Михаил Демидович Молев

 

ЦАМО, г. Подольск. В Центральном Архиве Министерства обороны хранятся личные дела, послужные списки, карточки учета награжденных офицеров.

 

Молев Михаил Демидович, родился в 1911 года в Орехово-Зуево. 15 сентября 1930 года добровольно вступил в Московское Пехотное училище через Орехово-Зуевский ГВК по окончании школы ФЗУ при ткацкой фабрике №1. Член ВКП (б) с 01.1938

Образование

- класс НСШ в 1928 г . Орехово-Зуево,

- Школа ФЗУ при ткацкой фабрике,

- 1 московское пехотное училище им. ВЦИК в 1938,

- Ускоренный курс Военной Академии им. Фрунзе в 1942 г .

- Университет марксизма-ленинизма при Ивановском обкоме ВКП(б) – 1950 г .

 

Учетная карточка (данные на 1954 г .)

 

Уволен в запас по ст. 54 п. «В» по сокращению штатов Орехово-Зуевский горвоенкомом в 1955 году (Хрущевское сокращение армии).

 

Орденская книжка 496020 (данные на 1951 г .)

Выписки из Наградных листов

Наградной лист 1946 г .

 

Воевал на Западной Фронте с 20.10.41 по 25.10.41, имеет тяжелое ранение 25.10.41

Краткое изложение личного боевого подвига или заслуг.

Майор Молев в должности командира стрелкового батальона 129 стрелкового полка 93 стрелковой дивизии 43 армии Западного Фронта получил задание выбить немцев из деревни Горки, на правом берегу реки Нарва, что в 30 км от г. Подольск по Мало-Ярославскому шоссе, с задачей выручить часть авиадесантной бригады, попавшей в окружение. При выполнении задачи ночью 25.10.41 попал под пулеметный огонь кинжального действия и был ранен.

Ныне является преподавателем тактики курсов. Политически развит. Волевой командир, имеет склонность к строевой работе. Морально устойчив.

Предан делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине.

Вывод: достоин представления к правительственной награде за ранение.

 

Наградной лист 1947 г .

Аттестация

Политически и морально устойчив, политически развит хорошо. В Отечественной войне участвовал в должности командира батальона. Энергичный и волевой командир. Внешне опрятен и дисциплинирован. Требователен к себе и подчиненным. Над повышением уровня своих знаний работает систематически. Растущий офицер. Пользуется деловым авторитетом. Делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан.

 

Наградной лист 1948 г .

Аттестация

Общее развитие удовлетворительное. Политически развит хорошо. Военная подготовка хорошая. По тактике в масштабе дивизии подготовлен. Графика не четкая. Над повышением уровня знания работает. Дисциплинирован. Авторитетом пользуется. Делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан. Достоин представления к правительственной награде.

На фоне Морозовской фабрики (Михаил Демидович третий справа в верхнем ряду)

Калининградская Правда

Отрывок из повести Михаила Демидовича о войне. Был ранее напечатан в альманахе Гуслица №6.

Вступительное слово Е.М. Гончаровой

 

Отрывок из повести о боях во время Отечественной войны 1941-1945 годов на ближних подступах к Москве.

Автор этой повести - мой отец, кадровый военный, подполковник, непосредственный участник боев под Москвой Молев Михаил Демидович, родом из подмосковного Орехова-Зуева - города текстильщиков. Там закончил текстильный техникум и работал механиком на одной из городских фабрик, но по призыву Родины и по велению души идет в армию, затем поступает в военное училище Верховного Совета (бывшая школа им, ВЦИК), которое блестяще заканчивает в 1937 году. В возрасте 29 лет его назначают ко­мандиром батальона и направляют в Читу.

Уезжает мой отец в далекую Сибирь вместе с молодой женой Анной, которая разделила с ним все тяготы военной службы и стала надеж­ной спутницей, куда бы ни забрасывала их судьба. Жили в Карелии и под Сталинградом, в Киеве и в Москве. Анна была не только хорошей, заботливой женой и матерью, но и прекрасным помощником в нелегких армейских буднях. В какой бы воинской части ни служил мой отец, она вела большую общественную работу, создавала коллективы художественной самодеятельности - хоры, танцевальные группы, драматические кружки, которые часто на смотрах занимали первые места. Естественно, что в таких гарнизонах дисциплина была отличной, а жизнь интересной и разнообразной. Мои мама и папа были счастливой парой, по-настоящему любили друг друга, делили все поровну - и счастье, и горе, вырастили двух дочерей, но пришлось похоронить сына.

Отец мой был личностью незаурядной. Он любил жизнь, интересовался многими вещами. Прекрасно стрелял, неоднократно получал призы за лыжные марши на длинные дистанции, любил лошадей и хорошо владел искусством верховой езды. Его уважали солдаты и комсостав.

Когда началась война, сибирские дивизии уже в июле 1941 года были переброшены в центр России на защиту столицы. И отец вместе с другими оказался в том кровавом водовороте событий, который впоследствии станет известен всему миру как битва за Москву.

А в далекой заснеженной Сибири осталась жена с пятилетней дочерью и новорожденным сыном. Туда же с фронта вскоре пришла похо­ронка. Но, слава Богу, отец остался жив. Исте­кающего кровью комбата подобрали санитары из соседней части и доставили в госпиталь в осаж­денную Москву. Ранение оказалось тяжелым, и выздоровление затянулось. Потихоньку начал ходить - сначала на костылях, затем с палочкой. Когда стала понятна невозможность дальнейшего участия в боях, мой отец не отчаялся. Он поступил в Академию им. Фрунзе, по окончании преподавал там тактику.

По своей природе и складу ума он был талантливым, наблюдательным человеком, несколько лет работал корреспондентом «Красной звезды», был хорошим журналистом. Его материалы отличались искренностью и правди­востью и неоднократно транслировались по «Маяку». Он много печатался и на страницах областной газеты «Ленинское знамя», и в ряде других газет, в том числе «Калининградской правде».

Но война взяла свое, и в 64 года пришлось ампутировать раненую ногу. Но этот мужественный человек не сдавался - продолжал писать и публиковаться. В последние годы своей жизни он написал повесть о героическом сражении на ближних подступах к Москве и о том, как на трудовом фронте люди приближали Победу. Это - правдивые, яркие строки о самых тяжелых и кровавых боях за всю историю войны, в которых ему лично довелось участвовать, о массовом героизме советских людей - тысяч молодых мужчин и женщин, которые ценой своих жизней на поле боя и непосильным трудом в тылу отстояли столицу.

Одна глава повести посвящена простым труженицам - подмосковным ткачихам - и пожилым, и совсем юным, почти детям, не уходившим сутками из цехов, делающим все возможное и почти невозможное на пределе своих сил, чтобы помочь фронту и приблизить нашу Великую Победу. Отец хорошо знал быт и условия работы ткачих, поскольку сам начинал трудовой путь в цехе на ткацкой фабрике. Его земляки и стали прототипами героев очерка, кото­рый в память об отце я хочу опубликовать.

 

 

Молев М. Д. Я стал строками книги в твоих руках

Да разве об этом расскажешь –

В какие ты годы жила!

Какая безмерная тяжесть

На женские плечи легла!...

М. Исаковский

 

Восходящее осеннее солнце освещало пробуждающийся подмосковный поселок. Улицы заполняли люди, спешившие на работу к прядильной фабрике. Пройдя про­ходную, Наташа почти бегом направилась к дверям своего цеха.

До начала смены оставалось несколько минут. Поднявшись на третий этаж к машинам, Наташа торопливо развернула кон­верт. Ровными строчками бежал перед глазами текст. Читать было легко.

Наташа поняла главное: Сергей невредим и здоров, несмотря на длительное отступление и тяжелые бои. Вздохнула с облегчением. Перед глазами стоял Сергей: высокий, стройный.

На станции, перед отъездом на фронт, Сергей обнял Наташу и поцеловал. Это был первый поцелуй в ее жизни. На перроне тогда народ толпился и днем и ночью. Стыдясь возбужденных, громко говорящих и плачущих людей, Наташа растерялась. Не зная, как спрятать вспыхнувшее лицо, закрылась косынкой. Сергей приподнял косынку и несколько раз поцеловал в лицо, на ходу вскочил в вагон отходящего поезда, увозя с собой голубую косынку, которой долго размахивал из двери вагона.

В июле 41-го добровольцы поселка уезжали на фронт, а в августе Наташа вместе с другими девушками была зачислена в спи­ски рабочих прядильной фабрики. С тех пор прошли три долгих томительных месяца.

Сергей писал короткими, четкими фра­зами. Наташе не хотелось так быстро расставаться с письмом, и она снова и снова пе­речитывала его: «Только сегодня получил возможность послать тебе весточку... Никогда не думал, что смогу убивать. Фашисты топчут нашу Родину! Только победа может спасти нас от порабощения... Жизнь или смерть! Враг должен быть разбит и уничтожен! – эти слова стали смыслом нашей жизни. Преступления фашистов чудовищны. Драться будем не жалея жизни... Дорогая Наташенька! Не подумай, что я забыл те­бя...»

И картины детства оживали перед ее глазами. Увлекшись чтением, Наташа не заметила, что рабочий день уже начался. Одна за другой дружно оживали машины. С места, словно застоявшийся конь, бросались в галоп, напрягая до предела железные мускулы, заставляя вибрировать толстые стены цехового корпуса.

Наташа все еще продолжала сидеть у окна на опрокинутом ящике. Машины, на которых она работала, обслуживал старый и опытный помощник мастера, коммунист Николай Шорин. Сергеич, как его запросто звали рабочие, любил порядок и дисциплину. Заметив задержку с пуском машин и увидев сидящую в углу Наташу, Шорин, ни слова не говоря, сам пустил их. Только тогда Наташа очнулась.

- Простите меня, дядя Коля.

- Весточку с фронта получила? - Шорин вопросительно посмотрел на работницу поверх очков. Наташа утвердительно кивнула головой.

- Дядя Коля, вы были на войне?

- Был, дочка, - незаметно улыбаясь, ответил помощник мастера.

- Можно с вами поговорить об очень важном деле?

- Пожалуйста, только после работы. Сегодня приходи в партийное бюро. А сейчас за работу, да смотри - не подкачай.

Шорин не бросал слов на ветер. В цеху хорошо знали значение шоринского «не подкачай». Это означало - план дня должен быть выполнен. Николай Сергеевич пользовался уважением за безукоризненное знание дела и справедливость. Потомственный прядильщик, он кровно любил производство, фабрику, больше всего честных старательных людей, коллектив. Умел ценить труд других, поощрял, как мог, напористых, ини­циативных. Никто не слышал от Сергеича бранного, грубого слова. Мастер своего дела, он не только знал, как трудились работницы в цеху, но был хорошо знаком с их личной жизнью. Про Николая Сергеевича говорили: «Да у него душа нараспашку и беспокойная».

Наташа уважала Шорина, верила его твердому и всегда спокойному голосу. Она решила обратиться к Сергеичу за советом.

Мысль уйти на фронт не покидала ее давно, с тех пор, как уехал Сергей. И чего только не передумала за это время!

Теперь Сергей нашелся. Он был со­всем близко. В душе ее еще сильнее стали бороться два чувства. Одно подсказывало: останься на фабрике, здесь твое место. Дру­гое звало на фронт, к Сергею.

В цехе становилось заметно теплее, вентиляторы не успевали откачивать теплые потоки воздуха, образующиеся от трения со­тен металлических деталей машин. Наташа открыла окно. Свежий приятный воздух хлынул в цех вместе с яркими лучами солн­ца. Легкие пушинки хлопка, попавшие в по­лосу солнечного снопа, забегали, запрыгали, резвясь, будто живые.

«Делать одно, а думать другое - не могу. После работы обязательно пойду к дяде Коле и все расскажу», - решила Наташа.

Медленно прохаживаясь между ма­шинами, внимательно наблюдая за их рабо­той, Наташа легко и проворно ликвидирова­ла обрывы, не допуская намоток на валики вытяжного прибора. Трудно было поверить, что, имея такой малый опыт, она просто и легко справлялась со своими обязанностями, не уступая опытным прядильщицам.

- Ты, видно, и впрямь родилась прядильщицей, - как-то сказала соседка по машинам, добродушная тетя Шура Чарусова.

Наташа с первого же дня старалась работать как можно лучше. Больше всего боялась девушка упрека Шорина, представителя старой гвардии ветеранов предприятия. Каждый из них фабрику любил по-своему, по-особому. Одним она была «матушкой-кормилицей», другим «домом родным». За долгие годы работы в одном цеху люди сближались, становились незаметно единой семьей. «Моя машина», «моя смена», «мой мастер» - эти слова часто слышала На­таша, и она дорожила честью коллектива.

С началом войны на фабрику стали возвращаться пенсионеры. Одна из них передала секреты мастерства Наташе.

- Ты, дочка, не смотри, что я стара да неграмотна, - говорила ученице Евдокия Павловна Чуркина, - от моей науки в гору пойдешь, только не ленись!

Наташа старалась изо всех сил, часто оставалась в цеху, подменяя неявившихся из другой смены. Прошло немногим более ме­сяца, и тетя Дуся стала все чаще не выхо­дить на работу. Вот и сегодня не пришла. Наташе нравилась самостоятельная работа, она вселяла в нее уверенность.

В обеденный перерыв Наташа хотела сбегать в приготовительный цех, туда, где работала ее подруга Лида, сестра Сергея, но рассыльная перехватила ее и сообщила:

- Иди скорее, тебя ждет Сергеич!

За столом небольшой комнаты сидел Шорин. У запыленного окна в профиль стояла невысокая коренастая девочка в лег­ком сером пальтишке. Из-под голубого платка выбивались совсем красные, густые пряди волос. Наташа не могла разглядеть выражения ее лица. У входа спиной к двери сидела тетя Дуся. Наташа сразу узнала ее по желтому старинному бархатному пальто с обтертыми рукавами на локтях. Николай Сергеевич жестом пригласил сесть.

- Я позвал тебя, Наташа, по просьбе Евдокии Павловны. Она больше не может работать. Ноги не держат.

Наташа внимательно слушала. Девочка переводила взгляд с одного на другого. Молчала.

Слушая Николая Сергеевича, Наташа взглянула на тетю Дусю и не узнала ее. Лицо ее, еще недавно казавшееся добродушным и жизнерадостным, вдруг потемнело, глаза потухли, проворные когда-то руки теперь мертво лежали на коленях. Старая прядильщица слушала свой приговорю. У Наташи сжалось сердце, хотя она и знала, никто не мог теперь помочь ей, годы и война подкашивали бабкино здоровье навсегда.

- Последние часы смены Евдокия Павловна поработает со своей внучкой, а там дальше ты будешь работать самостоятельно. Клава станет твоей первой ученицей. Так хочет Евдокия Павловна. Ты согласна?

Для Наташи такое было неожиданностью. Чего другого, а этого она не ждала. Ведь она значилась и сама еще ученицей.

Теперь все смотрели на нее. Клава сняла платок и вытерла лицо. Без привычки ей было жарко. По щекам тети Дуси текли слезы. Шорин внимательно протирал стекла очков.

- Хорошо, дядя Коля. Мы с тетидусиной внучкой постараемся оправдать ее доверие. Пусть только она не расстраивается и отдыхает.

Старая прядильщица притянула к себе Наташу, поцеловала в голову, потом подозвала внучку и тоже поцеловала.

- С богом! В час добрый! – сказала бабка сквозь слезы тихим голосом.

- Ну, вот и договорились, - приподнято сказал Шорин.

- Евдокия Павловна, Клава, раздевайтесь же, что вы паритесь, а я схожу за чайком, Наташа, познакомься с ученицей!

Взяв большой алюминиевый чайник, Шорин вышел.

Клава была дочерью младшего сына Евдокии Павловны - Александра, жившего в Курске. Проводив мужа на фронт, мать Кла­вы эвакуировалась из города. По дороге их поезд обстреляли фашистские самолеты. На глазах у девочки погибли мать и двухлетний братишка. Клаву подобрали военные санитары и с попутной машиной привезли в Москву. Так Клава попала к своей бабке. Во время бабкиного рассказа девочка все время смотрела себе под ноги, теребя в руках косынку. Наташа старалась поймать ее взгляд, но девочка упорно не поднимала головы. Внучка знала, остановить сейчас бабку не­возможно, потому молчала. Наташе хотелось переменить разговор:

- Тетя Дуся, не расстраивайте себя вы этими разговорами.

Но та словно и не слышала, продол­жала ругать супостатов-фашистов.

- Кто вернет мне Петьку и Гришатку? Вместо сыновей две поминальные прислали. Оба враз под Ельней головы положили. И Сашка незнамо где.

В старой голове матери не укладыва­лась мысль о гибели сыновей. Она прокли­нала Гитлера даже по ночам, во сне. Поплакав и наругавшись, бабке становилось на время легче. Чтобы не напоминать о поселившемся в их комнате горе, Клава пыталась убрать портреты ее сыновей, развешанные по стенам. Бабка еще больше сердилась, за­ставила вернуть всех «на место, где были».

В мае Евдокия Павловна справляла семидесяпятитилетие. В комнату Чуркиных съехались из разных мест трое сыновей и дочка с внучатами. Радости старой матери не было предела. И впрямь Евдокия Павлов­на чувствовала себя молодой, улыбка не сходила с ее лица, и морщинки будто раз­гладились.

- Счастливая ты, Евдокия, - говорили соседки, - смотри, каких орлов вырастила, и все в люди вышли, да в почете. Теперь тебе что, живи как за каменной стеной и радуйся.

- По труду и заслуга, - с гордостью от­вечала Евдокия Павловна.

Война безжалостно разрушила счастье старой матери. Разметала по полям войны сыновей. Род Чуркиных рухнул неожиданно и вдруг, и нельзя было этого исправить. За всю свою долгую и нелегкую жизнь Евдокия Павловна не пролила столько слез, сколько вытекло из опухших глаз за последний ме­сяц. Не соглашаясь с неумолимой правдой, она пыталась найти утешение в разговорах со знакомыми и близкими.

Поняв, что причитаниям и слезам не будет конца, Клава стала все чаще и чаще проситься на работу.

- Разве я тебя не прокормлю? Отдохни да наберись сил! - пыталась уговорить внучку Евдокия Павловна.

Вначале Клава поддавалась уговорам, а потом категорически заявила;

- Бабушка, ведь я комсомолка, разве можно в такое время сложа руки сидеть? Не пустишь по-хорошему, убегу от тебя в общежитие и сама устроюсь на работу!

Пуще всего боялась Евдокия Павловна позора на старости лет.

- Вот еще чего при­думала. Убегу! Да знаешь ли, как обидишь меня? Такое дело надо делать по-хорошему.

Единственным утешением, опорой сейчас для бабки была Клава, она не хотела ее терять, согласилась с просьбой внучки, привела в родной цех. Старой работнице приятно было сознавать: ни кто другой, а ее родная внучка-сиротка встанет за машины, у которых она проработала большую полови­ну жизни.

Клава подсела ближе к Наташе, инте­ресуясь будущей работой. С первых же минут Наташа поняла, что у девочки горячее желание работать наравне со взрослыми.

- Кем ты хотела быть, когда училась в школе? - спросила Наташа.

- Учительницей, учить ребят читать и писать, - не задумываясь, ответила Клава. Наташа слегка улыбнулась.

- А что, разве учительницей плохо быть?

- Нет, нет, что ты, Клава, это замеча­тельно. Одно время я тоже хотела учить ребят, но только не чтению и письму, а музыке. Понимаешь? Будет время, приходи ко мне, поиграю тебе на пианино.

Клава с интересом слушала свою старшую подругу.

- Профессию по душе будем выбирать после победы, а пока нам с тобою как можно больше пряжи надо давать ткачам. В этом главное!

Возвратившийся с чайником Шорин слышал последнюю фразу Наташи, улыбнулся, ласково посмотрел в их сторону.

- Молодцы, что понимаете свою задачу, значит, и выполнять ее будет легче. Сей­час разопьем по кружке крепкого чаю и – за дело! – начал хлопотать возле стола Шорин.

- Проводить бы тебя, Евдокия Павловна, по всем правилам. Заслужила ведь. Сама пони­маешь, все как-то неожиданно, сразу, и время крутое, что кипяток.

- А ты не унывай, Сергеич. Сама по­нимаю. От чайку вот не откажусь. К чему людей от работы-то отрывать? - принимая от Шорина кружку с душистым чаем, повеселев, отвечала Евдокия Павловна.

Заложив маленький кусочек сахара за губу, бабка с наслаждением принялась пить чай.

В цех вошла Евдокия Павловна торжественно и гордо, в сопровождении Шорина и Клавы, в новом темно-синем платье, без передника и с непокрытой головой. Медленно, тяжело, но радостно шагала старая прядильщица, раскланиваясь по сторонам. Все до мелочей: и машины, и люди, и пол со щербинками, замасленный потолок, стены с потрескавшейся штукатуркой, и сам воздух, которым она дышала, и рабочий шум машин - все до малейших подробностей было кровное, близкое, дорогое. Вот та, что улыбается справа, пожилая женщина в яркой косынке на голове - Захарова Любовь, их мужья - двоюродные братья, оба погибли в гражданскую. А эта молодая черноволосая - Галина Пахомова, проходила ее школу, теперь в помощниках мастера ходит, своего замени­ла, как на фронт проводила. Каждый по-своему приветствовал Чуркину. Некоторые из любопытства подходили, спрашивали:

- Внучку-то на работу решила определить? Или так, для знакомства?

- Сама! Сама захотела! Пусть попытает. Может, и понравится! Чуркины еще не перевелись, - с гордостью добавила она.

Подойдя к своим машинам, Евдокия Павловна могла найти их с завязанными глазами, рукой подала сигнал к остановке, Наташа включила пусковой рычаг, отошла в сторону.

Евдокия Павловна подозвала к себе Клаву. Поставила перед собой внучку, своей рукой положила детскую руку на пусковой рычаг. Движения Клавы скованны. Никогда раньше не приходилось ей бывать, где так шумно и людно. Казалось, все смотрели на нее одну. За спиною была родная бабка, она с жаром что-то говорила и тоже волновалась.

- Хочу при жизни видеть тебя настоящей прядильщицей, - услышала внучка последнюю фразу и одновременно почувствовала толчок рукой. Машина неожиданно зашумела. Двести с лишним веретен, будто того и ждали, привычно закружились, накручивая на патрон тонкие белые нити пряжи. В ушах раздался приятный, бодрящий шум, слившийся с общим трудовым шумом цеха. У Клавы радостно стучало сердце оттого, что большая и чужая пока машина оказалась послушной, проворной и умной. Жесткая рука бабки плотно держала руку внучки на металлическом рычаге машины. Не дав налюбоваться работой машины, большая рука вновь сжала маленькую, потянула к себе. Машина послушно кончила шуметь, легко остановилась. Клаве казалось, что веретена недоуменно смотрят на нее, удивляясь неожиданной остановке. Евдокия Павловна достала яркий в горошек передник, не торопясь, надела его на внучку, затем голубую косынку, отчего Клава стала казаться еще меньше, обняла внучку и трижды поцеловала. Вытирая навернувшиеся слезы, уступила место Наташе.

Николай Сергеевич по-отечески по­здравил новую прядильщицу с вступлением в рабочий коллектив. Наташа заметила, лицо бабки теперь не было желто-серым. Ожили потухшие глаза и губы. Видно, внучка вдохнула в них искры жизни, от этого становилось хорошо на душе. К девушкам подходи­ли работницы, поздравляли Клаву. Раскрасневшись, она не знала, как себя вести, смущенно протягивала руку и чувствовала, как теплота других расплывалась по всему телу, прибавляла силы. В эти минуты Клава поня­ла, окружают ее не чужие, а близкие, добрые люди.

Евдокия Павловна, посидев на своем обычном месте у окна с широким подоконником, привычной походкой обошла машины, не торопясь пошла к выходу. Шорин провожал ее. Его опытный глаз уловил в Клаве задатки хорошей работницы.

- Пойдет твоя внучка, Павловна, вот увидишь, пойдет, потому что чувствуется чуркинская хватка. Спасибо за внучку! Через месяц-другой Клава станет прядильщицей.

Из большого окна цеха было видно, как они медленно шли к проходной. Наташа подозвала Клаву.

- Видишь, кто идет?

- Конечно, вижу, это дядя Коля с бабушкой, а что?

- Да так просто. Хотела тебя спросить, ты любишь бабушку.

- Я и раньше любила, а теперь еще больше, - с неподдельной грустью проговорила Клава. Она достала из кармана и показала Наташе маленький, отпечатанный на машинке серый листок - похоронное извещение.

- Вчера почтальонша принесла. Мой папа погиб. Я просила не говорить об этом бабушке.

Наташа растерялась, у нее до боли сжалось сердце. Она посмотрела в окно на спину удалявшейся старухи, будто взвешивая, выдержит ли мать новое горе, и не знала, что сказать, как лучше ответить своей ученице.

- Правильно, не надо пока расстраивать бабушку, от потери двоих еще не оправилась. Плохая она как-то сразу стала... Спрячь!

- Может быть, это неправда? Может быть, ошибка? Говорят, бывает такое, - не унималась Клава. Наташа удивлялась мужеству еще совсем молоденькой девушки.

- Пройдет время, кончится война, то­гда все будет яснее, - пыталась успокоить ее Наташа.

- Нет, ты скажи, могут или не могут ошибиться?

- Конечно, могут.

- Вот видишь, - подхватила с радостью Клава, - со мной тоже случай был. Когда маму с братиком убило, я потеряла сознание и меня чуть не похоронили вместе с мертвыми. Я заплакала, потому что мне сделали больно. Потом меня накормили и привезли к бабушке.

Наташе стаю не по себе от горя, пе­режитого вот этой голубоглазой девочкой, оставшейся сиротой.

- Подожди, Клава, присядь, давай откроем вторую половину окна. – Но та не переставала расспрашивать.

- А у тебя есть бабушка? Хорошая она?

- У меня нет бабушки, нет ни мамы, ни папы.

- Где же они? Фашисты убили?

- Моя мама была врачом. Ранней весною торопилась к роженице, пыталась напрямик пройти речку и провалилась.

- Утонула? - Нет, мама хорошо плавала, была смелой и сильной. Ребенка спасла, зато сама простудилась и вскоре умерла. Папа был летчик, погиб перед войной.

- С кем же ты живешь?

- Со старшей сестрой, она у меня тоже врачом стала. С четвертого курса медицинского поехала на фронт. Где сейчас, точно не знаю. Второй месяц писем не получаю.

- Скучно небось одной жить? - допытывалась Клава и, не удержавшись, спроси­ла: Значит, правильно, что я пришла на фабрику?

- Конечно, ты молодец!

Наташа показала ученице приемы присучки, ликвидации обрывов, смены бобин ровницы, рассказала, как ухаживать за машинами, одновременно заставляла повторять показанное. Клава хотела скорее нау­читься работать. Наташа познакомила ученицу с Зиной Черновой, проворной, всегда веселой девушкой, обслуживающей одно­временно восемь сторонок машин. Ее фотография уже больше года не сходила с фабричной Доски почета. Клава с завистью смотрела на приветливое лицо Зины и ее проворные руки. Увидев комсомольский значок на груди Клавы, дружески воскликнула:

- В нашем полку прибыло! Через два дня будет комсомольское собрание. Примем тебя в свою организацию, если что надо, не стесняйся, заходи.

До конца смены оставалось полчаса.

- Вот что, Клава, давай готовиться к смене. Я приведу в порядок машины, а ты бери щетку, подмети.

Клава оказалась не по годам расто­ропной и понятливой. Наташе сразу она понравилась. Видно было, и Клава осталась довольной своим первым днем работы у прядильных машин. Сегодня она приобрела много хороших подруг, вошла в коллектив и получила первый урок.

Было чему радоваться Наташе. Сданный съем оказался полновесным. Придирчивая приемщица на талоне к початкам поставила клеймо «первый». Сменное задание перевыполнили на три килограмма.

- Десять платьев дали сегодня с тобою сверх плана, - пояснила Наташа.

Поделитесь с друзьями