом, и, выпив чая, отправлялся к себе домой с трофеем. Даже потом, отслужив в армии, гоняя по Вишняковскому лесу на лыжах, на пути видел лису, которая в кустах (в Талах) мышковала.

Когда я задумал выложить погреб, отец натаскал из Талов покорёженные рельсы от сгнившей узкоколейки. Пришлось много поработать кувалдой, чтобы они стали более-менее прямыми. Из них делал перекрытие погреба.

Отец часто ходил гулять в Талы с собакой. Пират почти каждый раз приносил в пасти ежа, которого мы потом выпускали. Однажды я сам был свидетелем этого, Пират облаивал ежа, тот сворачивался в клубок, и Пират осторожно, чтобы не уколоться, брал его в пасть и нес до самого дома. Я часто ходил в Талы за земляникой, на канавах ее было много. Видя, что я собираю ягоды, Пират тоже стал их искать и, чавкая, ел.

На северо-востоке от Черепкова находилось место под названием «Пропасть». Это бывшая усадьба купцов Карнеевых. Сейчас там находится психиатрическая больница. В детстве каждую весну ребятня ходила в заброшенный парк за цветущей черемухой, а летом за черной смородиной, которой там было много, кусты хоть и были заброшены, но плодоносили. Последний раз я там был с женой (показывал окрестности) в 1967 году. Что там сейчас не знаю, наверное, всё застроено дачами.

Много времени мы в детстве проводили на речке. Она тогда была извилистая, с омутами. Весной взрослые парни ловили рыбу наметкой. Эта такая сеть на четырехугольной раме с длинной рукояткой.

Один товарищ ставил наметку поперек реки против течения и держал ее за рукоятку. Двое других ботами (ударение на «о») «ботали» (ударение на «а») с двух сторон реки, загоняя рыбу в сеть. После этого наметку вынимали с уловом. Затем вся троица и любопытствующие зеваки сдвигались дальше по течению, и все повторялось.

Бот представлял собой жердь с прибитой на конце планкой (бруском) для усиления воздействия на рыбу.

Ребята моложе, в их числе и я, весной ставили верши в самых узких местах речки, чтобы рыбе некуда было деться. Верши плел один наш ровесник – Володя Тихомиров, живший с краю деревни у речки, и продавал их нам. Летом, когда вода в речке становилась теплой, мы ловили рыбу корзинкой. Чем больше была корзинка, тем лучше. Рыба встречалась всякая: щука, плотва, окуни, но больше всего было вьюнов и гольцов. Брали только крупную рыбу, мелочь выпускали на вырост, особенно щурят.

 

Вода недвижнее стекла,

И в глубине её светло,

И только щука, как стрела,

Пронзает водное стекло.

Н. Рубцов

 

После того как в сельскохозяйственных целях извилистую речку спрямили, рыбы в речке стало мало. Одновременно с этим появились в речке невиданные раньше рыбы – ротаны, которые, как говорили, съедали всю молодь других рыб.

Теперь в речке никто рыбу не ловит, с полей в нее смывало дождями пестициды, да и пересыхать она стала почти каждое лето, по руслу можно в тапочках ходить. А ведь раньше, когда речка разливалась – в школу не могли пройти, мост сносило, на льдинах катались, все лето купались, загорали, ловили рыбу.

После того как речку спрямили, ее берега постепенно стали обрастать березняком и ивняком, в эти кусты иногда ходили собирать свинушки и подберезовики.

Недалеко от деревни на берегу речки выросли две вышки сотовых компаний. Сначала свою вышку поставил МТС (к нему подсоединился Билайн), потом рядом поставил свою вышку Мегафон. Вышки внесли разнообразие в окружающий пейзаж.

Когда была поставлена первая вышка, ее подвергла атакам любопытная молодежь: делали подкопы под ограду и по мачте залезали на самый верх. Потом ажиотаж утих, все уже к вышкам привыкли. Мне тоже хотелось влезть на вышку, чтобы сделать круговую панорамную фотографию, полагаю, что она была бы впечатляющей, но я думаю, что это опасно для жизни, да и возраст уже не тот, и уже «стайкою наискосок уходят запахи и звуки».

 

Однообразные мелькают

Все с той же болью дни мои,

Как будто розы опадают

И умирают соловьи.

Н. Гумилев

 Дядя Володя и картошка

Дядя Володя (Ларионов Владимир Павлович) был для отца то ли хорошим знакомым, то ли дальним родственником, я не вникал подробно в их отношения. Важно то, что в трудную минуту он помог отцу, отдал ему свой паспорт и спас его этим.

Проживал он в деревне Каменки, недалеко от Ногинска, с женой Настей. У них был сын Михаил и дочь Елена.

Мальчишкой я бывал у них в гостях, сначала приезжал с отцом, потом стал ездить один. У дяди Володи был поврежден глаз, поэтому он не служил в армии, работал лесником. Дома у них всегда был порядок, имелся большой сад, пасека. Я приезжал к ним в гости, когда поспевали в саду ягоды, чтобы наесться ягод с кустов досыта, своего сада у нас не было. Такого идеального порядка в саду я нигде потом не видел, там росли черная, белая и красная смородина, несколько сортов крыжовника, малина, все было вовремя обрезано, подстрижено, никаких болезней и вредителей в саду не было. Яблони были разных сортов: летние, осенние и зимние. Свежие яблоки были с лета и до будущей весны.

Помню, когда умерла бабушка Федосья, отец (он ещё скрывался и не мог открыто хоронить свою мать) послал меня к дяде Володе за яблоками. Я приехал к нему вечером, переночевал. Утром он дал мне две красные тридцатки (тогда были такие деньги), которые я спрятал в ботинок, и насыпал авоську антоновки. Все это я благополучно доставил домой на поминки.

Когда отца в 1948 году арестовали, естественно, вызвали в органы дядю Володю. Под напором следователя он «раскололся» и сознался, что сам отдал свой паспорт моему отцу. За чистосердечное признание и за давностью лет его простили.

Отец после освобождения укорял его за проявленную слабость: «Надо было стоять на своем, потерял, значит потерял».

С его детьми я мало знался, они жили уже самостоятельно. Сын Михаил работал в органах. Однажды он откровенно поговорил со мной: «Ты знаешь, что там делается: людей пытают и убивают». Вскоре он не выдержал – застрелился. Это случилось еще до смерти Сталина.

Смерть сына подорвала здоровье тети Насти, она зачахла и вскоре умерла. Дядя Володя после этого, как мне говорили, свой дом в Каменках продал и переехал к знакомой женщине в Аксено-Бутырки. Я навещал его там, однажды даже парились с ним в бане, которая стояла в огороде. Приезжали однажды к нему с отцом на мотоцикле. Не знаю почему, но он расстался с этой женщиной, купил дом в Обухове и стал ставить рядом новый сруб (он был хороший плотник). Мы как-то с женой на мотоцикле навещали его там. Его всегда отличало жизнелюбие, он никогда не унывал. Однажды он отдал нам излишки своей картошки (три мешка), которые я перевозил на багажнике своего мотоцикла-одиночки (по одному мешку).

Кстати, о картошке – о втором нашем хлебе.

Когда отец жил в общежитии в Москве, в свободное от работы время он подрабатывал извозом у вокзалов, у рынков, чтобы помочь семье деньгами. Он сделал для зимы большие сани, а для лета тележку, и возил на них всякую поклажу: чаще всего мешки с картошкой и овощами на рынок. Грузил помногу. По ровной дороге тележка шла хорошо, в гору хозяева груза помогали – подталкивали, хуже было, когда дорога шла под уклон – трудно было удержать тележку, которая разгонялась по инерции, и отец с трудом ее удерживал.

Отец позже по шоссе Энтузиастов прикатил ее вместе с санками домой (санки живы, а телега ушла в металлолом).

Осенью 1948 года я с матерью ездил помогать отцу убирать картофель на поле, которое выделяли предприятию, где он работал.

Народу на поле было много, все работали дружно. В конце дня отец остался грузить картофель, а я с матерью пошел на станцию Турист, чтобы уехать домой. Помню, что по дороге в карманы нарвали лесных орехов.

Собранный картофель отец закопал на пустыре, недалеко от общежития.

В ноябре его арестовали. Когда он сидел в тюрьме в Ногинске я, будучи ещё совсем мальчишкой, возил ему передачу.

Весной 1949 года после освобождения его из тюрьмы, мы с ним поехали в Москву, раскопали ту яму на пустыре с картофелем и там же на месте распродали его строителям (рядом шла стройка). Строители были очень удивлены тем, что ходили по зарытой картошке и не знали об этом. Картошка очень хорошо сохранилась, как будто её только выкопали осенью из гряды.

Картошка дяди Володи тоже была отменная, он знал секреты ее выращивания, с посаженного ведра он собирал десять.

В последние годы мы мало с дядей Володей общались. К нам в деревню как-то приезжала его дочь Елена с мужем, говорили, что его здоровье ухудшилось, он стал заговариваться, и так уж случилось, что мы больше с ним не виделись. А жаль, хороший был человек: душевный и отзывчивый.

Глина и музей

Я хотел бы коснуться темы, которой не пришлось заниматься. Я имею в виду глиняно-кирпичное производство, развитое в нашей местности – когда я родился оно сошло на нет.

Как я упоминал ранее, с целью получения кирпича для погреба, мне пришлось разбирать остатки горна, в котором дед и отец обжигали кирпич. Отец часто рассказывал мне, как они копали глину, формовали и обжигали кирпич, вывозили его на реализацию.

Все это хорошо изложено в статье А.Н. Любавина «Из истории Кудиновского кирпичного промысла», опубликованной в историко-краеведческом альманахе «Подмосковной летописец» № 1 за 2010 год. Лучше чем написал он – не напишешь. Щуп для поиска глины, о котором он упоминает в статье, вместе с формой для производства сводного (арочного) кирпича и несколькими такими кирпичами подарил ему я. Кроме этого краеведческому музею в г. Электроугли, который организовал А. Н. Любавин, передал много старинных экспонатов с чердака своего дома.

Жаль, что власти закрыли музей, видимо они решили, что воспитывать подрастающее поколение, развивать в нем патриотизм надо другим путем, а не изучением старины и быта прежних поколений. Может быть, когда-нибудь музей возродят, признав ошибку. Как бы не было поздно.

Меня же дела, связанные с глиной, в детстве касались только осенью. Как я ранее говорил, на зиму в доме клали печурку для дополнительного обогрева дома. Моя задача была обеспечить бабушку глиной.

С этой целью я брал тачку, лопату и ехал на ямы, которые находились между Черепково и Кудиновским кладбищем. Когда-то из этих ям добывали глину для производства кирпича, потом этот промысел угас, ямы заросли травой и заполнились водой.

Однажды, добывая глину, я выкопал чей-то бюст, отмыл его от глины и поставил на пригорок. Человек, чей бюст я откопал, смотрел молча на меня как живой. Рядом было кладбище, по которому, как нам рассказывали, по ночам гуляли мертвецы, ветер развевал на могилах ленты и венки, кругом ни души. Мне, семилетнему пацану, стало жуть как страшно, я схватил бюст, бросил его обратно в яму, схватил тачку с глиной и помчался домой. Никому о своей находке не рассказал.

Потом в зрелом возрасте, мне пришла мысль, а не покопаться ли в той яме, может ещё что-нибудь там нашел бы. Но на месте этих ям уже было новое кладбище. Кладбище расширилось на запад в сторону нашей деревни и на север, заняв сельское футбольное поле, на котором мы гоняли в детстве в футбол и даже играли взрослые команды – деревня на деревню.

Помню, я долго копил на волейбольный мяч, которым мы играли бы в футбол, настоящих футбольных мячей у нас никогда не было. В первую же игру мяч укатился далеко за ворота и попал под колесо проезжающего грузовика. Мечта лопнула в один миг, пришлось играть дальше в тряпочный мяч.

Еще по поводу музея: кроме перечисленного выше, я подарил музею много старинных вещей, в том числе дверные занавески, которые мать долгими зимними вечерами одной рукой вышивала на пяльцах – она не могла сидеть без работы, даже будучи инвалидом.

Словно в старой киноленте

Память крутит жизни ряд.

Кадры эти вы отметьте,

Надо их с собою взять.

Ю. Жильцов

Заметки на краеведческую тему

За время работы я побывал во многих городах России и каждый раз, если командировка была больше недели, т.е. выходные я проводил в другом городе, я старался посетить краеведческий музей этого города, разумеется, если он там был.

Я испытывал желание больше узнать о прошлом этого города, его жителях, их занятиях, ремёслах, укладе жизни. Мне нравилось, что местные жители помнят своё прошлое, доносят его до своих потомков.

Закрытие краеведческого музея в Электроуглях резануло меня по живому. Я не знаю, чем было вызвано такое решение, но считаю его опрометчивым. Ведь закрыть очаг культуры, а именно им является музей, нужны были какие-то основания: хозяйственные, идейные, личные. Поставьте себя на место основателя музея А.Н. Любавина и представьте его состояние, когда дело, которому человек отдал всего себя разрушено, а он оказался не у дел. А ведь дело было общественное, полезное для всего города.

Может быть, надо было перестроить каким-то образом работу музея, найти другие формы общения. Но лишать жителей этого источника познания прошлого недопустимо. Ищем «духовные скрепы», а очаг культуры закрываем. Я бы предложил к созерцанию старины для подрастающего поколения добавить научно-познавательную цель. Постараюсь пояснить свою мысль.

Начнем танцевать от печки. Сейчас почти всё газифицировано, печку встретишь редко, а это важная часть нашей прошлой жизни. А почему бы школьникам не рассказывать про печку русскую обыкновенную, нарисованную на плакате. Объяснять, как она устроена, чем её топили, её плюсы и минусы, как в ней готовили еду, в некоторых семьях мылись в ней.

Или печка русская с подтопком, где вместо шестка находилась варочная плита со своей топкой, поддувалом и колосником. Летом на этой плите готовили еду, а зимой для обогрева дома топили саму русскую печь. Далее по плакатам можно рассказать про «шведку» и «голландку», их отличие от русской печи, рассказать про печные трубы, например, какая часть трубы называется «выдрой».

Можно уделить внимание топливу: дровам, торфу, брикету и углю, объяснить, чем бурый уголь отличается от антрацита и кокса. Рядом с плакатами можно поставить ведро с кусочками угля, чтобы каждый школьник мог на память о походе в музей принести домой в кармане кусочек. А если ему ещё рассказать, как и в каких условиях этот уголь добывается и показать ему шахтерскую лампу, то поход оставит в его душе неизгладимое впечатление.

Работавшие на заводе Электроугли могли для топки своих печей выписывать брак. Эти графитовые изделия называли «трубочками». Они состояли из чистого углерода и сгорали полностью, в отличие от угля, от которого оставался шлак. И если рядом с ведром угля поставить ведро с «трубочками» и толково объяснить, что это такое, то дома у школьника может состояться такой разговор: «Мама, твои брюлики изготовлены из алмаза. А ты знаешь, что алмаз и моя графитовая трубочка состоят из одного материала. Это углерод! Только у них по-разному расположены атомы. Алмаз – самый твердый минерал на свете, а графит хорошо проводит электричество. А если они одного поля ягоды, то и лежать должны в одной коробочке. Давай положим «трубочку» к твоим брюликам». Трубочки у меня тоже есть.

Совсем недавно мы пели песню: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка…». Улетел наш паровоз вместе с коммуной, но остался в нашей памяти, а вот для школьников паровоз стал как мамонт для нас. Почему бы по плакату не объяснить, что это за «зверь», как он устроен, принцип его работы, что такое тендер (в нашей сегодняшней жизни это слово имеет совсем другой смысл) и почему у паровоза такой низкий коэффициент полезного действия. Недаром лентяю говорят: «У тебя КПД как у паровоза». Интересен будет и фонарь стрелочника-обходчика.

Показав керосиновую лампу и керосинку можно провести беседу:

« -А знаете ли из чего делают керосин?

– Из нефти.

– Правильно, а что ещё делают из нефти?

– Мазут, солярку, бензин…

– Правильно, а из чего делают нефть?

– Её добывают из земли.

– А как она там оказалась, кто её туда налил?

– Она сама образовалась.

– Когда, из чего? А что ещё добывают из земли?...»

И так до бесконечности. Такие непринужденные беседы развивают кругозор школьника, и могут повлиять на выбор профессии.

Хотел бы коснуться житейской повседневной темы. Все мы живем в мире, где иногда что-то ломается, или в голову приходит шальная мысль – что-то построить. А ведь школьники не знают, чем отличается долото от стамески или зубила, чем отличается шерхебель от рубанка и фуганка. Что такое киянка, скарпель и шлямбур, и зачем жестянщику-кровельщику «кобылка».

Хорошо если у школьника есть деловой отец или дед, которые научат пользоваться этими инструментами, а если он живет с мамой, то, сходив в музей, он узнает работу этих инструментов, а повзрослев этот школьник сможет и табуретку сделать, и крышу починить. Многому можно научить подрастающее поколение, если хорошо подумать.

Музей, если он возродится, может стать брендом города. Тогда гостям города будут задавать вопрос: «Вы не были в нашем краеведческом музее? А зря – сходите, обязательно сходите». Я думаю, что у жителей города на чердаках и в сундуках валяется ещё много старинных вещей, которым найдется место в музее.

Осталось лишь найти помещение для него.

Погребальная тема

Не пугайтесь, речь пойдет не о захоронениях, а о погребах. В детстве, помню, позади дома на огороде у нас был большой погреб, стены которого были выложены из камня, над землей находилось двускатное строение, наподобие шалаша с входной дверью и лазом в погреб.

На лето погреб набивали снегом (холодильников тогда не было). Причем снег надо было брать не легкий, мягкий, а лежалый, тяжелый, чтобы его хватило на всё лето. Уровень снега в течение лета в погребе понижался, а талая вода уходила в песок (деревня стоит на песке). В военном 41-м году в погребе рассчитывали укрыться от возможных бомбежек, пожаров и от немцев, если придут и выгонят из дома, но все обошлось, война до нас не дошла.

В каком году мы сломали этот погреб, я не помню. Камни от погреба я обнаружил случайно, когда стал копать траншею под фундамент при замене сгнивших деревянных стен двора на кирпичные. Оказалось, что весь пол во дворе вымощен этим камнем и присыпан землёй. Так что мне не пришлось собирать камни по округе (их много, особенно, на поле за речкой), я выкапывал их с пола и закладывал в траншею.

На месте бывшего погреба зимой 1958/59 годов, когда я только что вернулся из армии, отец задумал выкопать колодец, срубил сруб и по морозу мы стали вперекидку копать. Почему зимой? Чтобы не осыпались песчаные стены. Работа была до пота, тогда я застудил нижнюю челюсть, потому что работал не с закрытым ртом, а дышать приходилось полной грудью.

К весне выкопали колодец до плывуна, метров 5-6 глубиной, собрали еще человек 5-6 родственников и стали ставить на место деревянный сруб. Это оказалось не так просто, все время шёл плывун и мешал осадке сруба, ведь сруб был деревянный, легкий. Это потом, через много лет, появились тяжелые бетонные кольца для колодцев, выгребая песок из-под них, осаживают кольца до нужной глубины. Но, так или иначе, сруб поставили, подгребли к нему вынутый песок, сделали ворот и стал у нас свой колодец.

Колодец просуществовал несколько лет, затем с понижением уровня воды стало зачерпываться по полведра. Попытки углубить его не дали результатов, догадался в дно колодца вставить трубу с фильтром и подсоединить электрический насос. Какое-то время для полива огорода этой воды хватало, но со временем уровень воды упал ещё ниже, да и сруб стал гнить и рушиться. Пришлось колодец закопать.

У соседей (сестры матери) погреб просуществовал дольше нашего, мы тоже им пользовались, ставили туда бочки с огурцами и помидорами. Но, в конце концов, его постигла такая же участь. Мои двоюродные брат и сестра поделили дом и участок, погреб оказался на площади брата, и он решил вопрос кардинально – снял несколько рядов камней, а остальное засыпал землёй. Жаль и погреб, жаль и закопанные камни, они могли пойти в дело. На этом месте сейчас стоит теплица.

Вернувшись из армии и посоветовавшись с родителями, решил во дворе выкопать погреб. Копать пришлось несколько дней, когда я уезжал на работу, отец выкопанный песок ведром таскал на чердак дома и присыпал там сухие листья тополя. Листья для утепления потолка мешками приносили с кладбища. После присыпки песком листья не топорщились и не сбивались кучами, а по песку стало ходить приятнее, чем по шуршащим листьям, да и в доме стало теплее.

Стены выкопанной ямы для погреба стал выкладывать – около метра по окружности выложил из камня, выше из разного кирпича. Выкладывал преимущественно из половинок – самое милое дело яму круглой формы выкладывать из половинок – и половинки в дело идут, и кладка получается хорошая.

В итоге получился погреб диаметром 2,5 метра и глубиной 2,5 метра, на перекрытия пошли выпрямленные рельсы от заброшенной в Талах узкоколейки, а поверх их забетонированные кирпичи.

Деревянная лестница, которая в своё время стояла в сенях и вела на чердак, в погребе послужила недолго, пришлось заменять её металлической.

Когда не было погреба, картошку мы хранили в подполе под домом, но там было тепло и после Нового года уже приходилось лезть в подпол и перебирать её, обрывая длинные ростки.

С появлением погреба мы стали туда убирать картошку, свеклу, морковь, бочки с огурцами, помидорами, капустой, грибами. Хранилось там все хорошо, но приходилось каждую декаду лазить в погреб по лестнице, чтобы смывать плесень с кружков, которые лежали в бочках на соленых овощах.

Немного о бочках. Бочки были разной вместимости – от 4-х до 7 ведер. Летом, когда шел с поля урожай огурцов и помидор, надо было подготовить бочки под засолку. Для этого на велосипеде привозил из Совхозского леса немного веток можжевельника (потом его заменили на переросший укроп).

У бочек с помощью зубила и молотка осаживал обручи.

 

« Мне нравится искусство бочара,

Когда, в карман не лезущий за словом,

Он в зимние большие вечера

Скрепляет клёпку обручем дубовым»

Н. Рыленков.

 

Затем бочку замачивали: ставили на сухое место и наливали доверху холодной водой и смотрели, не вытекает ли где-нибудь вода, Если вода бежала струйкой, то обручи осаживали глубже, чтобы стянуть щели, откуда капала вода. После этого вода переставала капать, а бочка замокала.

Бочка с водой обычно стояла сутки, после этого воду выливали и бочку пропаривали. Делалось это так: на дно бочки клался деревянный кружок, который потом будет лежать вверху бочки на соленых овощах в виде гнета, закладывался можжевельник или укроп. На плите печки грели двухведерный бак воды до кипения, а в топке печки грели камни или огнеупорные кирпичи. Когда вода закипит, а камни раскалятся докрасна, кипяток выливали в бочку и тут же закрывали чем-нибудь плотным, обычно клеенку, пару теплых телогреек. Затем тут же в железном совке приносили раскаленные 3-4 камня или кирпичи, бросали в бочку и быстро закрывали её (это делал уже другой человек, стоящий рядом). В бочке мгновенно образовывался пар и было слышно как он там «бушует». Пропариванием достигалась дезинфекция бочки и устранение возможных зазоров между досками, чтобы не было утечек рассола из бочки в процессе её эксплуатации.

Когда вода остывала до теплой, всё из бочки вынимали, мыли и ополаскивали холодной водой. Бочка готова к засолке. Бочку опускали в погреб, подкладывали под неё три кирпича (самое устойчивое положение) и прикрывали тряпкой или газетой.

Одна 25-ти ведерная дубовая бочка (в которой мы в своё время солили огурцы) навечно осталась в подполе под домом. Когда делали ремонт пола и старые половицы застлали фанерой (10 мм), бочку забыли вынуть из подпола, теперь её можно вынуть только по частям. Но ещё осталась пара бочек в подполе под столовой.

После постройки бани и пристройки с цокольным этажом схема и методика хранения овощей изменилась. В погребе продолжаем хранить картошку на лето (она там не прорастает до Казанской), свеклу с морковью и мелкую картошку для кур. Картошка на зиму, а также помидоры и огурцы в банках хранятся в подвале под баней. Свежая капуста, выращенная на огороде, всю зиму хранится в подвале под пристройкой, и жена время от времени режет, солит её в трехлитровой банке по известному ей рецепту. Капуста подходит, и для щей и в качестве салата на завтрак (она вкуснее, чем квашеная с осени).

Трактат о воде

Сегодня с каждым годом все острее встаёт вопрос о водоснабжении сельских жителей водой. Я с детства помню, что в Черепкове было три колодца (у домов 7, 22, 34), во всех колодцах была вода, которую доставали с помощью «журавлей».

 

«Я вспомню детство и увижу поле,

Над безыменной речкой – деревушку

У изгороди, хмелем перевитой, -

Колодезный высокий журавель.»

Н.Рыленков

 

Помню, в юности я опускался в колодец и чистил его. Внизу сруба находился деревянный шатер, из-под которого били холодные ключи. Уширение сруба – шатер делался в плывуне для увеличения объема воды в колодце.

Если ведро срывалось с крючка, то приходилось ловить его и вытаскивать наверх изогнутыми вилами на длинном шесте.

Сейчас от того колодца осталось лишь полдыбы, на котором качался журавль.

Чтобы найти подходящее дерево для дыбы, мужики прочёсывали весь лес. Нужно было найти раздвоенное дерево такой высоты, чтобы после закапывания части дыбы в землю раздвоение оказывалось на нужной высоте для установки журавля.

Спилив дерево и обрубив сучья, мужики становились попарно и, подсунув под дерево палки, на руках приносили его в деревню.

После обдирки коры буровом, в нужном месте сверлили отверстие под шкворень, на котором качался журавль. Затем устанавливали журавль с таким расчётом, чтобы вес свободного конца с грузом немного превышал вес конца журавля с шестом и ведром. Под свободный конец устанавливалась опора. Для устойчивости дыбы к ней ставились пасынки железные или железобетонные и прикручивались проволокой. Зимой стенки внутри сруба обрастали льдом, так что иногда ведро не могло пройти. Приходилось брать багор и скалывать наледь, а заодно ломом скалывать лёд у колодца.

Но постепенно уровень воды в колодцах понизился, деревянные срубы сгнили, и вместо того, чтобы колодцы углублять и ремонтировать, их стали засыпать, сначала у 34-го дома, затем у 22-го. Сейчас остался один колодец, у которого деревянный сруб с шатром внизу и «журавлем», заменили на бетонные кольца с воротом для подъема воды. В колодце воды раньше было много, а сейчас из-за сезонного колебания уровня вода то появляется весной, то пропадает летом.

Лет десять тому назад я и ещё двое мужиков помоложе решили почистить колодец, который до этого никто не чистил, Самого смелого спустили воротом на цепи в колодец, другой стал крутить ворот и поднимать вёдра с песком из колодца, а я вытряхивал песок на землю. Вытащили 40 ведер – песок, камни, бутылки, банки и светозащитные очки (кто-то летом нагибался в очках и смотрел, есть ли вода в колодце). Когда стали вытаскивать мужика из колодца силенок не хватило, пришлось звать ещё одного, втроём вытащили (вот почему, видимо, бутылку делят на троих). После чистки несколько лет вода в колодце была, конечно, не так много, как в былые времена.

Со всей округи приезжали люди за водой. Когда уровень упал ещё ниже, администрация прислала бригаду рабочих для чистки колодца, но ничего хорошего из этого не вышло, взбаламученная вода долго не светлела, и уровень её остался тот же.

В жарком 2010 году вода в колодце ушла и в следующем 2011 году не появилась, колодец стоял сухой, В прошлом 2012 году весной вода появилась, но ненадолго, появится ли она снова – неизвестно. А вода была хорошая – в чайнике никогда не было накипи, не то, что в соседних деревнях.

Пробитая общественная скважина у дома №15 на глубину 15 метров не дает хорошую воду. Вода в ней техническая, после отстаивания образуется осадок, и годится только для полива огорода, да и одной скважины на всю деревню явно недостаточно – дебит её мал, и «Малыш» часто перегорает.

Но народ приспособился бурить скважины. Вначале, в 60-х годах бурили на глубину 7 метров, с понижением уровня воды дошли до 9 метров. Вся беда в том, что в Черепкове нет известняковой плиты (или она находится глубоко), и приходится сосать насосом воду из плывуна (водонасыщенного рыхлого песка).

В соседних деревнях народ пробивает плиту и из-под неё, как из открытого водоёма, насосом качается вода, с понижением уровня воды пробивают вторую плиту и из-под неё качают воду.

У нас же, чтобы брать воду из плывуна, на конце трубы необходимо иметь фильтр, обтянутый мелкой сеткой, чаще всего, латунной, которую паять легче, чем нержавеющую. Фильтр представляет собой кусок дюймовой трубы длиной до 1 метра с множеством просверленных отверстий диаметром 8-10 мм (сверление можно заменить пропилами «болгаркой»). После сверления необходимо внутри трубы зачистить заусенцы, чтобы при работе они не попали с водой под обратный клапан и в насос, и не вывели его из строя. Один конец трубы заглушен конусом с углом примерно 60 градусов и диаметром, превышающем диаметр трубы на сантиметр, на другом конце нарезана дюймовая резьба под соединительную муфту в 1 дюйм. Конус или приваривают к трубе, или крепят штифтами. Затем фильтр опаивается сеткой, обычно в два слоя. Ячейка сетки должна быть такой, чтобы вода, налитая на нее, не протекала, а пропускала воду сквозь себя лишь под действием вакуума, создаваемого в трубе насосом. Это необходимо, чтобы в фильтр не попадал песок.

Затем готовый фильтр соединяют муфтой с трубой определенной длины. Длина трубы известна по предыдущим скважинам (например, у соседей). Труба может быть и составной из двух труб.

Соединительные муфты должны быть обязательно стальными, потому что чугунная муфта может лопнуть, если придется постукивать по трубе кувалдочкой, осаживая трубу вниз, чтобы точнее поймать уровень воды.

Когда труба с фильтром готова, приступают к бурению. Для этого используют специальный инструмент – «ложку» (некоторые используют «желонку», но «ложкой» быстрее). «Ложка» представляет собой стальную трубу диаметром 90 мм и длиной 400 мм, с одной стороны сделаны два косых лезвия и два продольных выреза шириной 20 мм на длину 230 мм, с другой стороны приварен фланец с дюймовой резьбой.

Скважину обычно бурят вдвоём. Предварительно выкапывают круглую яму диаметром метра полтора и глубиной в рост человека и перекрывают её досками с вырезом под трубу. Можно яму не выкапывать, тогда на месте будущей скважины строят леса в рост человека.

Затем выставляют вертикально с помощью отвеса или уровня «ложку» с трубой и начинают вращать её по часовой стрелке. Один человек стоит в яме, другой стоит на досках над ямой (или на лесах, если яму не копали), трубу вращают трубными (газовыми) ключами. При этом надо быть внимательным, чтобы не уронить ключ в скважину. «Ложка» постепенно врезается в землю и заполняется песком. Чувствуя, что она уже заполнена (навык приходит постепенно с опытом), трубу поднимают и, отведя её немного в сторону от скважины, ключом или молотком выстукивают из «ложки» песок. Затем всё повторяется до тех пор, пока «ложка» не дойдет до плывуна. После этого, сколько её не крути, мокрый песок не будет оставаться в «ложке», будет при подъеме трубы вываливаться из нее (песок остается в «ложке» пока сухой).

После этого «ложку» с трубой вынимают из скважины и кладут в сторону. На её место аккуратно опускают трубу с фильтром. Затем, взявшись руками вдвоем, а ещё лучше втроем трубу, немного поднимают и с силой опускают вниз и так несколько раз «вверх-вниз» до тех пор пока конус фильтра не упрется в суглинок, на котором находится плывун. Это чувствуется по усилию осаживания.

Если труба окажется длиннее, то её отрезают по месту (на скважине), там же нарезается резьба на конце трубы. Это делать очень трудно – приходится держать уже опущенную в скважину трубу двумя трубными ключами, навстречу друг другу, если труба сдвинется, то может порваться сетка на фильтре, ведь она уже глубоко в земле.

Обсадные трубы для скважин в нашей местности, как правило, не ставят. Это вызвано тем, что не всегда пробивка скважины заканчивается удачно, а оставлять обсадную трубу в земле не практично, а вытащить забитую шестиметровую трубу очень трудно.

Контроль качества пробитой скважины определяется следующим образом. Берут лейку без сетки с водой и заливают воду в трубу. Если вода быстро уходит, значит все в порядке – вода из трубы попадает в плывун, значит мы в водоносном слое, и вода пойдет обратно, когда поставим насос.

Если вода в трубу не уходит или уходит медленно, трубу надо немного приподнять (фильтр попал в суглинок) и повторить заливку. Так придется делать, может быть, несколько раз до хорошего ухода воды в трубу.

Однажды, я решил для увеличения дебита скважины пробурить в погребе две скважины рядом и соединить их, поставив один обратный клапан. В первую скважину глубиной 7,5 метра вода при заливке хорошо уходила, а во вторую рядом глубиной 7,7 метра вода уже не уходила, пришлось поднимать трубу на 20 см до уровня первой. Это говорит о том, что иногда трудно поймать нижний уровень воды, обеспечив при этом в трубе хороший столб воды.

Высота воды в столбе замеряется отвесом. Столб воды должен с запасом превышать длину сверленой части фильтра. Еще надо учитывать, что уровень воды в скважине со временем может понизиться и если уровень опустится ниже отверстий в фильтре, то вода из скважины не пойдет.

После замера столба воды на трубу устанавливается ручной насос, который закрепляется или временно для откачки грязной воды, которая пойдет сразу после пробивки, или постоянно, если электрический насос ставить не будут.

Я предпочитаю ставить оба насоса. Ручной – для прокачки скважины после пробивки и потом при необходимости подъема воды до обратного клапана (клапан ставлю вверху трубы). Электрический насос – для постоянного пользования, при этом надо учитывать глубину всасывания насоса – она должна быть больше глубины скважины. Желательно ставить поверхностные насосы со встроенным эжектором (глубина всасывания 9 метров) или обычные насосы (без эжектора), но с заглублением их в вырытом над скважиной колодце.

Должен заметить, что через 6-8 лет трубу с фильтром надо вытаскивать и заменять сетку на фильтре или наворачивать на трубу новый фильтр, потому что при всасывании воды из плывуна всегда найдется такая песчинка, которая закупорит ячейку сетки. Постепенно фильтр теряет свою проходимость, что уменьшает дебит скважины, если для питьевой воды его хватает, то для полива огорода уже недостаточно. Иногда, в основном в зимний период, уровень воды может так понизиться, что вода в скважине совсем пропадает.

Проблема с водой у жителей деревни все равно остается. И скважины не у всех есть, и в пробитых скважинах вода уходит, и в единственном колодце вода не всегда есть, и тогда жители вынуждены привозить воду из поселка или покупать питьевую воду в магазине.

Когда в 1996 году проходила предвыборная кампания Ельцина, в деревне был проложен уличный водопровод, но затем он без воды, почему то, был успешно закопан. Выборы прошли, деньги на водопровод потрачены, а деревня осталась без воды. И что самое интересное в 150 метрах от деревни проходит Восточный водовод, в деревне проложен водопровод. Казалось бы подведи воду из водовода и проблема будет решена, но нам отвечают, что это дорого, а в деревне мало жителей. Значит, на нас можно поставить крест и не тратить деньги.

Но жители не сдаются. Не надеясь на власть, чтобы обеспечить себя водой для хозяйственных нужд, для полива своих огородов и садов стали пробивать более глубокие скважины. А куда деваться – жить в деревне и закупать овощи на рынке? Ведь без воды ничего не вырастит, да и пить иногда надо, верблюды и те бывает пьют. Вода, правда, техническая, но для хозяйства и для полива огорода сгодится, а для питья можно и фильтры поставить.

Одним словом, спасение жаждущих – дело самих жаждущих.

Грибная страда

Конечно, то, что я напишу, не идёт ни в какое сравнение с «Третьей охотой « Владимира Алексеевича Солоухина, вышедшей в 1967 году, но я попробую изложить свои ощущения по затронутой теме.

За грибами с ребятами-сверстниками я стал ходить в Вишняковский лес с пяти лет. В то время лес был настоящий с грибами и ягодами, а не с дачами и буреломом как сейчас. Грибов было много, особенно белых, приносили полные лукошки. Однажды в лесу нас застал дождь с грозой, и, на выходе из леса, под сосной мы нашли двух бельчат, которые почему-то не убежали от нас (может они были больные), мы их принесли в деревню на ток, где молотили зерно. Дальнейшую их судьбу я не помню.

С семи лет я стал ходить на болото «делать торф» на зиму. Дорога проходила между старыми заброшенными глиняными ямами, уже заросшими кустарником, потом по лесу, по болотистой дороге. На обратном пути с болота я собирал грибы. Больше всего было свинушек, почему-то их называли «пердушками» и чернушек, которые называли «матренками», еще попадались зонтики, мы их называли «монахами».

Гурьбой мы ходили в Кудиновский лес – к «Прузе». Это было самое грибное место, сейчас там дачи, а в то время там в глуши была выкопана землянка, в ней жил мужик, которого звали «Прузя».

Жители Кудинова, наверно, помнят его или слышали о нем. «Прузя» жил отшельником, с внешним миром не общался, держал козу, которую у него потом украли. Чем закончилось его одиночество я не знаю.

Большим любителем собирать грибы был мой отец. Он уходил с утра с двуручной корзиной, которую перед каждым грибом надо было снимать с плеча и, положив в неё гриб, одевать обратно, накидывая веревку на плечо, возвращался поздно вечером. Причем в лесу сверх корзины он наплетал из прутьев ещё столько, чтобы все найденные грибы уместились. Один год он ходил за грибами после ноябрьских праздников. Перед этим выпал снег, был мороз, но потом наступило тепло (запоздалое «бабушкино» лето), всё растаяло, и он приносил по полной двуручной корзинке чернушек. В зиму мы засаливали семиведерную бочку грибов.

Корзин одноручных и двуручных отец наплёл много, на всю жизнь. Часть он раздал родственникам, остальные до сих пор на чердаке лежат. Он в совершенстве владел корзиноплетением, заготавливал весной ивовые прутья, хранил их в погребе, а зимой, когда огородные дела заканчивались, плёл корзины. И сейчас на чердаке есть разнокалиберные обручи будущих корзинок.

Но настоящее обилие грибов в лесу я видел только раз под деревней Грибари за Егорьевском. К этому времени я уже вернулся из армии, и муж моей двоюродной сестры, работавший слесарем на «Керамблоках» и живший рядом, пригласил меня за грибами. Крытая машина с любителями грибов подхватила нас у Кудиновского магазина, и мы поехали в лес с ночевкой. Проведя ночь у костра, утром мы разбрелись по лесу. У меня была двуручная корзина и большой полиэтиленовый черный мешок.

Был сентябрь, в лесу было много осенних грибов, я быстро набрал корзину и наткнулся на поляну желтую от желтушек (лисичек). Они росли во мху, были высокие и мясистые, причем, как известно, они не мнутся и не червивят. Я быстро набил мешок таким добром и отнес к машине. Потом решил прогуляться по лесу и в одном месте предо мной предстала картина, которую я никогда не забуду – куда ни глянь стояли белые грибы. К сожалению, все червивые, я разломил штук 20 грибов, плюнул и пошёл к машине. Шел и с досадой думал – приехать бы сюда на недельку раньше.

Эта картина не давала мне покоя. Много позже я с женой на мотоцикле «ИЖ» и брат с женой на «Яве» тоже с вечера поехали на то место, но пришлось с полпути вернуться из-за поломки «Явы».

Часто мы с женой ездили в деревню Песьяне, это по бетонке влево от Ожерелок, причем выезжали затемно. По Горьковскому шоссе в сторону Петушков всегда двигался целый поток машин и мотоциклов любителей «тихой охоты». Позже мы ездили за село Казанское (за Фрязево) в деревню Власово, которая окружена грибными лесами, много там было и черники.

Я вспомнил рассказ одного жителя нашей деревни, который был старше меня на два года, как он со своим приятелем отправился по грибы на Кудиновские ямы. Путь пролегал мимо магазина, они купили поллитра водки, чтобы «обмыть» будущую добычу. Побродив по ямам и найдя лишь пару сыроежек, они посчитали, что нецелесообразно нести водку домой, а лучше употребить её на природе. Поскольку они не считали себя алкоголиками, то пить из горла они не стали, а вылили водку в имеющуюся тару – оцинкованное ведро. Так и пили из ведра, прикладываясь по очереди пока не осушили его, закусили сыроежками и с чистой совестью пошли домой. Потом они вспоминали этот поход за грибами и смеялись над собой.

Сейчас мы хотим иметь грибное царство рядом со своим домом. Дочь, начитавшись специальной литературы, купила мицелии грибов и посеяла их в закутке позади огорода. Там у нас растут берёзы, можжевельник, сосна, верба, сирень, ирга, шиповник и молодой дубок. Это – наш мини-лес, пока только со свинушками.

Прошло два года после посева, но урожая пока нет, или это был «развод» на деньги, или мы не соблюдаем технологию. Зато много свинушек растет у нас перед домом, где растут высокая кустовая роза, березы, жасмин, каштан, вишни и черноплодка. Раньше в эти места мы высыпали отходы после чистки грибов, теперь, видимо, образовались грибницы. Так, что «определитель» появления грибов в лесу у нас есть.

Кстати о берёзах. Когда мы поженились, то посадили позади огорода две берёзы, растущие из одного корня. Когда родились две дочери, посадили еще две аналогичные берёзы. Теперь они уже стали большими. У калитки перед домом сами выросли из одного корня две берёзы – побольше и поменьше. Это – «мои внуки от младшей дочери», а возле беседки в переулке сама выросла березка – это «внук от старшей дочери». Весной позади огорода в зарослях ирги, боярышника, орешника и бузины я заметил две молодые березки – видимо «это будущие снохи».

Берёзы – мое самое любимое дерево, как и для всего русского народа. Недаром поэты воспевали «страну березового ситца».

 

«Чем вы, белые берёзы,

Сердцу русскому милы?

Что не вянете в морозы,

И как девицы белы».

Ю.Жильцов

Поэты для души

Почти всю жизнь я читал прозу и редко стихи (в пределах школьной программы), но в последнее время поэзия всё больше и больше захватывает меня, поэтому я и использовал при написании воспоминаний стихи известных поэтов.

Я благодарен им за то, что в своих стихах они смогли выразить те чувства, которые переполняют человеческую душу. Спасибо им, от нас ушедшим:

Ахмадулина Белла Ахатовна (1937-2010гг)

Бальмонт Константин Дмитриевич (1867-1942гг)

Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924гг)

Гумилев Николай Степанович (1886-1921гг)

Жильцов Юрий Иванович (1940-2009гг)

Майков Аполлон Николаевич (1821-1897гг)

Рубцов Николай Михайлович ( 1936-1971гг)

Рыленков Николай Иванович (1909-1969гг)

Суриков Иван Захарович ( 1841-1880гг)

Тургенев Иван Сергеевич (1818-1883гг)

Щипачев Степан Петрович ( 1899-1979гг).

Дело дошло до того, что проснувшись среди ночи, начинаю мысленно читать стихи, запавшие в душу, и сон как рукой снимает до утра. Как избавиться от этого состояния я пока не знаю.

Единственное, что меня утешает, что утром не надо как бывало раньше, брать штурмом автобус, чтобы потом втиснуться в переполненную электричку для поездки на работу.

Возникает резонный вопрос – если ночью не спится, может пойти работать ночным сторожем, а если учесть, что я равнодушен к алкоголю, то могу охранять ночью винный погреб или склад – это работа для меня.

«Кольцо тамплиеров»

Платить за коммунальные услуги – свет, газ, вывоз мусора я хожу платить и всегда стараюсь заплатить нужную сумму без сдачи, для этого нужны копейки.

Однажды, роясь в копилке в поисках копеек, я нашел кольцо, которое меня очень заинтересовало. Как оно попало в копилку (банку из-под кофе «Суаре») никто не знает, оно видимо встречалось мне и раньше при поиске копеек, но я не обращал на него внимание.

Кольцо из белого немагнитного металла, на нем вырезаны два католических креста. Поскольку я атеист и к религиозным символам отношусь равнодушно, то я стал носить это кольцо вместо обручального (оказался – мой размер).

Для любопытствующих я придумал легенду, что это кольцо «тамплиеров». Тамплиеры – члены духовно-рыцарского ордена, основанного крестоносцами в Иерусалиме в 1118 году и упразднённого в 1312 году папой Климентом V.

Но кольцо меня поразило не крестами, а методом его изготовления. Поскольку во время работы я довольно долго занимался электроискровой (электроэрозионной) обработкой металлов, то сразу определил, что кресты на кольце вырезаны именно этим методом.

Коротко расскажу об этом прогрессивном методе обработки. Обработка осуществляется двумя методами: методом прошивки и методом вырезки. Обрабатывать можно любые металлы, мне чаще всего приходилось иметь дело с обработкой вольфрамо-кобальтовых твердых сплавов, которые иными методами не обработать. Наружные поверхности можно, конечно, обработать алмазными кругами, а как получить сложный внутренний контур?

Для электроискровой прошивки механическим путем изготавливается электрод (чаще всего из меди) с контуром отверстия, которое необходимо получить с учетом межэлектродного зазора. Электрод хвостовиком закрепляется в патроне электроискрового прошивного станка. Обрабатываемая деталь крепится на рабочем столе станка. Стол находится в ванночке с диэлектриком (керосин). Ванночка может опускаться и подниматься с помощью рукоятки. При поднятии ванночки стол с закрепленной деталью оказывается в среде диэлектрика. При касании электрода и детали происходит искровой разряд и микроиспарение металла обрабатываемой детали. Следящая система отслеживает межэлектродный зазор, отводит электрод, затем всё повторяется снова и так до тех пор пока не получим глухое или сквозное отверстие нужной конфигурации.

В электроискровых вырезных станках в качестве электрода используется латунная проволока диаметром 0,1-0,2 мм или вольфрамовая диаметром 0,04-0,08 мм, которая при работе перематывается с одной катушки на другую. Обработка выполняется или по копиру, или по программе.

Внимательно изучив кресты на кольце, и замерив щупом соединительную щель между крестами, я предположил, что два креста вырезались одновременно по программе вольфрамовой проволочкой диаметром 0,06 мм, потому что ширина щели 0,1 мм (диаметр проволоки 0,06 мм плюс два межэлектродных зазора по 0,02 мм).

Но кто изготовил это кольцо, где на каком оборудовании и как кольцо попало в наш дом для меня остаётся загадкой. Это для меня как привет из далёкого прошлого, когда 45 лет тому назад мне приходилось заниматься этой обработкой.

Поневоле начинаешь верить в мистику, может быть такие кольца изготавливали тамплиеры 900 лет тому назад, и оно случайно (или нет) попало ко мне, как весточка из далёкого прошлого, из прошлой жизни. Скорее всего это моё воображение разыгралось, пора заканчивать эту исповедь, а то читатель подумает, что я свихнулся.

 

«… Над зеленью озими рдяное пламя рябины,

Туман разошелся, и ветер улёгся, затих,

Так ясно вокруг, что прозрачными стали глубины

Счастливых и горестных воспоминаний моих…»

Н. Рыленков.

Заключение

Пока я писал свои воспоминания, дочь привезла книгу воспоминаний В.М. Зельдина, которому исполнилось уже 98 лет.

Первая строчка его книги: «Сейчас воспоминания пишут все, кому не лень» меня обрадовала – оказывается я тоже не ленивый, это обнадёживает и ободряет.

Существует фраза «Судьба играет человеком», т.е. в жизни присутствует много зигзагов и поворотов, которые меняют твою жизнь. Из множества «если бы» складывается судьба:

• Если бы отца не раскулачили, если бы он не сбежал из ссылки, родился бы я?
• Если бы отца не отправили на 101 километр, попала бы моя мать под поезд в день его рождения?
• Если бы я не заикался от пережитого, как бы сложилась моя судьба?
• Если бы я с детства не впитал моральные и нравственные устои родителей был бы жив я, может, спился бы?

Как сложилась моя судьба, я старался описать в своих воспоминаниях, оценку моей жизни даст читающий эти строки. Конечно, я описал не все события, особенно связанные с детством, которые застряли в моей памяти, но по этическим нормам я не могу их излагать даже для близких мне людей. Пусть они уйдут со мной в мир иной.

Написать все Вами прочитанное помогли долгая зима и поздняя весна 2013 года. Вспоминаю фразу: «В году одна весна, одно лето, одна осень и две зимы – в начале года и в конце года».

Так что я успел за это время и написать, и табуреток наделать (появилось у меня такое хобби, когда фабричные табуретки развалились).

 

«…Минут годы. Станет наше время

Давней сказкой, бредом дней былых;

Мы исчезнем, как былое племя,

В длинном перечне племён земных…»

В. Брюсов

 

Я долго думал, как мне, сыну раскулаченного, назвать свои воспоминания и решил, что лучше всего подойдет название «Открытая ладонь», то есть это история без утайки и прикрас, в которой как по открытой ладони можно прочитать судьбу человека.

Ну, вот и всё. Пока я помню – я живу. Пока!

 

«…Я знаю, смерть придёт, не разминуться с ней,

Две даты наберут под карточкой моей,

И краткое тире, что их соединит,

В какой-то миллиметр всю жизнь мою вместит…»

С. Щипачев

 

Апрель 2013 г.

Поделитесь с друзьями