Альманах"Богородский край" N 1 (2000)

Заметки на полях путевого очерка И. Шевелкина

С.В.Дурасов, старообрядческий священник

Если сравнить очерк И. Шевелкина о Гуслице с его же рассказом о посещении Берлюковского монастыря¹ (оба впервые были напечатаны в одном номере журнала «Душеполезное чтение» за 1864 г.), то бросается в глаза различие стиля, настроения и даже самого языка, которым пишет автор. Светлый, воодушевленный настрой первого рассказа (о Берлюках) - и мрачное, тяжелое чувство, которое оставляет второй и его не может скрасить даже сладкая концовка: «Проведши время странствования моего чрезвычайно приятно и весело, я считаю долгом посоветовать всем и каждому проехаться летом в Берлюки и в Гуслицкий монастырь: здесь вы найдете такой превосходный воздух и такие прекрасные места для прогулки, что будете благодарить меня».

Постойте, Иван, как же можно ехать в места, сплошь населенные «звероподобным» народом, у которого, как вы говорите, «обмануть, изувечить и даже убить православного почитается чуть ли не за добродетель»? Как вообще правительство может терпеть такое логово разбоя, разврата и ненависти к православию всего лишь в шестидесяти верстах от первопрестольной столицы?..

...Для меня, читающего записки Шевелкина через 130 лет, несомненно, что если бы он видел своими глазами хотя бы десятую часть тех безобразий, о которых говорит, то от поездки остались бы далеко не «веселые и приятные впечатления». И не посоветовал бы он никому ехать в Гуслицу, чтобы не омрачать взор картинами «раскольничьей дикости». Долгое ли время прожил он в этом краю, чтобы, как сам выражается, «основательно изучить эту язву»? По его рассказу можно понять, что он провел в Гуслицком монастыре вечер, ночь и следующий день. Кроме посещения монастырской службы и чая у игумена, он, может быть, несколько часов гулял по окрестностям обители, предпочитая места наиболее зеленые, богатые свежим воздухом и радующие глаз, — как и подобает москвичу, уставшему от столичной суеты и многолюдства. Два-три разговора с монахами, бегло просмотренная книжка, взгляд издалека на огороды деревни Куровской, — и готов портрет гусляка-врага церкви, отечества и человеческой нравственности. Примечательно, что все немыслимые пороки гусляков Шевелкин выводит из их приверженности к старой вере.

Я восьмой год служу в старообрядческом храме вблизи от окраин Гуслицы. Мне нередко приходится бывать в этом краю и общаться с его жителями. Срок этот, конечно, мал, чтобы основательно узнать традиции и нравы Гуслицы. Но надеюсь, что мои «заметки на полях» путевого очерка Шевелкина все-таки будут не совсем бесполезны.

Прежде всего надо отметить, что гусляки — это часть русского народа, их примечательные черты — это черты русского национального характера, в той или иной степени существующие и в других местностях. И такие понятия, как «честь», «совесть», «вера» и т.п. нравственную оценку имеют ту же, что и в остальной России. Гуслицкие женщины так же, как и все русские женщины, горько страдают от пьянства своих мужей и сыновей, родители, как и везде, скорбят о непутевых детях, люди здесь так же, как и везде, ценят и уважают трезвость, трудолюбие, честность, отзывчивость и гостеприимство. Так же было и сто, и двести лет назад, хотя, конечно, каждая историческая эпоха оставляет свой отпечаток на нравственном облике народа.

Пьянство, как каждый из нас знает, — не только гуслицкий порок. Известно, что в конце XIX — начале XX веков Богородский уезд занимал первое в России место по потреблению водки на душу населения. Старообрядцы даже в то время составляли меньшинство населения уезда — не более одной пятой части. Невозможно представить, что именно они приносили уезду эту печальную «пальму первенства». Да и как такие отчаянные, горькие пьяницы могли быть при этом «весьма трудолюбивы», что даже сам Шевелкин вынужден признать за гусляками. Да, действительно, и встарь пьянство творило здесь немало горя. Одно из свидетельств тому - частые, стоящие на видных местах в гуслицких старообрядческих храмах иконы св. мученика Внифатия (Вонифатия), к которому прибегали с молитвой о вразумлении пьяниц. Довольно известная на Руси икона Пресвятой Богородицы «Взыскание погибших» в Гуслице в старину подписывалась - «Взыскание погибших душ», и к ней тоже обращались с молитвой о пропащих пьяницах гусляках. Однако вы и до сих встретите в здешних селениях женщин-старообрядок, которые за всю свою жизнь ни разу не пробовали хмельного, живя зачастую в одной семье с сильно пьющими мужчинами.

Женщина в старообрядчестве действительно играет большую роль в хранении традиций веры. Но портрет гуслячки, нарисованный Шевелкиным, выполнен явно не с натуры, 80-летние старухи нашего времени, вспоминая своих бабушек, которые росли в 1850-е — 70-е годы, могут рассказать о их мудрости, хозяйственной рачительности и нелицемерном благочестии. Даже и теперь, принимая исповеди у сотен людей, хорошо зная их жизнь, любой священник не может не отметить такие качества русских женщин уходящих поколений, как целомудрие, верность, бесконечное терпение и чувство долга, — качества, которые безвозвратно утрачиваются в наше время. Эти черты, как и сами их носительницы, совершенно незаметны, историки о них не пишут, но значение их во все века русской истории огромно. И этот вывод я могу сделать, прежде всего, из наблюдения жизни тех мест, в которых мне довелось служить. Исходя из своего опыта, я склонен считать отзыв Шевелкина о гуслицких женщинах-старообрядках в целом не соответствующим действительности. «Келейницы», которых Шевелкин изображает весьма неприглядно, — это старообрядческие инокини, которых в Гуслице в прошлом было немало. То, что он не называет их собственным именем, лишний раз показывает, что он писал свои заметки с пристрастных слов о. Парфения. Игумен Парфений, сам бывший старообрядец, родом из Бесарабии, после своего перехода в господствующую церковь стал настолько непримиримым врагом отеческой веры, что не только не признавал действительности священного сана за старообрядческим духовенством, но, в отличие от других синодальных «борцов с расколом», даже и монахов старообрядческих объявлял ложными монахами, обманщиками и самозванцами.

Иноческие кельи сохранялись в разных селениях Гуслицы до 1930-х годов. Жили в каждой из них обычно до пяти-шести инокинь и еще не получивших пострижения девушек-«белиц». По нескольку таких келий имелось в последнее время в Куровской, в Шувое, в Губино, в Смолево, вероятно, что прежде таких мест было больше. Десять иноческих келий существовало в с. Рахманово, ныне Павлове-Посадского района. Это уже за пределами Гуслицы, но здешние инокини в большинстве своем тоже происходили из гуслицких деревень.

Не знаю, что и отвечать автору «душеполезного» рассказа на его обвинение гуслицких инокинь в разврате. Общеизвестно, что вступающие в иночество во всех христианских вероисповеданиях дают перед Богом обещание безбрачной, целомудренной жизни. И нарушение этого обета всегда рассматривается как тяжкий грех. Конечно, нельзя с уверенностью утверждать, что ни с кем из старообрядческих инокинь не случалось падений такого рода. Такие случаи описаны и в древних сказаниях о монашеской жизни и в «Патериках» и «Четьих-минеях». С первых веков христианства и доныне это все-таки довольно редкие исключения, а не правило.

И впавший в подобное несчастье инок, если он только не отпал от самой веры в Бога, не может не оплакивать свой грех в течение всей оставшейся жизни. Утверждать же, что посвятившие себя Богу люди ни много, ни мало как «промышляют развратом», может только человек, совершенно не отвечающий за свои слова, не понимающий, что он пишет.

Что касается проявлений фанатической ненависти к православным, которые также с чьих-то слов живописует Шевелкин, то случаи такого рода, возможно, тоже бывали. Религиозная нетерпимость между господствующей иерархией и старообрядчеством была в прошлом веке сильна с обеих сторон. Но и здесь краски чрезвычайно сгущены, отдельные случаи, может быть, даже напрямую не связанные с вопросами веры, а имеющие какую-то другую подоплеку, выделены, как общее правило.

Мне приходилось слышать о примерах другого рода. Например, еще издалека замечая нищего, входящего в деревню, начинали припасать ему угощение, твердо зная из Священного писания: кто неимущему подает, самому Христу в руки влагает. «Приклони ухо к просящему и обнищавшему в житии сем, исполни своим изобилием оного недостаток и нищету. Возведи очи милостивно на селящего в наготе, и зимою трясущегося, понудися естество свое (т. е., такого же, как ты, человека - С. Д.) прикрыта одежею, лежащею у тебе, и Господь даст ти паки сторицею, и жизнь вечную. Простри руку скитающемуся по улицам и введи таковаго во обитель твою. Общий у тебя буди с ним хлеб твой, обща чаша воды, или питие, еже тебе Бог дал...» — так говорится об отношении к бедным в книгах, которые любили и почитали в грамотных старообрядческих семьях. («Столовец» св. Геннадия, патриарха Цареградского — напечатан в кн.: «Малый катехизис», М., 1644).

Правда, что если нищий был не одной с хозяевами веры, то ему подавали в отдельной посуде, но в этом не было никакого унижения. Нищелюбию, состраданию к бедным учили с детства. В одной состоятельной старообрядческой семье, например, посылали детей ночью подкладывать пироги к дверям дома многодетной вдовы — чтобы милостыня тайной была, не напоказ людям. Одна пожилая женщина, родом не из староверов, рассказала мне случай 70-летней давности. У ее семьи однажды ночью сгорел дом вместе со всем имуществом. На следующий день дети пошли в школу полуодетыми - в чем спаслись от огня. Школа была в старообрядческой деревне. Когда подходили по улице к школе, незнакомые люди стали выносить из домов кто одежду, кто еду. Ночью они видели в соседней деревне зарево пожара и сейчас сразу узнали погорельцев. Спрашивали, что еще надо, велели приходить не стыдясь. Отмечу, что все приведенные мною случаи — из жизни старообрядцев-«неокружников», т.е. согласия, которое в Гуслице считалось наиболее непримиримым к господствующей церкви.

Впрочем, гусляки не скрывают и распространенных в своей среде пороков и недостатков, говорят о них то с горечью, то с шуткой. Они действительно признают за собой некоторое плутовское пронырство, иногда даже вороватость. Гуслица и поныне — особенно неспокойный в криминальном, как сейчас говорят, отношении район Подмосковья. А в прошлые века здесь были весьма развиты разбой, конокрадство, изготовление фальшивых денег. Неутомимая предприимчивость, которая у многих гусляков выражалась в успешной промысловой деятельности, у других их земляков находила выход в преступных занятиях, особенно связанных с мошенничеством. Рядом с замечательным иконописанием, изготовлением красочных церковно-певческих книг процветала очень тонкая, виртуозная подделка крупных ассигнаций. Как всегда бывает, добрые задатки, таланты применяются разными людьми по-разному. По-разному проявлял себя в жизни и талантливый, восприимчивый, проворный гусляк.

Еще как местную особенность отмечают вольнолюбивый, независимый дух здешнего народа, очень развитый местный патриотизм. В отдельных селениях Гуслицы издавна существуют порой очень разные обычаи, к которым старики требуют уважения и от своих и от гостей. Думаю, что благодаря именно этой особенности своего характера, гуслицкие жители в большинстве стояли за старую веру. И по той же причине именно Гуслица в 1860-е годы стала главным очагом раздора внутри самого старообрядчества — горячих разногласий между сторонниками и противниками «Окружного послания» архиепископа Антония (1862). Об этом факте у Шевелкина говорится тоже не без искажений. Содержание послания передано им не вполне верно, да и никакого обмена анафемами и проклятиями между митрополитом Кириллом и архиепископом Антонием по поводу «Окружного послания» не было. Насколько мне известно, в Гуслице борьба против «Окружного послания» носила характер не принципиальный: она была защитой самовластия местных старообрядческих духовных авторитетов и попечителей общин, местной общинной замкнутости и самостоятельности. Это был церковный сепаратизм. Именно в виде местной традиции остатки «неокружнических» настроений сохраняются в Гуслице даже до сих пор, когда сама суть споров столетней давности напрочь забыта, да и почти не осталось людей, которые бы грамотно разбирались в религиозных вопросах.

Откуда же унаследовали гусляки так своеобразно выраженный местный патриотизм и вообще свой неподатливый норов?

В средневековой истории Гуслицы, совершенно научно не исследованной, известной в основном по темным преданиям, мне видится что-то общее с судьбами ... казачества. Как на казачьих «украйнах», так и в подмосковной Гуслице смешались разные этнические и даже расовые типы. Откуда здесь, в самом центре России, так часто встречаются темноволосые, смуглые, черноглазые люди с восточными чертами лица? Я нигде еще не находил ответа на этот вопрос. Может быть, со времен татарского завоевания? Или через несколько веков сами русские цари переселили сюда выходцев из покоренных ханств? Зато Гуслица помнит, что немалая часть ее деревень основана новгородцами, выселенными сюда при Иване III и позже. Понятно, что выселяли из Новгорода представителей наиболее знатных родов, людей наиболее общественно активных и, следовательно, наиболее опасных с точки зрения московских властей. Дух новгородской вольности, купцов и «ушкуйников» легко узнается в гусляках последующих веков. Да и старинный новгородский «цокающий» говор еще в недавнее время сохранялся в Запонорье, Анциферове, некоторых других деревнях. Есть и предание об опальных дворянах и стрельцах, высланных из Москвы после подавления стрелецкого бунта 1696 г., которые тоже якобы осели в Гуслице.

Итак, наш край, подобно Запорожью, Дону веками собирал в себе людей предприимчивых, воинственных, независимых по духу, которых трудно было вместить в какие-то поставленные сверху рамки. Но если казачество в конце концов вошло в официальную сословную структуру, как военно-служилое сословие, то гусляк, человек вроде бы далекий от браных дел, проявлял свой неуемный нрав в иных сферах, не всегда контролируемых...

Иван Шевелкин, ища «приятных впечатлений», к сожалению, не смог, да и не хотел увидеть истинной, неповторимой красоты Гуслицы. Она — в старообрядческой иконописи и рукописной книге. Надо заметить, что гуслицкие староверы, несмотря на заявляемый ими консерватизм, на самом деле очень живо воспринимали в своем иконописании самые разные веяния — идущие из народного декоративного творчества, из «никонианской» среды и даже с католического Запада. В каждой деревне, где занимались иконописанием, существовала своя школа, свой характерный почерк, вырабатывались даже свои оригинальные иконописные изводы.

Радостно-восхищенный взгляд на Божий мир, прекрасное чувство цвета, богатая фантазия особенно проявились в украшениях певческих «крюковых» книг, которыми Гуслица славилась на всю старообрядческую Россию. Гуслица — это и узорные ситцы, гжельская керамика и кузнецовский фарфор. Даже при поверхностном взгляде на дела рук этого богато одаренного. яркого народа вспоминаются слова Пушкина: «Гений и злодейство - две вещи несовместимые». Хотя и живут они часто бок о бок...

К сожалению, не только Шевелкин, но и мы, живущие через 130 лет, до сих пор не оценили замечательных богатств Гуслицы, которые уже у нас на глазах в огромной своей части расхищены или уничтожены. Замечательные иконы, сохранившиеся за все годы антирелигиозных гонений, вот уже двадцать с лишним лет разворовываются без остатка бандами местных же, доморощенных любителей легкой наживы и тысячами вывозятся за границу. Дух безнаказанного насилия, циничного разбоя царит здесь так нагло и самодовольно, наверное, как нигде в России. А может быть, я воспринимаю этот так обостренно именно потому, что мне известен и другой светлый и одухотворенный лик Гуслицы.

Есть ли кому взяться за духовное, нравственное, творческое возрождение этого края? Суждено ли ему внести еще какой-то добрый, достойный вклад в историю России? Ответить на эти вопросы стоило бы самим гуслякам. В самом деле, не только же в бандитскую удаль и пьяный угар ушло наследие древних новгородцев — единственных, кстати, на Руси, кто спасся от татарской неволи. Пора уже сбросить с себя и это новое и позорное иго беспамятства и растления.

Началом этого дела на местном уровне могло бы стать создание общественного центра истории, традиций и народного самосознания Гуслицы, который объединил бы тех, кому не безразличны историческое наследие и будущее родного края. Многое из этого наследия навсегда ушло в прошлое, но вечно жива святая православная вера — вера в евангельское учение Господа нашего Иисуса Христа. Именно на нем, а не на каком-либо частном партийном интересе может быть основана праведная, бескорыстная, созидательная и очистительная общественная работа: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними: ибо в этом закон и пророки» (Евангелие от Матфея, 7, 12). И наконец приведу слова 33-го псалма, которыми всегда завершается литургия в каждом православном храме по новому ли, по старому ли обряду. В них верное указание, что нам делать и как нам жить:

Придите, чада, послушайте меня,
Страху Господню научу вас.
Кто человек любящий жизнь,
Хотящий видеть дни благие?
Удержи язык свой от зла,
И уста свои не говорить лжи.
Уклонись от зла и сотвори благо,
Взыщи мира и стремись к нему.
Очи Господни на праведных,
И уши Его в молитву их.
Лицо же Господне на творящих зло
Истребить от земли память их.
Воззовут праведные, и Господь услышит их
И от всех скорбей их избавит их.
Близ Господь сокрушенных сердцем,
И смиренных духом спасет.
Многи скорби праведных,
И от всех их избавит их Господь.
Хранит Господь все кости их,
И не един из них не сокрушится.
Смерть грешников - люта,
И ненавидящие праведного - прегрешат.
Избавит Господь души рабов своих,
И не погрешат все уповающие на него.

1. Очерк И. Шевелкина о Берлюковской пустыни опубликован в № 1, 1997 г.

Поделитесь с друзьями