Альманах"Богородский край" N 2 (96)

«ТЕТРАДЬ ВОСПОМИНАНИЙ»

Зинаида САЛЬНИКОВА

Окончание. Начало см. № 1, 1996 г.

Зина Сальникова (1-я слева) в пионерском лагере среди подруг. В центре - пионервожатая Люстрова. Июль 1930 года.

...Как я уже писала, в пожарном депо приходилось очень много заготавливать сена для лошадей. Так вот, летом, в каникулы, для нас было великое счастье, если нам разрешали ехать с бойцами на покос. Обычно всегда ехал и кто-нибудь из наших братьев. Скошенное сено мы ворошили граблями, сушили, сгребали в стожки, а потом на душистом сене, на высоком возу ехали домой, обязательно набрав букет красивых полевых цветов. Если на покосе была речка, то, конечно, барахтались в водичке.

Заготавливала сено и наша семья. Обычно нам давали покосы в поселке Затишье (так назывался раньше г. Электросталь), у Мойкиной дачи. Там теперь сделали водоем для отдыха. Наши братишки брали нас с собой на покос, не для помощи, а так, чтобы подышали лесным воздухом — мы еще с Женей тогда не учились. Бывало, забросят нас к себе на спины и тащат, а когда мы и своим ходом шастаем. Уходили на покос на неделю, жили в сторожке, где чуть ли не в половину избушки были дощатые нары с разноцветным лоскутным одеялом, где и спали все гуртом. Приходилось терпеть и детские страхи, когда рассказывали, что в лесу много змей и что старушку укусила змея за пятку. Позже стали покупать готовое сено или целым возом — «чохом» — это, значит, на глазок вес прикидывали, и мама договаривалась с продавцом сена о цене, или покупали на складах сено в больших кипах.

Когда мы с Женей подросли, стали по очереди ходить «на полдни». Это когда была хмурая погода, и стадо среди дня не пригоняли домой. Надо было идти доить корову на пастбище. А когда было солнечно, жарко, пастух коров пригонял домой.

Последняя коровушка, которая была у нас — Буренка. Бурая вся, а ноги внизу белые, как в белых башмачках, конец хвоста - «метелка» белая и белая звездочка на лбу. Очень любила Буренку наша Женя: бывало вычистит ее, вымоет хвост, метелочку заплетет в косичку, а потом расплетет, и целая копна волнистая на хвосте у Буренки — хорошо отгонять мух и слепней. Помню, как мы ходили встречать Гришу с Костей, которые ходили покупать эту Буренушку в деревне. Идем мы — Женя, я и Надя (Павла жена) — и вот около школы Тимирязева перебегает нам дорогу кошка. Мы с Женей подняли галдеж: ведь плохая примета, если кошка дорогу перейдет. А нам Надя и говорит: «Сейчас наши придут, все хорошо, кошка в полу бежала», т.е. как пальто застегнуто — вовнутрь. Так и есть, вдали показались (а уже начало смеркаться) силуэты двух людей и коровки — это и были наши Гриша и Костя с Буренкой. Вот была радостная встреча!

Любила я с мамочкой выгонять корову к стаду рано утром и днем. Вот один раз стою я с мамой и Буренушкой, ждем, когда стадо по улице к нам подойдет. Идет старичок, знакомый мамы, поздоровался, поговорил с мамой, а потом и за меня принялся — увидел, что я, дылда большая, было мне тогда лет 14, вышла на улицу босиком. «Как тебе не стыдно,— говорит, — такой большой девице, ходить необутой». Ну, а мне обидно стало, подумаешь, уже и босиком нельзя побегать.

Тогда было еще так заведено, что по очереди к владельцам коров ходили обедать пастухи. Мама всегда старалась для них приготовить обед повкуснее. А еще помню случай — и смех и грех. Выгоняла я корову, проводила ее в стадо (гоняли стадо по каждой улице отдельно, соединяя уже в лесу). Иду к дому, а мимо нашего забора, по Февральской улице, где трамвайная линия, везут на лошади покойника, и вдруг, откуда ни возьмись, налетели пчелы на лошадь: она, бедная, как рванет, аж гроб с телеги полетел на землю. Ну, а я с испуга бегом домой.

Мамочке мы старались помогать — с детства были приучены к работе. С утра нашей с Женей обязанностью было убрать всю квартиру, только после этого могли быть свободными. Но мы шли помогать маме. Надо было сходить к соседям за пищевыми отходами, отнести молоко заборщикам и на молокозавод (поставку). Мыли посуду.

Рано начали стирать белье, полоскать его ходили на речку Клязьму, минут 20 ходьбы от дома, т.к. водопровода дома не было (провели позже), воду брали во дворе, у колонки.

Особенно трудновато с бельем приходилось зимой. На реке был специальный квадратный плот, площадью 3х3 кв. м с выемкой в центре. Летом-то хорошо, а зимой в проруби полоскаешь, руки, как у гусенка лапы — красные. Белье мерзнет — не выжать, прямо его в бельевую большую корзину — на санки, и скорее домой греться.

Приходилось и масло сливочное сбивать. Почему-то всегда это доставалось мне. Все любили свойское маслице — свежее, вкусное. Нальет мама в бидон сливок густых, закроет крышкой с марлей, и вот я ношусь с ним из конца в конец квартиры, качаю бидон этот, почему-то мне казалось, что при ходьбе лучше сбивается масло. А сама прислушиваюсь, когда в бидоне будут иные звуки — т.е. бултыхание комочков и плеск сыворотки. Тогда выливали все через дуршлаг и комочки масла соединяли в один ком. Когда в дом приходили гости и надо было бежать в магазин за вином, тоже приходилось мне — Женька ни за что не пойдет за ним, а я не могла отказать мамочке и мчалась. Но больше угощали гостей чаем с вареньем. Рано я научилась понимать время по часам и этим очень гордилась перед Женей. С удовольствием бегала в комнату большую, смотрела время и говорила взрослым. А часы у нас были трудные — циферблат с римскими цифрами. Но зато с боем. Я следила за ними, заводила и ход и бой (влезая ногами на кровать).

Ходили мы с Женей в лес за травой корове. Бывало, так набьем мешки травой, что аж круглые они, и сядешь на них — не сомнутся, а принесем домой, высыпем травушку, от нее пар идет: так ей было тесно, жарко в мешке. Вот раз пошли в лес за травой целой оравой - девчонки и мальчишки. Подговорили они нас нарвать клевера на колхозном поле: дескать и рвать скоро, быстро нарвем, и Буренушка рада будет, ведь вкусная травка — клевер, с цветочками. Пришли на край леса, поставили часовых — девчонок маленьких. И вот один «часовой» сплоховал, зазевался и не заметил объездчика на лошади. Счастье наше, что мы только начали рвать клевер и мешки наши были почти пустые. Конечно, все бросились наутек и мчались без оглядки через весь лес к дому. Больше уже никогда не зарились на колхозные посевы и рвали простую травку.

Мамулечка наша очень любила всех нас. Позволяла нам самим делать лакомства. То молока наставим между рам (зимой) в стаканах, замерзнет оно, и скребем его ложкой, едим, как мороженое. Но часто делали и настоящее мороженое. Брали мамин подойник (ведро из белой жести для дойки коровы), наливали туда сливок, яйца, песок, ставили в кадушку деревянную со льдом и солью и крутили за дужку. Случалось, что прокручивали до дыр мамочкины подойники к немалому недовольству мамы, но все равно она всегда давала нам все продукты для мороженого. Получалось оно всегда вкуснейшее — никогда не едала я такого покупного! — клали мороженое в большие разноцветные рюмки и уплетали это лакомство. Еще помню событие из-за этих рюмок. Когда умер папа, на поминки пришли священник, дьякон Уразов (очень красивый и с хорошим голосом) и псаломщик. Они отпевали папу, а хоронили его с музыкой. Так вот этот псаломщик попил водочки из этих больших цветных рюмочек (кубиков по 200 объемом) досыта, до отвала, так что забылся и затянул «Вдоль по Питерской». Это на поминках-то!

Вообще раньше ведь было заведено, что ходили священники по домам в большие праздники. Помню, к нам пришли, священник прошел в большую комнату, помолился на иконы, окропил все стены святой водой. А дьяк в кухне с большущей корзиной, в которой чего только нет: и яйца, и куличи, и прочее. Еще было принято в день праздника Успения приносить из Успенска в Богородск большую икону - Успенскую Божью Матерь. Несли ее на широких носилках по дороге, и все верующие встречали ее и старались подлезть под икону. Я тоже бегала встречать ее, но сумела ли подлезть — не помню.

Когда я была еще в классе 1—2-ом, помню, были торги во дворе, недалеко от нашего дома. Распродавали с молотка добро какого-то разорившегося купчика с магазином. И чего только там не было, начиная от кукол и кончая крупным добром. Купить-то мне там, конечно, ничего не удалось, только поглазела.

При пожарной команде было подсобное хозяйство за деревней Благовещенье, за лесом. Там надо было работать на трудодни. Так вот ходили мы полоть, окучивать, собирать урожай. Весь собранный урожай овощей делили на трудодни. Особенно не любила я собирать огурцы, т.к. почему-то у меня от запаха ботвы огуречной сильно болела голова.

Женя наша очень любила животных. Могла смело подойти к любой лошади, подозвать любую собаку. Когда мы с ней собирались идти гулять, то часто я с ней уговаривалась, что она не будет кликать собак. Хоть собаки меня не кусали никогда, я их боялась. Косте нашему раз досталось от мопсика. Шел он в магазин и повстречал «курносенькую» собачку, и сделал ей «носик задранный», так она обиделась и малость цапнула его за ногу, разорвав брюки. У нас одно время тоже была собака Дунай. Откуда мы ее взяли, не помню. Была она желто-черная, огромного роста, с теленка. Подойдет, встанет на задние лапы, а передние на плечи закинет, чуть с ног не валит. Жуть! А Женьке радость от такой громилы. Взрослые почему-то решили отдать нашего Дуная знакомым, кажется, они просили собаку, уж очень она грозная была на вид. Но сколько не уводили Дуная от нас, все равно он возвращался, даже цепи рвал.

А вот у маминой сестры, тети Тани, в семье было всегда по нескольку собак охотничьих. Двоюродный брат мой, Гриша, был охотник заядлый. Обе собаки у него — Лидка и Марго — обе имели по нескольку медалей. Марго на охоте пулей пробили один глаз, и все равно, с одним глазом, она была хороша при охоте на дичь, которую часто приносил брат, мне тоже приходилось кушать это лакомство — тетерок и рябчиков. Мама и тетя Таня были очень дружны, ходили друг к другу. Мама меня часто брала с собой, тетя Таня очень любила меня, но я не с охотой шла к ним. Насколько наша семья была простая и гостеприимная, настолько там, у Копалкиных, все было чопорно и важно. У них большой сад, ульи. Дом и сейчас стоит в Ногинске, по Нижегородской улице, № 21. Угощали нас там и медком прямо в сотах — это мне нравилось, съешь медок, а во рту остается сладенький воск.

Дома мы пили чай из самовара, их у нас было штуки четыре. Чаще всех ставил самовар брат Костя, он был мастер этого дела; продует его сапогом, аж искры летят, и запоет самоварчик. А мама варила нам яички в самоваре, очень вкусные получались. Только закипит, и кладет мама их под крышку самовара на несколько минут. Мамочка очень любила варенье — я в нее сластеной выросла. Варенье разное у нас не переводилось, мама его варила в двух медных тазах с ручкой — специально для варки варенья. Женя не любила пить чай с вареньем: говорила, что оно без толку проскакивает с чаем, но себя не обижала. Попьет чай с сахаром или конфетами, а варенье после так съест. Костя пил чай с вареньем, покрошив туда кусочки сахара, чтобы не так быстро «пустело во рту».

Из экономии одевали нас с Женей одинаково. Купят отрез материи, и Ду-Ду шьет нам платья одинаковые или разных фасонов. Я не любила надевать одинаковое, старалась надеть разное, дожидаясь, пока не оденется Женча. А вот пальто не наденешь разное — оно одно. И у обеих одинаковое, и шляпки одинаковые. Пальто покупал нам брат Вася в Москве, для чего и возил нас туда. Ходили мы в кино, в бывшую Тихвинскую церковь, стоим, одинаково одетые, как куклы, на нас глаза пялят — одно расстройство.

Первый раз в Москву мы поехали на грузовике: Гриша, Костя, я, Женя (лет 12 было мне). В музей Останкино. Очень запомнились мне эта поездка и музей. Вскоре Гриша достал 2 билета в Большой театр на балет «Раймонда».

Ну, тут уж мне пришлось посидеть дома, фортуна улыбнулась Женечке, и она поехала с братцем в Москву. Но зато я первая и довольно часто стала ездить самостоятельно в Москву, лет с 14-ти, за покупками. И почти всегда от Курского вокзала до центра шла пешком по улице Чкалова до Земляного вала, по ул. Чернышевского к площади Дзержинского и далее.

Полы у нас в квартире были белые, из широких половиц. Застилала их мама зеленым ковром или белым большим половиком. В середине комнаты стояла у стены печь — «голландка», до потолка черная, гофрированной жести. Топить ее любила я и помогала маме делать колбасы, когда закалывали поросенка. Из кишок, набитых мясом, в чугунке варили в этой печке вкуснейшие колбаски.

А большущая сковорода свежей, душистой свинины никогда не забудется. Подавали ее прямо на стол, и все ели со сковороды. Кололи поросенка Вася с Гришей, палили щетину паяльной лампой и тут же отхватывали добрый кусочек для поджарки. А потом уж и окорочка мамочка делала: обкатывала их тестом ржаным и пекла в русской печке. Вкуснейшие получались — даже корочки хлебные хрустящие были нашим лакомством. А ряженка — молоко в красных крынках, с румяной корочкой-пеночкой, затопленное и заправленное сметаной — объедение!

В семье пища всегда была простая и вкусная. Ни у кого в семье не было капризов в еде, уплетали все с аппетитом. А вот, помню, в пожарном депо, у стены нашей комнаты (около паровой машины), стоял шкафчик, и в нем черная икра, так вот до нее что-то не было охотников. Любили простую мелкую красную икорку с лучком и маслом подсолнечным. Особенно она шла к блинчикам в масленицу, когда собиралась вся семья, и мама с Ду-Ду напекали в русской печке горы блинов на тройных сковородах. Народу много собиралось на блины, вся семья, да с детьми уже. К блинам была селедочка, сметана, икра, масло сливочное. Жаль, что блины сытные, и их невозможно было много съесть. Еще запомнились пирожки, любимые всей семьей, особенно папочкой — с рисом и с грибной подливкой с лучком. Папа еще любил тюрю — это черный хлеб и зеленый лук покрошены с водой и подсолнечным маслом.

Елку под Новый год нам всегда устраивали высокую, до потолка (эта традиция и сейчас живет у нас). Игрушек елочных было много, но кроме них еще вешали конфеты, орехи грецкие в серебряной бумажке и яблоки «крымские». Горели свечи. Елку наряжали старшие, уложив нас спать, ставили ее посередине комнаты. Собирали всех наших друзей, оделяли их пакетиками с подарками и гостинцами. Водили хоровод вокруг елки, жгли бенгальские огни, пели песни.

Очень долго — все наши детские годы - были мы все единой детской семьей целого квартала. Наши сверстники все были подвижными, жизнерадостными, озорными. У Ивановой Лены в семье было фотоателье, куда мы часто заглядывали, но запечатлеть свои физиономии удалось всего один раз. Охотнее там нас приглашали помогать обрезать чулки, которые тетка Лены брала из артели на дом сшивать ступни на машинке (такие раньше чулки делали). В семью Любантер нас часто приглашали на елку, у них особенно примечателен был шкаф со стеклянными стенками, весь набит интересными мелкими игрушками, которыми мы любовались только через стекла. Семья Захаровых — Люды, Мары — жила прямо в классе (после им дали квартиру). Был у них кролик: все бегал по классу и пачкал пол. Очень мне запомнилась семья Карповых: они жили в комнатке подвального помещения школы Короленко. Там же жила и наша любимая уборщица школы тетя Лена. У Карповых был сын Володя, который преподавал нам физкультуру. Был он очень красивый — все девчонки в него влюблялись. Его сестра Катя, хорошенькая, с длинными косами, училась со мной в одном классе. Отец Кати Карповой преподавал нам музыку. До сих пор не забуду, как он один раз на уроке пропел нам песню «Свадьба», аккомпанируя себе на фортепьяно. Пел он негромко, но с чувством и проникновенно.

СВАДЬБА 1

Нас венчали не в церкви,

Не в венцах, не с свечами,

Нам не пели ни гимнов,

Ни обрадов венчальных!

Венчала нас полночь средь мрачного бора;

Свидетели были туманное небо да тусклые звезды.

Венчальные песни пропел буйный ветер да ворон зловещий.

На страже стояли утесы да бездны,

Постель постилали любовь да свобода.

Мы не звали на праздник ни друзей, ни знакомых,

Посетили нас гости по своей доброй воле!

Всю ночь бушевали гроза да ненастье,

Всю ночь пировали земля с небесами,

Гостей угощали багровые тучи.

Леса и дубравы напились допьяна,

Столетние дубы с похмелья свалились,

Гроза веселилась до позднего утра.

Разбудил нас не свекор, не свекровь, не невестка,

Не неволюшка злая. Разбудило нас утро!

Восток заалелся стыдливым румянцем.

Земля отдыхала от буйного пира;

Веселое солнце играло с росою;

Поля разрядились в воскресное платья.

Леса зашумели заздравною речью;

Природа в восторге, вздохнув, улыбнулась...

Тетю Лену, уборщицу школьную, обычно звали нянечкой. Полненькая, кругленькая, седенькая старушка. Давала колокольчиком звонки. Убирала наши классы. Помню, раз попросила эта тетя Лена учительницу нашу (класс 6—7-й) разрешить поприсутствовать ей на уроке. Примостилась она на мусорном ящике, деревянном, широком. Сидит тетя Лена со щеткой в руках, слушает, что говорит учительница. Ну, мы поначалу нет-нет, да и поглядывали на новую «ученицу», а потом увлеклись рассказом учительницы и забыли про тетю Лену. Тут-то и произошел казус — наша «ученица» задумалась и ухнула в мусорный ящик вверх ногами, даже щетка не помогла удержаться. Что началось в классе! Вроде и неудобно смеяться над старым человеком, но тут уж не могли удержаться — хохотали все вместе с учительницей и виновницей смеха. Урок был сорван, а у тети Лены охота «учиться» отпала.

С Женей мы дома играли дружно. Даже когда учились в школе, играли в куклы, которые шила нам Ду-Ду, а потом мы сами. Головки кукольные, фарфоровые нам покупали, а туловища шили из тряпок и набивали опилками. Куклы были разные и имели богатые гардеробы — до 60 платьев, которые мы тоже шили сами. Играли в магазин: весы делали из папиросных коробочек «Казбек», привязывая их ниточками за уголки.

Один раз меня и Женю отвезли к родственникам мамы, в Купавну, к дяде Пете. Было это в летние каникулы, класс 3—4-й. У этого дяди Пети была своя небольшая конфетная мастерская. Вот мы начали учиться завертывать конфеты в бумажки — «помогать». Сперва ничего не получалось, потом наловчились. Ну, конечно, поели мы там конфеток, аж противно смотреть было на них (временно). Были у дяди Пети жена и две взрослые дочери, которые все отпаивали меня и Женю парным, теплым, с пеной, прямо из-под коров молоком, заставляли выпивать залпом по большой кружке. При этом доказывали, что с парного молока хорошо поправляются, а мы с Женей были не толстые, так себе, в норме. Ну и скучали мы с ней там. Бывало, вечером выйдем на улицу, перед домом сядем на бревна и всплакнем чуток, а кругом молодежь танцует под гармошку, песни поют. Недолго мы там погостили, соскучились и выпросились домой; не удержали нас там ни конфеты, ни парное молочко. А раз, к Рождеству, приехал к нам дядя Петя и привез в подарок нам целую коробку шоколадных разных фигурок дутых (пустых внутри). Положил кто-то эту коробку на стул и умудрился закрыть тряпочкой, а я вертелась, вертелась и решила отдохнуть: присела на стул, да чувствую что-то захрустело подо мной, вскочила как ужаленная, да было поздно. Раскрыли коробку, а там вместо фигурок одни шоколадные крошки. Пришлось мне поплакать от жалости к подарку и от досады, хотя меня никто не ругал за сделанное злодейство.

Когда я училась в 4-м классе, в школе устроили поход на лыжах, и почему-то не в лес, а по главной улице города в парк. Но лыжи были дома без палок. Нашел мне кто-то одну палку, а вместо второй мне мама предложила сковородник на длинной палке, которым она вытаскивала сковородки из русской печки. Ну что же, сковородник так сковородник. Правда, с ним не очень удобно было, т.к. он не входил в снег, а по дороге и вовсе скользил, но хуже всего, что я насмешила этим орудием весь класс. Вот была им потеха, а мне — хоть плачь!

Из 3-4-го класса меня из школы почему-то направили для поправки в диспансер, который находился в лесу на окраине города (у железной дороги). Ходила я туда зимой, после школы. Кормили нас там как на убой, спали на морозе на веранде, завернутые в овчинные полушубки. Была в этом диспансере врач, очень симпатичная, и всегда она мне попадалась утром в парке навстречу. Все время при встрече я ей вместо «здравствуйте» говорила «до свидания», видно, считая, раз я ухожу оттуда (в школу), значит, надо прощаться. Однажды врач все же не выдержала «моего приветствия», остановила и поправила, что надо здороваться. За этим диспансером была чудесная поляна с соснами, туда ходили играть в игры. Я очень любила с детства природу, только меня возмущало неправильное название деревьев. Тополь, который липнет к рукам, называют тополем, а не липой, а липа такая душистая, с цветами, не липкая, называется липой.

Никогда мы, детвора, не унывали, в любое время года находили себе занятие и игры. Зимой делали снежные горки, заливали их водой (в большом дворе у Ивановых) и на сиденьях венских стульев или на култышке из навоза, залитом и замороженном в решете, или просто на фанерке гоняли с этих ледяных горок. Были еще у нас лыжи охотничьи широкие, так мы их скрепляли и целой ватагой скатывались с гор у пожарного депо (где выезды были). Летом ходили купаться на речку Клязьму, катались на лодках. Ходили на Волхонку — в парк за рекой Клязьмой. Через Клязьму был мост большой, перед мостом «быки» для ломки льда. Любили мы ходить смотреть ледоход с моста. А за рекой был мост небольшой, назывался горбатым, и, по рассказам, из-под этого моста выходили жулики и грабили прохожих.

Рано я начала ходить на каток и очень любила кататься на коньках. Каток был за линией железнодорожной у леса. Каталась долго, а уж когда вернусь домой, не знаю, куда свои ноги деть, так они у меня замерзали (ведь ботинки с коньками надевали туго, чтобы нога не ерзала, вот и мерзли пальцы). Бегаю по квартире, чуть не плачу — болят ноги, пальцы горят огнем. А на другой день скорее сделаю уроки и опять на каток.

В школе, начиная с 7-го класса, я выступала с драмкружком. Раз мы ставили инсценировку. А представляли мы женщин-тружениц, изображая стирку. Человека четыре нас, и мы вопим: «Я стираю, брызжет мыло, руки ловкие горят; нет тоски, как прежде было, весел взгляд». В классе 8-ом нам, комсомольцам, дали задание сделать опись скота (свиней, коров и прочее). Шел 1932 год, трудно было с мясопоставками. Вот и ходили мы по дворам, по-разному нас встречали: кто откровенно говорил, сколько у них свиней, скота, а кто и скрывал, боялся — отберут. Дело было к весне, а мой участок, как назло, чуть ли не к Успенску был, в конце Ногинска. Потопала я с утра в валенках (по морозу), а тут такое солнышко засветило, что снег звонкими ручьями поплыл, и я с ним поплыла в валеночках. Но помогла мамочкина забота: послала она Костю взять лошадку в депо и поискать меня. И он нашел, с триумфом привез домой, где я сразу же залезла на печку отогревать свои мокрющие ноженьки.

А в 9-м классе гоняла по городу, искала капельмейстера с оркестром, чтобы были настоящие танцы под музыку. Нашла этого «капельку» в Истомкино.

Очень я любила школьный хоркружок. Даже помню, какие песни мы пели: песню половецких девушек из оперы «Князь Игорь» — «Улетай на крыльях, песня»; из оперы «Пиковая дама» — «Уж вечер»; из оперы «Снегурочка» песню Леля — «Туча с громом сговаривалась», «Сулико», песню «Ох, ты, сердце, сердце девичье» и т. д.

Ходила я еще раз в церковь, уже будучи комсомолкой, учась в 9 классе, с Капой Дмитриевой. Пошли в Пасху, к заутрене (заутреня с 24 часов начинается) рано, часов в 10 вечера. Встали близко впереди, слева около боковой двери. Народу собралось — жуть, чуть нас не придушили там, дышать от жары нечем — ведь кроме народа еще свечей сотни горят. Выбрались мы еле-еле, вернулись к нам домой, все с нас надо было выжимать. Так мы, комсомолочки, побывали у заутрени и послушали хор.

За все свое детство в пионерлагере я была всего один раз. Лагерь был в Иванове 2 . Жили в старом помещичьем доме. Это было в 1930 году. Местечко там хорошее, воздух чистый, лес кругом и скука большая. Запомнилось мне, как занимались с физруком зарядкой да как пионервожатые с керосиновым фонарем ходили и проверяли наши ноги — мы не любили мыть их на ночь.

Какое великое притягательное существо — мама. Вот жива мать, и все дети всегда стремятся побыть у мамы. Так вот и наша семья всегда, в любое время, находила приют и ласку у мамочки. И всегда, любые даты членов семьи отмечались около мамы. Праздновали дружно, весело, никогда не было ни единой ссоры, ни единого скандала.

Сохранилось семейное фото, когда мамулечка с папулечкой повели свой десяточек деточек в фотоателье. Было это в году 1921-ом. Мне было 4 года. Вот усадили всех: маму с папой в центре, меня на высокий стул, Женечку пониже. Так не тут-то было: поднялся смех и шутки ребят, все мальчишки не могли успокоиться, зато мы с Женей сидели как паиньки. Ну, а когда папе удалось успокоить всю ораву, так я начала капризничать:

легко ли сидеть и позировать, ждать, когда высмеются братишки, и вот получилась кислая мордашка у крохи. Братик Шурик закусил губки, чтобы не смеяться, Сережа нахмурил свои глазки, а у Женечки сердитый вид.

Кончились счастливые, веселые детские годы. Окончена школа десятилетка в 1935 году. Я решила идти работать. И 25 июня 1936 г. начала свою трудовую деятельность лаборантом в институте (г. Электросталь), из которого ушла уже трижды бабушкой 13 февраля 1970 г. на заслуженный отдых.

1 Стихотворение А.В. Тимофеева. 1834г.

2 По-видимому, речь идет о с. Ивановском.

 

Поделитесь с друзьями