Имена

В. С. Лизунов

Наше культурное наследие

В местечке Никольском в самом конце прошлого века недалеко от болота стояла роща с высокими деревьями. В середине рощи, огороженной забором, на расчищенной площадке местными фабрикантами была выстроена открытая сцена, высокая, с артистическими уборными под ней. В доме справа от сцены располагался буфет, а вокруг него среди деревьев в землю были врыты большие круглые столы со скамейками вокруг них. С другой стороны открытой сцены стоял ЛЕТНИЙ ТЕАТР, деревянный, двухярусный, с боковыми местами и большой сценой. В московских "Новостях сезона" от 29 августа 1896 года в разделе "Хроника" сообщалось, что фабриканты С.Т. и С.В.Морозовы ассигновали 200 тысяч рублей на организацию ОБЩЕДОСТУПНОГО ТЕАТРА для рабочих на фабриках в Орехово-Зуеве, а на следующий год "Биржевые ведомости" от 16 июня опубликовали заметку о постройке в Никольском фабрикантами Морозовыми театра и его репертуаре. По воскресным дням в закрытом Летнем театре в парке выступали иногородние артисты, сборные труппы всевозможных актеров. Иногда они выступали с такими большими артистами, как Певцов или братья Адельгейм. Рампой служили керосиновые лампы. С утра в выходной день рабочие семьями и группами, с корзинками с продовольствием, самоварами, шли на гулянье в парк, который официально назывался "Парк народного гуляния господ Морозовых". Столы у буфета в парке занимались на весь день. Посетители расставляли на них принесенную посуду и снедь: самовары, чашки, чайники, взятые на прокат в буфете, селедку, лук зеленый, огурцы, капусту, пироги, водку, вино, хлеб и тому подобное. Сев вокруг столов с кипящими самоварами, с закусками, рабочие ели, пили, шумно беседовали и пели песни, а когда на открытой сцене начиналось представление, они, накрыв стол с закусками, салфетками, уходили слушать концерт артиста к столам, а к вечеру, кто имел билеты, шли в Летний театр на спектакли, такие как "Братья-разбойники", "Дети капитана Гранта" и даже "Отелло". Но чаще на сцене шли никчемные водевили, пустые комедии и драмы. Вот что писал о том времени Николай Никонов, один из первых артистов рабочей труппы Зимнего театра: "Уж очень хотелось тогда попасть на спектакль в Летний театр. И была большая радость, когда режиссер приглашал статистов на исполнение в спектакле "моря". Они с удовольствием залезали под большое голубое полотно и ногами лежа исполняли "бушующее море". Для мальчишек это было настолько заразительно, что они, подражая артистам, устраивали около своего дома подмостки и "представляли" то, что видели в театре. В 1907 году во Владимире вышла книга "Записки Николая Ираклиевича Воронова". Мемуары написал владимирский жандармский полковник Н.И.Воронов, курировавший в свое время Орехово-Зуево. На одной из страниц книги он пишет: "Примером, достойным подражания, являются роскошные во всех отношениях больницы, ясли, богадельни при Морозовских фабриках... администрация... пошла даже больше по пути забот о развлечении рабочих. Там имеется уже лет пятнадцать, если не более, театр для рабочих, где играют пьесы приглашенными артистами. Театр расположен в прекрасном парке, где рабочие за сравнительно ничтожную плату могут получить: чай, молоко, квас и прочее - за исключением спиртных напитков. По воскресным и праздничным дням в парке играет музыка. Нам приходилось не раз посещать парк и выносить приятное впечатление. Всюду царит порядок, рабочие прилично ведут себя, чинно гуляют со своими семьями по парку, хотя... рабочие ухитряются через заборы, довольно высокие, передавать водку".

Рядом с Летним театром в парке в 1910 году было обустроено первое в Орехово-Зуеве настоящее футбольное поле, на котором местная футбольная команда "Клуб-Спорт "Орехово" (К.С.О.) "морозовцы" принимали московские и даже иностранные футбольные команды. "Морозовцы" стали первыми чемпионами созданной в 1910 году Московской Футбольной лиги, они четыре года подряд выигрывали кубок господина Р.Ф.Фульда и одновременно становились чемпионами Московской Футбольной лиги. Говоря о народных гуляниях, нельзя не упомянуть об Орехово-Зуевских пиротехниках, таких как Иван Антипович Корелов и его помощниках, которые в большие празднества устраивали в парке фейерверки. Красиво, ярко, разными фигурами разлетались высоко в воздухе огни, восхищая тогда еще малоискушенного зрителя. То, что сейчас кажется примитивным, тогда для большинства неграмотных и малограмотных рабочих было интересно и значимо. К примеру, проводимая раз в год ярмарка была ярким, красочным видением. Это была ярмарка со своими наскоро сколоченными тесовыми балаганами, с хриплыми зазывалами и народными смешными представлениями, с цирком Шапито с дрессированными лошадьми, собаками, свиньями и другими животными и зверями. Считалось за счастье увидеть настоящих артистов, таких как Дуров. В отдельных балаганах, тесных как собачьи конуры, ютились и "Женщина-паук", и "Семиглавый мальчик", и другие страсти, которые можно было посмотреть за пятачок. Фокусники, кукольники, шарманщики с акробатами и белыми крысами бродили по ярмарке, останавливались в толпе, заводили музыку, такую как "Разлука" или "Маруся отравилась". Кучка рабочего люда слушала, смотрела, смеялась и бросала копейки уличным артистам, худым, с поблекшими глазами, и хлопала в ладоши. Мальчишки с девчонками свистели в свистульки - глиняные петушки, раздували "тещин язык", кто сосал леденцы, кто развертывал конфету с кисточкой. Разноцветные шары всюду летали над головами гулявших по ярмарке людей. Фотографы снимали и тотчас выдавали фотокарточки клиентам. Трактиры и магазины с зелеными вывесками работали вовсю, спиртное продавали четвертями и шкаликами. У изгороди "коты"-бродяги на железных жаровнях раздували огонь в углях и за две-три копейки угощали печенкой-селезенкой выпивох. Церковь тоже не дремала: звонила, служила, собирала приношения прихожан.

В церкви кто молил Бога о спасении души, кто старался показаться власть имущим, а кто просто так - послушать протодиакона Северо-Востокова и стройный хор певчих, а после зайти в трактир и за стаканом водки крикнуть: "Многие лета! Кому? Все равно... Первые синематографы "Империал" в Орехове и "Модерн" в Зуеве были открыты в 1906 году, а Зуевский кинотеатр "Заря" - в 1912 году.

Наш город стал богат и славен театральным искусством с основания Зимнего Театра. Близкое знакомство, деловые и дружеские отношения С.Т.Морозова со Станиславским, Горьким, Шаляпиным и другими деятелями культуры России, любовь его к театру, - все это, несмотря на препятствия со стороны матери Марии Федоровны Морозовой, сделали возможным рабочим и служащим фабрик в Орехово-Зуево приобщаться к большому искусству. В 1912 году русский народ отмечал 100-летие победы в Отечественной войне над французами. В ознаменование этой даты в Орехово-Зуеве при фабриках Саввы Морозова был построен большой Зимний театр на 1350 мест, с партером, двумя ярусами и балконами по типу Московского Художественного театра. В непосредственном строительстве театра принимали участие помощник заведующего строительным отделом конторы Саввы Морозова А.В.Бадьев и инженер этого отдела В.А.Покровский. Это был первый и единственный в России театр для рабочих, не уступавший по тем временам лучшим столичным театрам. Во время его открытия три вечера подряд на сцене выступали артисты Большого театра из Москвы, а с ними хор морозовских рабочих под управлением Андриана Николаевича Гайгерова. Хористы сумели прекрасно влиться в стройный ансамбль артистов Большого театра в опере "Жизнь за царя", окрыленные ответственным выступлением при открытии театра, ореховские певцы приняли участие в гастролях Большого театра в Орехово-Зуеве и в более поздние времена. Хор Гайгерова без приглашения оперного хора из Москвы пел с профессиональными артистами в операх "Демон", "Фауст". "Русалка", "Пиковая дама". В последней из них пели даже ребята-школьники Морозовского училища под руководством регента школы А.Д.Козлова. Их бодрое и верное исполнение "потешных" в опере "Пиковая дама" под симфонический оркестр Большого театра получило одобрение зрителей, особенно родителей детей из училища. Все это оказало большое влияние на организацию солидного хора в будущем и не только хора, но и солистов-любителей. С помощью А.Н.Гайгерова, его жены Веры Николаевны и концертмейстера-пианиста Сергея Никаноровича Корсакова, а впоследствии и Варвары Гайгеровой, художников А.Н.Шапошникова и В.И.Взорова, были созданы и много раз исполнены оперы "Аскольдова могила", "Царская невеста", "Евгений Онегин", "Русалка", а в советское время опера "Демон" под самодеятельный симфонический оркестр, которым дирижировал С.Н.Корсаков. Прекрасная, хорошо оборудованная большая сцена Зимнего театра влюбила в себя, расположила и приобщила к искусству многих ореховозуевцев.

Первая рабочая драматическая труппа (170 человек) была набрана режиссером-любителем В.В.Трубниковым. Администрация фабрик и особенно ее глава господин Карпов доброжелательно относились к этому благородному делу. 9 сентября 1912 года труппой рабочих и служащих фабрик Саввы Морозова под управлением Трубникова был поставлен спектакль "В селе Знаменском" Александрова. Эта пьеса из народной жизни была первым спектаклем в Зимнем театре, положившим начало большим постановкам силами рабочих Морозовских фабрик и открывшим славную страницу истории театрального искусства в нашем городе. За первым спектаклем последовали другие: "Бедность не порок", "На бойком месте" Островского, "Венецианский истукан" Гнедича и другие. Ореховозуевцы должны знать и помнить первых любителей драматического искусства в городе, положивших начало большим постановкам спектаклей в Зимнем театре: Т.Ф.Басову-Никонову, Е.Ф.Жуликову, А.В.Никонову, Е.Ф.Фролову, Е.И.Харламову, В.В.Амелина, А.О.Карташова, М.М.Коллегина, В.П.Макарова, Н.В.Никонова, И.А.Денисова, А.Ф.Степанова, а также Зиняева, Шмелева, Прохорова, Кочеткова, Ольгина, Летавину, Костриченко и других.

Администрация местечка Никольского долго готовилась к 300-летию Дома Романовых. Почти год Гайгеров, Федулин и Иванов готовили ребят, создавая духовой оркестр из старшеклассников Никольского училища Саввы Морозова - первый детский духовой оркестр в Орехово-Зуеве. Духовой оркестр взрослых музыкантов набирался из рабочих и служащих. Он находился в полном подчинении у фабричной администрации, обслуживал танцплощадку в парке и в Клубе служащих.

Управляющий фабриками Саввы Морозова Михаил Иванович Дианов до 1887 года жил в особняке, что стоит и сейчас слева от магазина №1. После его отъезда в Москву в особняке расположилось "Общественное собрание служащих", которое в народе называлось просто "Клуб служащих". Это заведение посещала элита фабрик и заводов, инженеры, техники, конторщики, а также врачи, учителя и другой персонал. За членство в клубе каждый платил по 5 рублей в год. Здесь играли в карты, в бильярд, в домино. На первом этаже размещался буфет, давались свадебные и похоронные заказные обеды. На втором этаже на маленькой сцене по вечерам нередко ставились одноактные пьесы, водевили, а иногда и большие пьесы силами московских артистов. Чаще всего на этой сцене выступали местные артисты из драматических коллективов - сыновья и дочери членов "Клуба служащих". Любительские спектакли были частью провинциальной жизни и отражали быт гимназистов, служащих, желавших завести "интеллигентские манеры". Особенно щедро и богато обставлялись балы под Новый год. Тогда играл большой военный оркестр из Владимира.

В конце прошлого столетия в м.Никольское приехал выходец из семьи волжских бурлаков Никанор Агафонович Корсаков, который 12-летним мальчиком поступил работать на бумагопрядильную фабрику С.Морозова. Позднее он возглавил экспериментальное бюро по сортировке хлопка. Хозяева чутко прислушивались к советам лучшего специалиста по хлопку. В это же время проявилась и музыкальная одаренность Корсакова. Никанор Агафонович стал одним из устроителей театрализованных представлений, концертов, народных гуляний. Он имел прекрасный голос, пел в местной самодеятельной опере. Добрые отношения связывали его с Ф.И.Шаляпиным. Сын Н.А.Корсакова Сергей с юных лет стал знаменитостью Орехово-Зуева, общим любимцем его жителей, как музыкант. Сестра Сергея Никаноровича Надежда Корсакова стала солисткой Московской частной оперы С.И.Зимина, исполняла главные партии, нередко пела вместе с Собиновым, Неждановой и Шаляпиным. А начинала она свою артистическую деятельность на сцене Зимнего театра в м.Никольском, где пела в самодеятельной оперной студии А.Н.Гайгерова.

Семья Гайгеровых приехала в Никольское в 1901 году по приглашению Саввы Тимофеевича Морозова для организации хоровых коллективов и подъема культуры среди рабочих. Уже в 1902 году организованный Андрианом Николаевичем Гайгеровым первый в России самодеятельный оперный коллектив показал рабочим Орехово и Зуева первое свое детище - оперу "Аскольдова могила". За ней последовали оперы "Русалка", "Царская невеста", "Евгений Онегин", "Снегурочка" и "Демон",

Московский Художественный Театр имел большое влияние на самодеятельных артистов Орехово-Зуева. В 1915 году К.С.Станиславский направил из МХТ режиссером в рабочую группу Зимнего театра Петра Федоровича Шарова. Ранее этой труппой руководил Трубников. Шаров набрал в коллектив новых артистов, оставил в нем только старых, наиболее опытных. Первоначально он наметил к постановке одноактные пьесы А.П.Чехова ''Предложение", "Медведь", "Ведьма" и в то же время начал готовить сказку Островского "Снегурочка". При П.Ф.Шарове спектакли шли без суфлера. Их художественное оформление поручено ученику Строгановского училища А.Н.Шапошникову, а музыкальную часть сопровождал ученик Московской консерватории С.Н.Корсаков. Генеральную репетицию решено было показать шефу-режиссуре Московского Художественного театра. В Орехово-Зуево тогда приехали К.С.Станиславский, В.И.Качалов, А.А.Яблочкина. Один из участников спектакля Никонов вспоминал: "Константин Сергеевич не поверил сперва, что играли рабочие, а не профессионалы-артисты. "Петя, - сказал он Шарову, - не верю, что это играли рабочие. Чем ты докажешь, что играли рабочие, а не профессионалы!" - "Вот, например, - показал Шаров на меня, - царя Берендея играл слесарь механического завода." - "Слова - это еще не доказательство, - все еще не верил Станиславский." - "А хотите я вам расчетную книжку принесу, она у меня дома,"- вмешался в разговор я. - "Пожалуйста, принесите." Через несколько минут я принес книжку, а Басова, игравшая главную роль, тоже сбегала в соседнюю 21-ю казарму и принесла свою книжку. Убедившись в нашей правоте, Константин Сергеевич пригласил Ореховскую труппу поставить "Снегурочку" в народном доме в Москве. Этот спектакль состоялся. Московский театральный журнал "Рампа и жизнь" писал, что присутствовавшие на спектакле москвичи приняли ореховцев восторженно. Выдающиеся театральные деятели, в том числе и Станиславский, искренне поражались силе примитивного, но яркого народного таланта. За "Снегурочкой" последовали "Лес" Островского, "Чайка", "Вишневый сад" Чехова, "Царь Федор Иоаннович" А.К.Толстого и ряд классических пьес других драматургов. Тот же московский журнал выражал свое мнение о постановке "Царя Федора Иоанновича": "...спектакль прошел блестяще... на сцене не было рабочих-любителей. Чувствовалась Русь конца 16-го века". Журнал отмечал, что это были не заученные роли, а глубокое проникновенное перевоплощение рабочих исполнителей в великих вершителей судеб России и чуть ли не советовал профессионалам занять у нас вдохновенные чувства. "И как после сказанного не назвать театр рабочих Орехово-Зуева спутником МХТ!" Именно тогда, в памятном 1915 году любительский театр рабочих Саввы Морозова стал спутником Московского Художественного театра.

В 1917 году Зимний театр стал называться Рабочим театром и превратился в кафедру революции и искусства. Он стал штабом большевиков города. Вход в него для всех был свободным, свободна трибуна для митингов, диспутов, собраний и концертов. Фабричные ребята-кружковцы свои постановки из сушилок казарм все чаще стали переносить на заветную сцену Рабочего театра. Так, ребята из 79-й казармы организовали свой драмкружок, а сушилку превратили в "клуб", красочно разрисовав стены этого помещения. Через некоторое время юные артисты 79-й казармы поставили на сцене рабочего театра "Бсжин луг" по рассказу И.С.Тургенева. После Октябрьской революции тесно стало в театре, и труппе Шарова пришлось потесниться. В своих учениках Шаров видел огонь желаний и удивлялся их необыкновенному трудолюбию в искусстве. Летом 1918 года подготовленную к постановке пьесу Островского "Горячее сердце" ореховские артисты начали репетировать и играть в Летнем театре. Этим же летом Московский Художественный театр уехал на гастроли в Америку. Его выступления за границей прошли успешно, труппа возвратилась в Москву. Но в Америке остались несколько ведущих артистов МХТ, в том числе и П.Ф.Шаров. Из Штатов Петр Федорович писал ореховским ученикам по театру о недоверии к советской власти, о ее пороках. По-разному относились к поступку Шарова его коллеги и ученики. Несмотря на это, он оставил у жителей Орехово-Зуева хорошую память о себе как о незаурядном режиссере и прекрасном человеке.

В конце 1917 года в здании школы №5 открылся Дом искусств. В его изостудию были собраны картины, скульптуры и другие художественные произведения и вещи из домов бежавших от революции купцов, членов фабричной администрации и других богатств. Молодые выпускники Строгановского училища А.Н.Шапошников и В.И.Взоров стали руководить отделением начинающих художников из рабочих. Хором из 200 человек руководил преподаватель пения Викуловской школы Иван Максимович Таланин. Солистов готовила музыкальная семья Гайгеровых: Андриан Николаевич, Вера Михайловна и их дочь Варя - ученица Московской консерватории. Через несколько лет Варвара Гайгерова стала концертмейстером Большого театра в Москве, вошла в первую ведущую десятку советских композиторов. В классе скрипки с учениками занимались В.И.Осокин и М.И.Побединский. В этом же 1917-м году был организован большой симфонический оркестр из непрофессиональных музыкантов - первый такого рода в России. Его организовал и им руководил С.Н.Корсаков. Сейчас это может показаться невероятным - оркестр, состоявший в основном из музыкантов-самоучек, только за период с 1918 по 1919 годы сыграл в городе и районе более 60 симфонических концертов, на которых исполнялись сложнейшие произведения. Была подготовлена к постановке опера Рубинштейна "Демон", прошедшая в Рабочем театре с большим успехом. Музыкальное сопровождение оперы осуществлялось под руководством С.Н.Корсакова и В.Гайгеровой.

В первые годы советской власти Гуслицы превратились в скопище так называемых кулаков, дезертиров, противников продналога и других деклассированных элементов. Для защиты населения от вредного влияния этих элементов в Орехово-Зуеве были организованы две агитбригады для поездки по деревням Гуслиц, в каждой - по три коммуниста и по восемь артистов-любителей. Музыкальным сопровождением в одной бригаде руководил С.Н.Корсаков, а в другой - Варвара Гайгерова. Всеми выездными концертами руководили Н.Прохоров и П.Власов.

С началом гражданской войны Клуб молодежи перешел в руки красноармейцев - Военкомата и караульной роты. Для отправлявшихся на фронт призывников и проезжавших через Орехово-Зуево воинских частей организовывались спектакли и концерты силами местных артистов. Театральным кружком в Клубе красноармейцев руководили Павел Власов и Николай Прохоров, а музыкальное сопровождение концертов организовывала и выполняла Варвара Гайгерова. С октября 1917 года и по май 1919 года жители Орехово-Зуева имели счастье видеть на сцене Рабочего театра выступления лучших трупп Москвы и других городов республики. За этот период БОЛЬШОЙ ТЕАТР поставил здесь оперы: "Кармен", "Демон", "Риголетто", "Фауст", "Лакмэ", "Майскую ночь" со Смирновым, "Евгения Онегина", "Пиковую даму", "Гальку", "Травиату", "Богему" с Собиновым, "Севильского цирюльника", "Золотого петушка", "Искателей жемчуга", дал концерты: дважды с участием Петрова, Гельцер, Жукова, Шаляпина. Московский Художественный театр дал спектакли: "Дядя Ваня", "Осенние скрипки", "У царских врат" с Качаловым, "Дворянское гнездо", "Смерть Пазухина" с Москвиным, "Дети Ванюшина", "На дне" с Качаловым и Москвиным.

МАЛЫЙ ТЕАТР ДАЛ СПЕКТАКЛИ: "Родина", "Свадьба Кречинского", "Женитьба Белугина", "Правда хорошо, а счастье лучше", "Цена жизни", "Последняя жертва", "Огни Ивановой ночи", "Без вины виноватые", "Горе от ума", "Василиса Мелентьева", "Ревизор" с В.Н.Давыдовым, "Никудышники", "Трудовой хлеб" с Правдиным, "Доходное место", "Стакан воды", "Поздняя любовь", "Ночной туман". ТЕАТР НЕЗЛОБИНА ДАЛ СПЕКТАКЛИ: "Кручина" - драма, "Казнь" - драма, "Дни нашей жизни" - драма, "Шут на троне". ТЕАТР КОРША ДАЛ СПЕКТАКЛИ: "Идиот" - драма, "Дочь улицы" - драма, "Неизвестная" - драма, "Дурак" - комедия, "Борьба за жизнь", "Ради счастья" - драма, "Потонувший колокол", "Савва" - драма, "Коварство и любовь" - трагедия, "Змейка" - комедия, "Павел Первый" - драма. В октябре 1917 года МАЛОРОССИЙСКИЙ ТЕАТР показал в Орехово-Зуеве драму "Хмара", а ПЕРЕДВИЖНОЙ ТЕАТР в июне 1918 года - "Корневильские колокола". В Рабочем театре проходили большие концерты с участием Собинова, Неждановой, Голованова, Пирогова, Катульской, Савранского, Бочарова, Стрельцова и других известных артистов страны. В городе на театральных афишах мелькали имена выдающихся актеров и певцов того времени, выступавших на сцене Морозовского театра, таких как Москвин, Качалов, Яблочкина, Книппер-Чехова, Южин-Сумбатов, Рыжов, Остужев, Блюменталь-Тамарина и других. ТАКОГО РЕПЕРТУАРА С ТАКИМ СОЗВЕЗДИЕМ ВЕЛИКИХ РУССКИХ АРТИСТОВ, КАКОЙ БЫЛ У РАБОЧЕГО ТЕАТРА ОРЕХОВО-ЗУЕВА В ПЕРИОД С 1917 ПО 1919 ГОДЫ, НЕ БЫЛО НИ У ОДНОГО ДРУГОГО ТЕАТРА СТРАНЫ.

Наступил 1919 год - год рождения в Орехово-Зуеве Театра-Студии. Из подмосковного текстильного местечка Старогоркино в Орехово приехал Лев Николаевич Королев с несколькими своими учениками. Будучи сначала председателем горисполкома, затем ГОРОНО, коммунист Королев, по профессии режиссер, организовал в городе Театр-Студию. К нему пришли лучшие силы самодеятельности Орехово-Зуева - бывший театральный коллектив П.Ф.Шарова во главе с Денисовым и Степановым. Студия представляла из себя коллектив из 115 человек: хор певчих - А.Д.Козлова, солистов - А.Н.Гайгерова, музыкантов духового оркестра и любителей оркестра и любителей струнных инструментов, художников во главе с Шапошниковым и Взоровым. С Королевым прибыл В.И.Соколов, который позднее стал работать художником в Большом театре. Машинистом сцены работал Новичков, а музыкальной частью руководили С.Н.Корсаков и В.А.Гайгерова. Мастерством актера, главным предметом театрального искусства, руководил режиссер студии Вахтангова профессор школы Щукина Захава Борис Евгеньевич, который периодически приезжал в Орехово-Зуево из Москвы. Тамара Васильевна Шаврова занималась со студийцами ритмикой, технику речи вела будущий профессор Сарычева. Биомеханику, историю театра, пластику, фехтование преподавали московские мастера сцены. С лета 1919 года многие преподаватели и актеры студии жили и учились в бывшем каменном двухэтажном доме фабриканта Брашнина. Наиболее талантливая часть молодежи готовилась к переходу из Дома искусств в Театр-Студию. Некоторые уже в 1920 году стали студийцами. Из постановок студийцев первыми были: инсценированная сказка Л.Н.Толстого "О Семене-воине", "О Тарасе-брюхане", "О Иване-дураке" и другие (репертуар 3-й студии Московского Художественного театра), рассказ А.М.Горького "Мальва", его же пьеса "На дне". Летом 1920 года преподаватели жили и занимались на даче в селе Войново-Гора, куда приезжали из Москвы Е.Вахтангов, А.Попов, В.Яхонтов и другие столичные актеры, проводившие интересные беседы о театре, его истории, о системе Станиславского. Кто-то из этих актеров, а впоследствии и Б.Е.Захава в своих мемуарах назвали Ореховскую студию "пятой студией Московского Художественного театра". Весной 1920 г . Л.Н.Львовым-Королевым была сделана пьеса Каменского "Стенька Разин", на основе которой летом того же года было осуществлено массовое представление на реке Клязьме у бывшего " купцовского поля" (у стадиона "Торпедо"). В массовом действе участвовало свыше 500 человек. Основные роли Степана Разина, Васьки-Уса, Фрола, княжны персидской исполняли артисты Театра-Студии, а народ вольный - студенты техникумов, "фабзайцы", рабочие драмкружков и все пожелавшие. По Клязьме плыли "расписные Стеньки Разина челны", а в них - главные действующие лица. На баржах-челнах и на берегу "шумели" одетые в костюмы того времени бояре, стрельцы, палачи и народ вольный. Одно зрелище проходило задругам перед заполнившими берег реки зрителями. Особое впечатление оставили эпизоды, связанные со Стенькой Разиным и персидской княжной, а также песни вольницы под оркестр. Массовое представление осуществлялось дважды: 30 апреля и 2 мая 1920 года. Роль Степана исполнял Львов, персидской княжны - Чернова, Васьки Уса - Зиняев, Алены, жены Степана - Костриченко, Савельева, Фрола, брата Степана - Титов и другие. Пьесу Каменского трудно отнести к привычным для нас формам сценических произведений. Это было коллективное представление, главным действующим лицом которого являлся народ вольный. Кое-кто называл пьесу музыкальной трагедией. Так или иначе, пьесу пожилые ореховцы вспоминают до сих пор.

После Королева режиссерской деятельностью в Орехово-Зуеве занялись Н.С.Прохоров и А.Ф.Степанов. Последний вскоре поставил пьесу А.Н.Островского "Гроза". Усвоив уроки П.Ф.Шарова, закрепив их на занятиях у Б.Е.Захавы и Л.Н.Королева, он достаточно верно и интересно сделал спектакль. Прохоровым была поставлена пьеса Беляева из крепостной жизни крестьян "Псиша". Главные роли Катерины в "Грозе" и Псиши в "Псиши" в первых постановках исполняла актриса Московского Художественного театра Вера Николаевна Попова. Она была очень довольна режиссерскими находками и оформлением спектаклей. За время существования Театра-Студии его спектакли смотрели: нарком просвещения А.В.Луначарский, видные деятели театров Москвы и страны, старые революционеры П.А.Моисеенко, И.В.Бугров и другие. За эти годы Театр-Студия поставил следующие спектакли: Горького - "Мальва", "На дне"; Л.Н.Толстого - "Сказка об Иване-дураке, Тарасе-брюхане, Семене-солдате"; Н.В.Гоголя - "Ревизор", "Женитьба"; А.Н.Островского - "Поздняя любовь", "Бедность не порок", "Свои люди, сочтемся", "Лес", "Гроза", "Доходное место", "Таланты и поклонники", "Песнь о купце Калашникове" Лермонтова, "Тартюф" Мольера, "Псиша" Беляева, "Ткачи" Гауптмана, "Бум и Юла" Шварца, "Вильгельм Телль" Шиллера, Оперу Рубинштейна "Демон", спектакли "Лесные тайны", "Дети Ванюшина", "Король Орлекин", "Саломея", "Королевский брадобрей". В апреле 1922 года Театр-Студия в полном составе выехал на гастроли в Сибирь. В Омске прошли его спектакли "Ревизор", "На дне", "Бум и Юла". Двое суток пробыл театр в Новосибирске, выступал на станции Татарской, затем в Кузбассе на станции Бочаты. Артисты давали концерты и спектакли для шахтеров, спускались в шахты, побывали на станциях Тайга и Лес-тайга. Случайно ореховская труппа встретилась с гастролировавшей в тех же местах московской капеллой Устюжанина. Три недели давали совместные концерты в Славгороде, в Омске. Солисты и симфонический оркестр были из Орехово-Зуева, а хор - Устюжанина. В середине сентября театр возвратился домой.

В первые дни НЭП театры страны стали переходить на хозрасчет. Молодому Ореховскому коллективу трудно было работать в таких условиях. После поездки по Сибири главным режиссером театра стал известный театральный деятель из Москвы Н.Аксагарский, а директором Степан Терентьев. Аксагарский преподавал историю театра и мастерство актера, он другим составом артистов поставил спектакли "Жрец Тарквиний" и "На дне". Театр-Студия продолжал быть спутником Московского Художественного театра, его третьей студией им.Вахтангова. А такие актеры, как Ломидзе, Молукова, Памфилов, Соколов, Прохоров, Степанов, стали профессиональными артистами, выступая в театральных коллективах Москвы и области.

Всему миру ныне известно имя Якова Владимировича Флиера, лауреата Всесоюзного конкурса в Ленинграде (1935 год) и международных конкурсов в Вене и Брюсселе (1936 и 1938 годы), с 1946 года профессора Московской консерватории, народного артиста СССР. А тогда, а двадцатые годы, Яша Флиер только начинал заниматься музыкой в классе С.Н.Корсакова в Орехово-Зуеве, гонял футбольный мяч с ореховскими мальчишками. Прошли годы, и одна из зарубежных газет писала о Флиере: "Здесь вчера днем в присутствии большой аудитории взорвался советский вулкан, имя которому - Яков Флиер...". Уже став всемирно известным пианистом и педагогом, Флиер неоднократно приезжал в родной город, давал концерты, встречался с друзьями детства и со своим первым учителем.

В 1928 году в Орехово-Зуеве из студии Московского Художественного театра приехали режиссеры А.Д.Попов и Марголин, которые из театрального коллектива А.Ф.Степанова и перспективной молодежи организовали ТРАМ - театр рабочей молодежи. Профессиональному мастерству трамовцев учили специалисты из Москвы: Урбанович - по физкультуре, Круминг - в речи, а также писатели Светлов, Горбатов и Щеглов. Вскоре трамовцы показали на сцене свои первые постановки "Галстук", "Жажда" Бориса Горбатова и "Цеха бурлят" - на темы молодежи Ореховского механического завода.

В 1928 году в труппу Большого театра СССР был зачислен уроженец села Войново-Гора Сергей Александрович Красовский. На сцене прославленного коллектива он пел свыше 30 лет. В его репертуар входило более 40 басовых партий. Сергей Александрович неоднократно выступал на сценах театра и дворца культуры текстильщиков Орехово-Зуева. Певец был удостоен звания "заслуженный артист РСФСР". Звания народного артиста СССР он не получил лишь потому, что некогда окончил Владимирскую духовную семинарию и был выходцем из поповской семьи.

В 1929 году в Орехово-Зуеве открылся Дворец культуры текстильщиков, в котором расположилось множество кружов художественной самодеятельности. В 1932 году при ДК был создан Дом художественного воспитания, где готовился детский актив для организации досуга юных жителей города в школах, пионерских лагерях и казармах. Им руководил Петр Сергеевич Хваруздин.

В 1933 году в Орехово-Зуеве появился новый театр для обслуживания города и района. Его организовал актер и режиссер Иван Игнатьевич Логинов. Вскоре на сцене театра появился подготовленный им спектакль "Коварство и любовь" Шиллера. В это же время Н.С.Прохоров подготовил еще и пьесу на колхозную тему "Родня". Этим небольшим коллективом заинтересовались Посред Рабис и профорганизации Москвы. Они просмотрели работы театра Московской области (по Орехово-Зуевскому району). Режиссерами Колхозного театра стали И.И.Логинов, Н.С.Прохоров и П.М.Сергеев. На лошадях, на розвальнях, с загруженными небольшими декорациями артисты Колхозного театра ездили по району, показывая свои спектакли сельским жителям.

Еще с 1924 года в городе Орехово-Зуеве широко начали развиваться кружки художественной самодеятельности, которыми руководили А.Ф.Степанов, Н.С.Прохоров, В.Ф.Антонова и другие. Наряду с постановками одноактных пьес со сцен преподносились эпизоды жизни, работы и быта текстильщиков в форме "живых газет". Немного в грубой форме, бодро, весело преподносились эти сценки, райки, частушки-Петрушки, деды-травоеды, обличая прогульщиков, бракоделов, жуликов, пьяниц, бюрократов. Сцен в городе было мало, поэтому самодеятельность приспосабливалась там, где ее не выгоняли: на кухне, в сушилке, в коридоре дома, казармы. На БПФ №1 текстильщики организовали клуб имени Моисеенко. Там по вечерам хозчасть раздвигала столы и устраивала сцену, на которой выступала талантливая молодежь.

МХАТ в Орехово-Зуево приезжал все реже и реже, связь с ним поддерживалась в основном через А.Ф.Степанова и Н.С.Прохорова. В начале 30-х годов во Дворце культуры текстильщиков была создана комсомольско-молодежная студия художественного движения под руководством Стефаниды Дмитриевны Рудневой. Студийцы выступали с оригинальным танцем "Молдовеняску" и весенней сказкой Островского "Снегурочка".

Из Москвы в Орехово-Зуево в 1935 году приехал режиссер В.Сычев с небольшим коллективом профессиональных артистов, который он объединил с труппой местного Колхозного театра в один Театр юного зрителя (ТЮЗ) Московской области. Новый театр стал обслуживать города Подмосковья: Ногинск, Павлово-Посад, Коломну, Подольск, Электросталь. В его репертуаре были пьесы: "Не было ни гроша, да вдруг алтын" Островского, "Голубое-розовое", "Матрос и школяр", "Продолжение следует" А.Брунштейна, "Хлопчик" М.Даниэля, "Страшный сон". В 1937 году базой ТЮЗа стала Москва, а затем Рязань. В эти годы на областной смотр вышли два театральных коллектива: А.Ф.Степанова с "Женитьбой Бальзаминова" (ДК текстильщиков) и Н.С.Прохорова с пьесой "Сады цветут" (клуб Подгорной фабрики).

В 1937 году в городе открылась детская музыкальная школа, одна из первых в области. Ее организовал Сергей Никанорович Корсаков. А годом раньше открылся кинотеатр "Художественный". Перед дневными сеансами в нем проходили выступления самодеятельных коллективов, а перед вечерними - профессиональных московских артистов. В 1940 году впервые был объявлен смотр детского творчества. Под руководством С.Н.Корсакова учащиеся школы №1 поставили музыкальные сказки "Русалка", "Золотой ключик", "Снежная королева". Непременным участником всех концертов был юный скрипач Борис Корсаков, ученик Центральной музыкальной школы при Московской консерватории, сын Сергея Никаноровича Корсакова.

С большой любовью вспоминают ореховозуевцы "театр Грипича". Алексей Львович Грипич с 1 сентября 1936 года руководил Орехово-Зуевским драмтеатром, выросшим из Московского областного театра-студии, созданного им в 1934 году. В числе первых трех театров страны театр Грипича осуществил в 1937 году постановку пьесы Н.Погодина "Человек с ружьем". Затем им были поставлены спектакли "Морозовская стачка" В.Богатырева, "Мать" А.Горького, "Бронепоезд 14-69" Вс.Иванова, "Свадьба" А.Симухова, "Борис Годунов" А.Пушкина, "Мещане" А.Горького, "Платон Кречет" А.Корнейчука, "Таня" Арбузова, "Двенадцатая ночь" Шекспира. Газета "Правда" 18 марта 1938 года писала об Ореховском театре: "Неутомимой творческой работой театр за три года своего существования создал большую популярность не только в городе и районе, но и за их пределами". И в этом большая заслуга Грипича, работавшего в городе на Клязьме до 1941 года.

С началом войны самодеятельные коллективы потеряли своих лучших исполнителей - они ушли на фронты Великой Отечественной. Культучреждения города превратились в госпитали. Педагоги и учащиеся детской музыкальной школы, участники художественной самодеятельности стали часто выступать с концертами по радио, на предприятиях города и района, в госпиталях перед ранеными. С.Н.Корсакову приходилось самому составлять программы концертов. Особой популярностью у слушателей пользовались его песни "Шинель", "Зенитчица" и "Казачья песня". Марши С.Н.Корсакова печатались в сборниках для красноармейских ансамблей.

Более 20 лет, начиная с 1945 года, проработала в Доме пионеров руководителем детского театрального коллектива Варвара Фокеевна Прохорова. Со спектаклями "Судьба барабанщика" А.Гайдара, "Красный галстук", "Особое задание" С.Михалкова, "Кошкин дом" С.Маршака, "Тимур и его команда" этот коллектив ежегодно выступал в Москве.

После войны домой возвратились не все защитники Родины. В Рабочем театре собрались тогда старые участники Колхозного театра. ТЮЗа, драмколлективов, чтобы создать новую театральную труппу в городе. Это было в сентябре 1945 года. А уже в январе 1946 года во Дворце культуры текстильщиков была поставлена первая после войны пьеса Островского "Не было ни гроша, да вдруг алтын". Ее постановку осуществил Н.С.Прохоров. В 1948 году в детской музыкальной школе открылось вечернее отделение. К тому времени в школе работали уже трое Корсаковых: Сергей Никанорович, его сын Борис и его жена Нина Николаевна, студентка Московской консерватории. Спустя годы Борис Сергеевич Корсаков стал солистом и концертмейстером Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио и телевидения, был удостоен звания заслуженного артиста РСФСР. В книге, написанной к 50-летию Большого симфонического оркестра, о Борисе Корсакове написано нижеследующее: "Пройдя многолетнее развитие, засверкал талант скрипача Б.Корсакова - теперь концертмейстера оркестра, яркого исполнителя и волевого руководителя струнной группы, по словам композитора Б.Чайковского, обладающего "красивым звуком и совершенной инструментальной техникой, гармоническим сочетанием эмоциональности и безупречного вкуса". Ореховозуевцы гордились и более поздним поколением музыкальной династии Корсаковых. Внук С.Н.Корсакова Андрей Борисович Корсаков становился лауреатом международных конкурсов скрипачей имени Паганини в Генуе (1965 год), в Монреале (1966 год), имени Ж.Тибо в Париже (1967 год), имени Чайковского в Москве (1970 год), имени королевы Елизаветы в Брюсселе (1971 год). Зимой 1991 года смерть оборвала жизнь еще молодого виртуоза-скрипача Андрея Корсакова, народного артиста РСФСР, преподавателя Московской консерватории, солиста Москонцерта, руководителя ансамбля старинной музыки "Концертино". Жена Андрея Корсакова Иоланта Мирошникова, выпускница Московской консерватории, училась в классе профессора Н.Емельяновой, а затем у профессора Якова Флиера. Ныне она солистка Москонцерта, лауреат премии Московского комсомола (1982 год), лауреат международного конкурса пианистов в Болгарии (1968 год), заслуженная артистка Аджарской АССР. Подает большие надежды дочь Андрея Корсакова, талантливая скрипачка Наташа Корсакова.

Филиал Детской музыкальной школы в Орехово-Зуеве открылся в 1948 году. Его организатором стал опять же С.Н.Корсаков. После смерти А.Н.Гайгерова Сергей Никанорович возглавил работу с хоросольным коллективом. Начались репетиции оперы "Евгений Онегин", намечалась работа над оперой С.Рахманинова "Алеко". На сцене ДК текстильщиков в 1952 году с успехом прошла опера Ц.Кюи "Кот в сапогах". В мае 1953 года об этом событии в культурной жизни города узнала вся страна - тогда в журнале "Советский Союз" появилась большая, красочно иллюстрированная статья о культурной жизни Орехово-Зуева. Участники оперного коллектива ДК текстильщиков принялись за новую постановку - комедию Котляровского "Наталка-Полтавка". Но смерть С.Н.Корсакова прервала репетиции.

50-е годы вошли в послевоенную историю культуры города как годы заметного оживления художественной самодеятельности. Молодая ореховозуевская певица Вивея Громова, окончив Государственный музыкально-педагогический институт имени Гнесиных, поехала в Варшаву, где много концертировала и совершенствовалась у прославленной польской певицы Эвы Бандровской-Турской. После возвращения в Москву Вивея Витальевна была приглашена в музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, где скоро стала одной из ведущих солисток оперной труппы. В репертуаре певицы центральное место занимали партии русской оперной классики - Снегурочка, Марфа, Иоланта и другие. В концертные программы Громовой вошел и старинный русский романс. Она обладала красивым голосом и настоящей культурой камерного исполнения. В настоящее время Вивея Витальевна ведет класс в Музыкально-педагогическом институте имени Гнесиных. В те годы в Орехово-Зуеве стали появляться и малоквалифицированные ансамбли, которыми руководили музыканты-самоучки. Они обслуживали танцплощадки, различные вечера, юбилеи, свадьбы, играли не ради любви к искусству, а ради наживы. Тогда и встали профессиональные музыканты на защиту настоящего искусства, стремясь оградить своих земляков от безвкусицы и пошлости.

В июле 1959 года в зрительном зале ДК текстильщиков прошел отбор в труппу одного из первых народных театров столичной области, а в феврале 1960 года театр уже осуществил свою первую постановку. Перед премьерой Народный артист Борис Александрович Смирнов торжественно разрезал ленточку и пригласил первых зрителей в зал. В этот день режиссером Еленой Соломоновной Златковской ставился спектакль "Продолжение легенды" А.Кузнецова. После его окончания зал наградил актеров восторженно овацией, которая длилась 30 минут. На сцену поднялись актеры МХАТа. К участникам спектакля обратился Б.А.Смирнов, "Словно две полноводные реки профессиональные и народные театры несут людям радость общения с высоким искусством театра. Я исполнен сегодня особым чувством радости и гордости за моего "крестника" - Орехово-Зуевский народный театр. От чистого сердца я поздравляю сегодняшних именинников за верность МХАТОВСКИМ традициям, за высокое профессиональное мастерство молодых актеров и ветеранов Театра, режиссеров и работников постановочных цехов". Затем режиссер МХАТа Г.А.Герасимов вручил артистам Народного театра памятный адрес Всероссийского театрального общества, подписанный Народной артисткой СССР Александрой Александровной Яблочкиной.

В качестве режиссера в народном театре Е.С.Златковская пробыла около года, ее сменил режиссер Борис Елистратов, поставивший в городе спектакль "Заводские ребята" З.Шура в сезоне 1960-1961 гг. Весной 1961 года в Орехово-Зуево в качестве режиссера приехал Юрий Леонидович Гринев, и началась "гриневская" полоса в творческой деятельности театра. В 1963 году он выступил на сцене МХАТ со спектаклем Островского "На бойком месте". Театр выдержал экзамен на зрелость перед строгим, но доброжелательным судьей - московским зрителем. После окончания спектакля поздравить с успехом ореховозуевцев пришли Народные артисты СССР М.Н.Кедров и Г.Г.Конский. Последний вспоминал: "Вот, думал я, буду смотреть спектакль, играют, наверно, плохо, а мне придется их похвалить. Но сейчас могу со спокойной совестью сказать: молодцы, ореховозуевцы!" Тогда художественное руководство МХАТ присвоило Народному театру Орехово-Зуева почетное звание Спутника Московского Художественного академического театра СССР имени Горького. Наступил 1965 год. Снова Москва. На этот раз в дни декады Всероссийского смотра народных театров была показана героическая драма Бориса Лавренева "Разлом". Актеров из Орехово-Зуева встречали ставшие близкими друзьями заслуженные артисты республики В.Н.Богомолов, К.И.Ростовцева, художник-гример А.Д.Горохов. Огромной радостью для всего коллектива и его шефов стало известие о присвоении Народному театру звания лауреата Всероссийского смотра. В 1967 году артисты из Орехово-Зуева стали участниками фестиваля народных театров в Москве. За успешную постановку спектакля "Два цвета" А.Зака и И.Кузнецова коллектив театра был удостоен звания лауреата Всесоюзного фестиваля народных театров. А вскоре "Два цвета" были выдвинуты на соискание премии Ленинского комсомола Подмосковья. В дни празднования 50-летия ВЛКСМ театр первым в области стал лауреатом премии Ленинского комсомола. На прославленной сцене МХАТа в 1963, 1971 и 1973 годах с большим успехом проходили спектакли Народного театра из Орехово-Зуева: "На бойком месте" Островского, "Разлом" Лавренева, "Егор Булычёв" Горького, а в последующие годы "Машенька" Афиногенова, "Четыре шутки" Чехова, "Про Федота-стрельца, удалого молодца" Филатова, "Женитьба" Гоголя и "Самоубийца" Эрдмана.

С сентября 1972 года главным режиссером театра стал один из самых одаренных его артистов Геннадий Александрович Каретников, ныне заслуженный работник культуры РСФСР, кавалер ордена "Знак почета".

В дни создания Народного театра, будучи студентом пединститута, он по конкурсу был принят в труппу театра. Помимо педагогического, он закончил и институт культуры, работал преподавателем русской литературы в школе, никогда не порывая связи с Народным театром. В 1971 году Геннадий Александрович поставил пьесу Тамары Ян "Девочка и апрель", с которой артисты неоднократно выступали на сценах местного и московских театров. С 30 мая по 5 июня 1972 года ореховозуевцы участвовали в фестивале любительских театров в чехословацком городе Табор. Это почетное право было предоставлено коллективу Министерством культуры СССР. 5 июня на сцене Таборского городского театра ореховозуевцы достойно представили спектакль "Девочка и апрель". С особым творческим подъемом играли герои спектакля Нина Чуркина и Виктор Звянин, а также актеры старшего поколения все участники молодежной студии театра. За эту постановку коллективу театра была вручена грамота жюри фестиваля, а Нина Чуркина получила диплом за лучшее исполнение женской роли. Удачливым для театра был и 1977 год. Тогда за спектакль "Молодая гвардия" он был удостоен звания лауреата Всесоюзного фестиваля самодеятельного творчества трудящихся.

По традиции в театре постоянно работает семинар руководителей драматических коллективов клубных учреждений села. Агитационно-художественная бригада Дворца культуры периодически выступала в сельских клубах. Ю.Гриневым, Г.Каретниковым и М.Сокольским на сцене театра ставились большие театрализованные представления, такие как "Октябрь, слава тебе!" (1967 год), "Юная армия - ленинцы" (1968 год), "Комсомольская юность моя" (1969 год), "Отечество славлю, которое есть" (1972 год), "Заветам Ленина верны" (1980 год), "Мы Ленинской дружбой сильны" (1982 год), "Баллада о красной стачке" (1985 год) и другие. Театр готовил много хороших спектаклей, которые посетили сотни тысяч трудящихся. За эти годы были проведены творческие вечера ведущих актеров театра. Всех их, ведущих и рядовых, объединяет одна страсть к искусству. Даже в песне, которую они поют, говорится: "Если б снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты сцены". По своей основной профессии актеры Народного театра - это врачи, учителя, инженеры, рабочие и служащие. В свободное от работы время они постоянно учатся артистическому искусству, находятся в тесном общении с коллективом МХАТа. Преданность делу, которому люди разных профессий и характеров посвящают все свое свободное время, помогла превратиться небольшому кружку самодеятельности в серьезный театральный коллектив. Хотелось бы, чтобы дело, начатое А.Н.Гайгеровым и Н.А.Корсаковым, их сегодняшние последователи продолжали более энергично и содержательно, потому что Орехово-Зуево имеет поистине исключительное культурное наследие, в истории развития которого не может сравниться ни один из подмосковных городов.

 

Необычные революционеры

 

Нет нужды перечислять заслуги перед Россией фабрикантов старообрядческого рода Морозовых. Каждый из них в большей или меньшей степени внес свой вклад в дело развития русской промышленности, культуры и благотворительности. А два представителя этой мануфактурной династии возвысились до понимания исторической роли рабочего класса.

Первый из них - Савва Тимофеевич Морозов - крупная фигура в общественной жизни Москвы и России конца 19-го - начала 20 веков, "купеческий воевода", как окрестила его пресса. О его связях с социал-демократами и помощи им рассказывают материалы в двух сборниках документов: переписке В.И.Ленина и редакции "Искры" с социал-демократами и их организациями за 1903-1905 годы.

Большую роль в росте революционных симпатий С.Т.Морозова сыграла его дружба с А.М.Горьким и актрисой МХТ М.Ф.Андреевой (партийная кличка "Феномен"), бескорыстие которой поражало Савву Тимофеевича. Учение Маркса привлекало Морозова своей активностью. Он говорил Горькому, что немногие понимают Маркса как великолепного воспитателя и организатора воли. На вопрос Алексея Максимовича, что Морозову надо от революции, Савва Тимофеевич ответил: "Твердой власти и порядка", и добавил: "Только революция может освободить личность из тяжелой позиции между властью и народом, между капиталом и трудом... Ленинское учение - волевое и вполне отвечает объективному положению дел...". Морозов систематически читал "Искру" и партийную литературу, был знаком с позицией Ленина и одобрял ее. Он называл Ленина настоящим вождем революции.

В феврале 1902 года за участие в волнениях 95 студентов Московского университета были приговорены к ссылке в Сибирь. Большая партия курток на теплой подкладке и продовольствие для ссылаемых были приобретены на деньги С.Т.Морозова. Сумму свыше 10 тысяч рублей он передал на это мероприятие через Марию Федоровну Андрееву. "Особенно кипятилась и горячилась я во время неоднократных студенческих выступлений, репрессий против них, и уж тут никакой конспирации не соблюдала - дура была, - вспоминала о тех днях Андреева. - Понять невозможно, как мне не причиняли никаких неприятностей! Должно быть, помогли негласное участие С.Т.Морозова и его забота обо мне..." С осени 1902 года Морозов как сочувствующий стал давать деньги на издание "Искры". Этому в немалой степени способствовал Горький, который позже писал: "Искра" издавалась на деньги Саввы Морозова, который, конечно, не в долг давал, а жертвовал. Это прекрасно знает В.И.Ленин". 11 марта 1903 года Ленину пишет Кржижановский: "Хорошая перспектива открывается относительно денег, но об этом впредь до осуществления даже страшно писать. Обругайте как можно скорее, как можно ядовитее и сильнее Савву Морозова. Это необходимо и очень важно для отвода глаз... "Просьба обругать Савву Тимофеевича служила в конспиративных целях, для прикрытия оказываемой им материальной помощи. В письме к М.И.Ульяновой 24 августа 1903 г . Крупская сообщает: "Сейчас крайне критический момент. Меньшинство подняло борьбу против ЦК, и мы сейчас сидим без гроша, употребив все усилия, чтобы добыть поскорей денег". В этот критический момент именно Морозов оказал существенную помощь большевикам. Посланцем партии к Горькому и Морозову был Д.И.Ульянов. Он второй раз просил обругать Савву в газете. Но эту просьбу Ленин, видимо, не выполнял, так как в ноябре вышел из редакции "Искры". Горький же вскоре устроил свидание Дмитрия Ульянова с Морозовым. Они условились о новой встрече, и Савва передал ему еще 10 тысяч рублей, прося в дальнейшем действовать через "Шаха" (партийная кличка Горького). Положение большевиков за границей становилось все более тяжелым. Многочисленные поездки по комитетам, подготовка кадров и создание общерусского политического органа РСДРП требовали много денег. В январе 1904 г . Крупская пишет Красину: "У нас нет ни гроша...". В феврале Красин приехал к Горькому в Сестрорецк, и тут же Алексей Максимович организовал встречу Красина с Морозовым, который согласился давать большевикам в год 24 тыс. рублей. 26 декабря 1903 г . полиция потеряла след приезжавшего нелегально в Россию Н.Э.Баумана. Уполномоченного ЦК РСДРП скрывали у себя на квартирах М.Ф.Андреева и В.И.Качалов. После намека полковника Джунковского на то, что актриса МХТ скрывает у себя государственного преступника, Андреева попросила Морозова незаметно увезти Баумана в другое место. На своей тройке лошадей Савва Тимофеевич перевез Баумана в собственный особняк.

Весной 1904 г . М.Ф.Андреева попросила Савву Тимофеевича принять Красина на службу, и уже в начале лета Леонид Борисович с семьей приехал в Орехово-Зуево заведовать турбинной электростанцией. Под влиянием Красина Морозов еще более стал симпатизировать большевикам, рискуя своим положением. С этого лета "Монах" (партийная кличка С.Т.Морозова) стал оказывать помощь партии систематически. Литвинов писал тогда Ленину: "Деньги ЦК все время черпает из одного лишь источника, находящегося в руках Никитича (Красина)..." Под источником подразумевался С.Т.Морозов. По рекомендации М.Ф.Андреевой на фабрике Саввы Морозова работал Николай Николаевич Кропотов, заведовавший мастерской по изготовлению бомб при МК РСДРП.

После событий 9 января 1905 г . Горький был заключен в Петропавловскую крепость. М.Ф.Андреева немедленно вызвала Савву Тимофеевича в Петербург, где он внес залог в 10 тыс. руб. за своего друга. Писателя выпустили под этот залог из крепости. Но события разворачивались круто. 9 февраля на квартире писателя Леонида Андреева жандармы арестовали ЦК РСДРП. Красину повезло - в перерывах между заседаниями ЦК он выезжал в Орехово-Зуево и ареста избежал. Чтобы спасти Леонида Борисовича, Морозов немедленно отправил его в командировку в Швейцарию для приемки новой турбины для электростанции. Никитич остался на свободе. А вскоре под залог С.Т.Морозова в 10 тыс. руб. был освобожден из-под ареста и Леонид Андреев. В.И.Ленин много слышал о С.Т.Морозове от людей, хорошо знающих "Монаха": Горького, Красина, Баумана, брата Дмитрия и других. Встретиться же лично им не довелось.

В дни февральско-мартовской забастовки рабочих фабрик С.Морозова в 1905 г . мать и пайщики, подозревая в связях с большевиками, отстранили Савву Тимофеевича от руководства правлением мануфактуры. Он был посажен родственниками под домашний арест, а затем увезен за границу на лечение. Это и другие причины вызвали у него тяжелый душевный кризис.

Горько читать строки воспоминаний А.Сереброва, относящиеся к мрачной весне 1905 г ., когда С.Т.Морозов ненадолго приезжал к нему в Питер: "Выглядел он (Морозов) постаревшим, обрюзгшим, все ломал спички и под ногти. "Горький написал мне безобразное письмо! - сказал Савва (обычно говорил "Алеша"). - Мне надо повидаться с Горьким, ...нельзя же вот так... как изношенную калошу! Я знаю - вы с ними! Вы мне многим обязаны!", и выбежал".

Свой последний взнос партии Савва Тимофеевич сделал во Франции. Третьему съезду РСДРП, проходившему в Лондоне с 12 по 27 апреля 1905 г ., срочно потребовалось как минимум 1200 руб. денег. Член ЦК, финансист партии Красин вспоминал: "Я поехал к Савве Тимофеевичу в Виши... Последний взнос был получен мною лично от Морозова за два дня до его трагической смерти..." Вынув из внутреннего кармана пакет, Савва Тимофеевич сказал Красину: "Это последнее. Все, что смог". Но и после своей смерти С.Т.Морозов оказал помощь большевикам. При жизни он не раз предсказывал М.Ф.Андреевой, как революционерке, нищую старость или смерть под забором. Чтобы материально обеспечить ее будущее, Морозов застраховал свою жизнь на сумму в 100 тыс. руб. на предъявителя, а полис передал любимой женщине, заранее зная, что эту сумму Мария Федоровна на себя не потратит, а отдаст на нужды партии. В дальнейшем так оно и случилось. 60 тыс. руб. Андреева передала в распоряжение ЦК РСДРП, а 40 тысяч были распределены между стипендиатами С.Т.Морозова, которые после его смерти остались без всякой помощи.

В последовавшие после поражения декабрьского восстания годы реакции власти и их печатные органы обрушились на покойного Морозова, единодушно осуждая его революционные связи и называя виновниками его гибели социал-демократов, которые без малого полсостояния по простоте Морозова у него вытянули. А граф Витте добавлял: "Морозовы и другие питали революцию своими миллионами..." Н.К.Крупская отмечала, что материальная помощь, оказанная С.Т.Морозовым большевикам, принесла значительно большую пользу, нежели деятельность какого-то другого отдельно взятого революционера.

"Самодержавие ставит тысячи препятствий широкому развитию производительных сил и распространению просвещения, возбуждая этим против себя не только мелкую, но иногда и крупную буржуазию", - писал В.И.Ленин. Его мысль продолжает Ф.И.Шаляпин: "И ведь все эти русские мужики, Алексеевы, Мамонтовы, Сапожниковы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины - какие все это козыри в игре нации. Ну, а теперь это - кулаки, вредный элемент, подлежащий беспощадному искоренению!.. А я никак не могу отказаться от восхищения перед их талантами и культурными заслугами. И как обидно мне знать теперь, что они считаются врагами народа, которых надо бить...".

Лет шесть тому назад я посетил ныне действующую церковь Рождества Богородицы в селе Нестерово близ Орехово-Зуева. Слева от иконостаса стояла икона, обрамленная богатым деревянным окладом (ее украли два года назад). Это икона святого мученика Саввы-Стратилата. В нижней части ее была прикреплена латунная планка в вечное воспоминание "безвременно скончавшегося 13 мая 1905 года незабвенного директора Правления, заведовавшего фабриками Товарищества, Саввы Тимофеевича Морозова, неустанно стремившегося к улучшению быта трудящегося люда". Это один из многих красноречивых фактов, подтверждающих большую популярность С.Т.Морозова среди рабочих и служащих, любовь к нему "трудящегося люда". В заключение приведу слова Андрея Майданова, сказанные им о С.Т.Морозове в очерке "Искренний революционер": "Представлю его даже принявшим Октябрь и определившим в нем свое не пассивное место. Можно представить его заполночь сидящим с Лениным в Совнаркоме, спорящим с Красиным, Чичериным, Воровским, дискутирующим с Луначарским, убеждающим Дзержинского или соглашающимся с ним. Но нельзя представить его и Сталина вместе с "хозяйской" спецбригадой со-вождей. Ни на миг".

Другой выходец из старообрядческого Морозовского рода Николай Павлович Шмит был сыном мебельного фабриканта Павла Александровича Шмита, женатого на Вере Викуловне Морозовой, дочери фабриканта Викулы Елисеевича Морозова, старообрядца-беспоповца. После смерти отца в сентябре 1902 года Н.П.Шмит, студент Московского университета, стал хозяином фабрики, выкупив дело у младшего брата и сестер. Большое влияние на Николая Павловича оказал помощник присяжного поверенного, член МК РСДРП М.А.Михайлов (подпольная кличка "дядя Миша"), который в студенческие годы был приглашен репетитором к детям фабриканта П.А.Шмита". Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмит, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве на Пресне, в 1905 году целиком перешел на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на "Новую жизнь", на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. Полиция называла фабрику Шмита "чертовым гнездом". Во время Московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает имущество большевикам", - писала Н.К.Крупская в воспоминаниях о В.И.Ленине. Идейными наставниками Н.П.Шмита были М.А.Михайлов и В.И.Шанцер, возглавлявший МК РСДРП. В 1904 году Н.П.Шмит стал субсидировать (по 75 рублей ежемесячно) газету "Голос труда", редактором которой был В.Шанцер, а с лета 1905 года стал ежемесячно выделять по 150 рублей на издание газеты "Рабочий", органа ЦК РСДРП. В сентябре 1905 года М.А.Михайлов познакомил Н.П.Шмита с А.М.Горьким, который попросил взаймы 15 тысяч на издание большевистской газеты "Новая жизнь". 8 октября Шмит удовлетворил просьбу Алексея Максимовича, предварительно получив в конторе Товарищества мануфактуры Викулы Морозова из дедушкиного наследства 3 тысячи рублей наличными, а на 12 тысяч рублей - чек в Волжско-Камский банк. С 27 октября газета стала выходить ежедневно. С приездом В.И.Ленина в начале ноября из эмиграции в Петербург она стала издаваться под его руководством, являясь фактически центральным органом партии в этот период.

На своей фабрике Н.П.Шмит ввел 9-часовой рабочий день, повысив при этом зарплату рабочим. Он полностью выплачивал зарплату рабочим за дни забастовки. Осенью 1905 года Николай Павлович приобрел на 750 рублей 15 маузеров для защиты фабрики от черносотенцев, для вооружения рабочих дружин выделил 20 тысяч на покупку 400 маузеров. 19 октября 25 тысяч рублей им были получены в правлении Товарищества мануфактур Викулы Морозова. Из них 20 тысяч он отвез на квартиру А.М.Горького, где его ждали хозяин квартиры и Михайлов. Свою фабрику Шмит превратил в вооруженную цитадель большевизма. Еще до ареста Шмит говорил Горькому, что все свое имущество он передаст большевикам, а будучи в тюрьме, он говорил об этом своим сестрам Екатерине и Елизавете. О распоряжении Шмита Елизавета Павловна немедленно передала Л.Б.Красину, ведавшему финансами партии.

"Московский социал-демократ Шмит, довольно богатый человек, был арестован во время революции и умер в одной из тюрем Москвы, - писал В.И.Ленин. - Умирая, он завещал свое состояние большевикам. Само собой разумеется, это завещание, сделанное устно, не имело никакой юридической силы. Тем не менее, сестры Шмит, которые получили его наследство, хотели распорядиться им согласно воле своего брата...".

Согласно завещанию деда и бабки В.Е. и Е.Н.Морозовых Н.П.Шмиту как одному из наследников, достался капитал в виде дивидендов на паи и процентов в сумме 244 тысяч 827 рублей. В 1908 году общая сумма капитала Н.П.Шмита составила 257 тысяч 966 рублей 70 копеек. Каждая из сестер получила по 128 тысяч 983 рубля 35 копеек. О судьбе доли Ел.П.Шмит рассказывает Н.К.Крупская: "Младшая сестра Николая Павловича - Елизавета Павловна Шмит доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла еще совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой - могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, но брак был фиктивным. Фактически Елизавета Павловна была женой другого большевика - Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам".

Старшая сестра Шмита - Екатерина Павловна и ее муж Н.А.Андриканис передали большевикам, и то через суд, не всю долю наследства. Вот что об этом пишет В.И.Ленин: "Одна из сестер - Екатерина Шмит (замужем за господином Андриканисом) оспорила деньги у большевиков. Возникший из-за этого конфликт был урегулирован третейским решением, которое было вынесено в Париже в 1908 году при участии членов партии социал-революционеров... Этим решением было постановлено передать деньги Шмита большевикам. Другая сестра Шмита - Елизавета Шмит (замужем за господином Игнатьевым) передала деньги большевикам без третейского суда".

Наследство Н.П.Шмита в годы реакции значительно укрепило материальное положение партии. Его деньги были использованы и для организации нескольких подпольных типографий в России.

И Савва Тимофеевич Морозов, и Николай Павлович Шмит похоронены в Москве по обрядам, существовавшим со времен Киевской Руси, как старообрядцы. Савва Тимофеевич - на Рогожском, а Николай Павлович - на Преображенском старообрядческих кладбищах.

 

Жертвы первой русской революции

 

Прогуливаясь по перрону железнодорожного вокзала в ожидании электрички, жители и гости Орехово-Зуева невольно останавливаются напротив мемориальной доски на стене здания вокзала и читают: "В декабре 1905 года на станции Орехово жандармами и казаками был обстрелян специальный поезд ковровских железнодорожных мастерских с участниками всеобщей стачки рабочих Московского железнодорожного узла. При этом были убиты активные революционеры: Кангин Вячеслав Федорович, Гунин Иван Ксенофонтович, Талантов Флегонт Васильевич, Соколов Сергей Александрович, Соловьев Анисим Лаврентьевич, Малеев Александр Яковлевич". Мало кто знает о подробностях этого кровавого злодеяния, совершенного в самом разгаре первой русской революции 1905-1907 гг. на станции Орехово. Известно, что началом революции послужили события 9 января (22 декабря) в Петербурге. На следующий день началась всеобщая забастовка в Москве. Революция вызвала брожение среди крестьян и череду восстаний в армии и на флоте. Развернувшаяся борьба крепла под боевыми большевистскими лозунгами: о массовых политических стачках; о введении революционным путем 8-часового рабочего дня; о создании революционных крестьянских комитетов для проведения всех демократических преобразований в деревне вплоть до конфискации помещичьих земель; о вооружении рабочих. Революция проходила в обстановке неудачной русско-японской войны.

Стачечная борьба в Орехово-Зуеве и Коврове развернулась сразу после кровавого воскресенья. 20 января 1905 года забастовали ткачи фабрики Викулы Морозова, 14 февраля началась февральско-мартовская стачка рабочих Саввы Морозова, а в Коврове работа железнодорожных мастерских остановилась 16 января. 15 марта стачку начали ковровские ткачи, объявившие ряд экономических требований к своему хозяину фабриканту Треумову, наживавшемуся на малых расценках.

"От спячки - к стачке, от стачки - к вооруженному восстанию, от восстания - к победе - таков наш путь, путь рабочего класса!" - писал в своем воззвании в сентябре 1905 года Московский большевистский комитет. Москва стала центром революционной борьбы в стране. 7 (20) октября было остановлено движение на Московско-Казанской железной дороге и станции Москва. Забастовали рабочие и служащие Московско-Курской, Нижегородской и Муромской железных дорог. 16 октября бастовали уже все железные дороги страны. 17 октября стачка стала Всероссийской политической, в ней участвовало свыше 2 миллионов человек. Лозунгами стачки были: "Долой самодержавие!", "Да здравствует демократическая республика!" Перепуганное царское правительство 17 октября издало манифест, в котором обещало "незыблемые гражданские свободы" и "законодательную Государственную Думу".

10 октября 1905 года рабочие ковровских железнодорожных мастерских (1200 чел.) объявили стачку и выдвинули требования из 15 пунктов. На следующий день забастовали рабочие бумаготкацкой фабрики Треумова (свыше 6000 чел.). Стачечные комитеты находились под влиянием местных социал-демократов, в помощь которым из вышестоящих инстанций в Ковров были направлены опытные партийцы Анна Корнева и Павел Барабанов. К этому времени Ковровская организация РСДРП имела свои кружки в вагонно-слесарной, вагонно-столярной и сборно-паровозной мастерских, в кузнице и на фабрике купца Треумова. В середине октября железнодорожное сообщение с Москвой было прекращено. В связи с этим в Ковров для наведения порядка из Владимира прибыла рота солдат. Для того, чтобы узнать, есть ли ответ на требования рабочих, на митинге была избрана делегация, в состав которой вошли А.Иванов, Г.Соловьев, В.Кангин, Ф.Буйдинов, А.Соловьев, В.Шеханов. Делегация побывала в Москве и узнала, что никакого решения по предъявленным требованиям рабочих нет. Ковровские власти в ходе забастовки рабочих по предложению жандарма Корнилова собирались арестовать 80 самых активных рабочих. Первыми в составленных списках числились партийные. По предложению члена РСДРП Вячеслава Кангина было решено физически уничтожить Корнилова. В ночь с 12 на 13 октября ненавистный жандарм был убит, а после 17 октября остальные жандармы покинули Ковров. Вскоре пришли вести, что начальник железной дороги согласился на увеличение заработка рабочим и оплату дней забастовки. Для обсуждения других требований он предложил прислать делегатов в Москву, так как в первопрестольную собирался приехать министр путей сообщения Немешаев. Была избрана делегация из 15 человек, в нее вошли А.Иванов, Б.Буйдинов, Г.Соловьев, Котляр, А.Паршин, А.Соловьев, Ф.Скворцов, В.Шеханов, И.Гунин, Сеннов, Ф.Иванов, Маракушев, Голубенков и другие. Ковровская делегация пробыла в Москве около недели и вернулась с хорошими известиями - требования забастовщиков удовлетворены, московские рабочие передали наказ - быть наготове накануне ожидаемого вооруженного восстания. В эти же дни вышедший из подполья партийный комитет был переизбран. Помимо железнодорожников Н.Ляхина, И.Гунина, фабричных и городских А.Винокурова, Асташева, Болконского и Челышева, в него дополнительно вошли рабочие от машинно-паровозного цеха В.Кангин и А.Иванов. Несмотря на то, что своим циркуляром от 3 декабря 1905 года министр путей сообщения запретил союзы железнодорожников, в Коврове не прекращалась организация профсоюза железнодорожников.

5 декабря 1905 года ковровская делегация выехала в Москву на конспиративный съезд железнодорожников, на который должны были съехаться представители 29 железных дорог России. Но на съезд ковровцы не попали, так как представляли не всю железную дорогу, а лишь один из ее участков. 7 декабря делегация возвратилась в Ковров, привезя с собой воззвание ко всеобщей Российской забастовке.

7 декабря Московский Окружной комитет РСДРП постановил начать политическую стачку, которая перешла в открытое вооруженное восстание. Боевые дружины Московско-Казанской железной дороги захватили привокзальный район и железнодорожный узел. Движение поездов до Нижнего Новгорода прекратилось. Связь с революционной Москвой бастовавших ковровцев прервалась. Для восстановления связи партком послал делегацию, которая на паровозе с одним пассажирским вагоном доехала до Павлово-Посада. А оттуда на лошадях до Москвы. Узнав о положении дел в столице, делегация возвращалась домой. Обязанности машиниста паровоза Б 63 исполнял Александр Малеев, его помощником был Михаил Лютов. Остальные делегаты ехали в единственном вагоне второго класса. О приближении "делегатского поезда" начальнику станции Орехово Григорьеву доложил дежурный по вокзалу Голубев. Григорьев немедленно прибыл на станцию в сопровождении полиции и отряда астраханских казаков. Семафор закрыли, на рельсы положили башмаки Бюссинга. Паровоз ковровцев остановился, и помощники машиниста стали заливать его водой. Навстречу локомотиву пошел составитель поездов Казаков. Во время маневрирования паровоза казаки открыли по нему стрельбу. Завязалась перестрелка, ковровские рабочие отвечали залпами из револьверов. Стрельба с обеих сторон продолжалась около 12 минут. Машинист Александр Малеев был убит прямо в кабине паровоза, а помощник машиниста Михаил Лютов ранен. Иван Гунин, отстреливаясь, убил ореховского пристава Павлова, но и сам получил смертельное ранение. Казаки в ходе перестрелки убили вышедшего из вагона Анисима Соловьева. Кроме того, убитыми оказались сцепщик вагонов Казаков и сын сторожа топлива Федор Тюрин. Раненый помощник машиниста Михаил Лютов сумел тронуть паровоз, который, набирая скорость, ушел в сторону Покрова. Начальнику станции Усад из Орехова сообщили о приближении ковровского "делегатского поезда". Принятые им меры - башмаки Бюссинга, набросанные на железнодорожное полотно, рельсы и шпалы, не помогли. Паровоз их сбил и ушел к Покрову, где ему снова пришлось преодолевать заграждения. Тендер и нефтяной бак паровоза оказались пробиты пулями, поэтому ковровцы приняли решение остановиться на 102 версте. Ночью, блуждая по болотам и лесу, делегаты добрались до Покрова, где раненого Лютова оставили в больнице. Делегат Котляр был арестован и избит казаками. Остальные наняли лошадей и на них доехали до Владимира, а оттуда до Коврова. Паровоз с трупом Малеева был приведен на станцию Покров.

По прибытии в Ковров по требованию рабочих и по просьбе родственников убитых спешно был сформирован поезд для поездки в Орехово, чтобы забрать тела машиниста Малеева, кровельщика Соловьева и кузнеца Гунина. Поехали жены, дети, другие родственники убитых, а также изъявившие желание, всего 50 человек. Руководство поездом было поручено Вячеславу Кантону, Михаилу Казакову, Андрею и Федору Ивановым. Во избежание предполагаемого задержания поезда в пути следования по предложению уполномоченных Бюро союза железнодорожников во Владимире часть ковровских рабочих, не имевшая родственных отношений к убитым и имевшая при себе оружие, сошла и возвратилась в Ковров. 13 декабря поезд подошел к станции Орехово и остановился за семафором. Ковровцев уже ждала сотня казаков. Обстановка в эти дни в Орехово-Зуеве была накалена до предела. Владимирский губернатор после "красных похорон" Павла Черепнина и штурма казаками 30-й казармы объявил вотчину Морозовых на военном положении, шли массовые обыски и аресты партийцев, членов Совета рабочих депутатов и дружинников. В таких условиях, плюс к этому месть за убитых двумя днями раньше пристава Павлова, сцепщика вагонов Казакова и сына сторожа Тюрина, ковровцам нельзя было ожидать положительных переговоров с Ореховской властью. Но они рискнули. В результате ушедший на переговоры В.Кангин был забит прикладами, появившегося за ним рабочего Иванова казаки ранили, избили и бросили полуживого в сарай. Несколькими минутами позже бежавшие в Орехово рабочие С.Соколов и Ф.Талантов получили смертельные ранения. Обстрелянный поезд был несколько раз обыскан казаками под плач и возмущение находившихся в нем родственников погибших. На следующий день ковровцев отправили домой, тела погибших взять не разрешили. С наступлением сумерек один добрый ореховский железнодорожник увел на частную квартиру очнувшегося в сарае раненого ковровца Иванова. Позже Иванов при первой же возможности бежал из Никольской больницы. По прибытии домой жены с детьми и родственники убитых прямо с поезда пришли на собрание местных партийцев. Ковров в эти черные трудные дни был неузнаваем: звучали похоронные марши, рыдали женщины и даже мужчины, на митинге произносились клятвенные речи с угрозами в адрес царских опричников. Дружинники после собрания и митинга стали разрушать телеграфное и телефонное сообщение между Москвой и Нижним Новгородом, а также между учреждениями города. О кровавых событиях на станции Орехово губернатор сообщал Управляющему министерством внутренних дел: "...13 декабря из ковровских железнодорожных мастерских выезжала группа рабочих в 50 человек в Орехово за трупами убитых делегатов. Один выстрелил в казаков, после чего последние убили троих, одного ранили (Андрея Иванова - примечание), а остальные были обысканы и отправлены в Ковров. Все тела убитых рабочих не выданы. Похоронены на месте: Орехово-5, Покров-1. Арестовано ковровских делегатов - 4...".

Вскоре в Ковров прибыли солдаты, но стреляли не в рабочих, а вверх. Их заменили другим подразделением из Владимира, а также астраханскими казаками из Орехова. По вечерам начались аресты и избиения рабочих. В Покрове в больнице арестовали Михаила Лютова. Ковровские железнодорожные мастерские были закрыты. 17 декабря движение по железной дороге возобновилось, но на всякий случай 20 декабря в город прибыла еще сотня донских казаков. Присланные войска только к 1 января 1906 года навели порядок в Коврове. Работы в железнодорожных мастерских возобновились под наблюдением полиции. 400 человек "неблагонадежных" (все члены РСДРП) остались без работы.

В декабрьские дни по Ковровской организации РСДРП был нанесен тяжелый удар. Подверглись аресту и получили различные наказания по суду члены социал-демократической организации Михаил Лютов, Анна Корнева, Михаил Барабанов, а также члены Бюро союза железнодорожников Котляр и Г.Соловьев. Рабочий класс отступал, начались годы реакции.

На Ореховском кладбище у восточной ограды участка, отведенного для захоронений татарского населения, за низкой чугунной оградой находятся три могилы, облицованные белой керамической плиткой. Сбоку на деревянной доске напечатан текст: "Здесь похоронены делегаты Всероссийского съезда железнодорожников города Коврова, расстрелянные на станции Орехово царскими палачами за активную революционную борьбу в дни первой русской революции 10 декабря 1905 года". Каждый год накануне Дня Победы 9 мая сюда приезжают ковровцы, подкрашивают ограду и доску, обихаживают могилы и возлагают на них цветы.

 

А.М. Горький и ореховозуевцы

 

Много исходил российских дорог Максим Горький, оставляя порой не только радостные, но и печально-горькие следы. Был он, и не раз, в Орехово-Зуеве, гостил у Саввы Морозова. Однако расскажем об этом более подробно.

С Орехово-Зуевом, крупным текстильным центром Подмосковья, Алексей Максимович находился в постоянной связи. Отсюда он черпал богатый материал для создания ряда выдающихся произведений так называемого "социалистического реализма". Факты показывают, что произведения писателя активно формировали революционное сознание рабочих-текстильщиков. Не случайно слова горьковского Нила: "...права не дают, права берут" органически вошли в одну из прокламаций, выпущенную в 1905 году в Орехово-Зуеве, призывавшую к свержению самодержавия. Связь писателя с Ореховским краем зародилась на заре пролетарского движения в России и особенно расширилась и укрепилась она в последующие годы.

Алексей Пешков впервые встретился с Н.Е.Федосеевым в Казани, неоднократно беседовал с ним. О встрече с Николаем Евграфовичем Горький рассказал в повести "Мои университеты": "О Федосееве я уже слышал как об организаторе очень серьезного кружка молодежи, и мне понравилось его бледное нервное лицо с глубокими глазами. Идя со мной полем, он спрашивал, есть ли у меня знакомства среди рабочих, что я читаю, много ли имею свободного времени..." Чуть позже Федосеев помог Пешкову сблизиться с рабочими Казани, среди которых были ткачи из Никольского (вотчины Морозовых). В отзыве на рукопись "История Трехгорной мануфактуры" Горький писал: "В конце 80-х годов на Казанской фабрике Алафузова работали ткачи Морозовых". В "Моих университетах" он продолжал: "Особенно близок был мне старик-ткач Никита Рубцов, человек, работавший почти на всех ткацких фабриках России". "У нас - у Морозова на фабрике - было дело", - говорил Рубцов в беседе с Алексеем Пешковым. В лице Никиты Рубцова Горький нарисовал типичного рабочего-ткача Морозовской мануфактуры. "Лексей ты мой Максимыч, молодой ты мой, новый челночек!" - говорил он Пешкову, - надо, чтобы люди сами на себя рассердились, опровергли бы свою подлую жизнь, - во-от!.. Помяни мое слово: недотерпят люди, разозлятся когда-нибудь и начнут все крушить - в пыль сокрушат "пустяки свои". Недотерпят..." У Никиты Рубцова читатель найдет много общего с Петром Моисеенко. Встречи и дружба молодого Горького с рабочими фабрик Нижнего Новгорода, Казани, где работали бывшие Никольские текстильщики, расширили его жизненный кругозор. Свой взгляд он устремил в сторону пролетариата и его вождей. Горький не поддался в те годы модным соблазнам народнических теорий. "Народники значения Морозовской стачки не поняли, отнеслись к ней безразлично, а некоторые враждебно", - писал Алексей Максимович литературоведу И.А.Груздеву. С приходом молодого Горького в литературу читатели услышали про смелых Соколов и Буревестников. Эти образы навеяны революционной борьбой рабочих, в них чувствуются отзвуки орехово-зуевских событий 1885 года. Руководители Морозовской стачки П.А.Моисеенко, В.С.Волков и Л.И.Иванов - это первые Соколы и Буревестники революции. В послеоктябрьское время Горький требовал, чтобы все книги об истории фабрик и заводов России отражали опыт орехово-зуевских рабочих, особенно их стачки 1885 года.

Факты посещения писателем Орехово-Зуева документально не установлены. Но есть такие воспоминания, которые внушают полное доверие и требуют лишь конкретных уточнений. С Саввой Морозовым Горький познакомился в 1900 году за кулисами Художественного театра в Москве. Более чем вероятно, что Савва Тимофеевич пригласил Алексея Максимовича в Орехово-Зуево, а последний принял приглашение. Г.М.Звонилкин на страницах газеты "Орехово-Зуевская правда" приводил воспоминания дворника Морозовых Т.Пониматкина: "Как-то вечером я выехал на лошадях к поезду из Москвы, с которым должен был возвратиться Савва Морозов. Фабрикант приехал в сопровождении высокого худощавого человека с рыжеватыми усами, в широкополой шляпе. Человек отрекомендовался Пешковым и пожал мне руку. В Орехово-Зуеве Пешков пробыл несколько дней, знакомился с жизнью рабочих. Но особенно много он беседовал с Саввой Морозовым, который подробно рассказывал ему всю историю "династии Морозовых". Воспоминания Пониматкина подтверждают факт приезда писателя в Орехово-Зуево, предположительно это был 1902 год. Имеется и более убедительное мемуарное свидетельство о приезде Алексея Максимовича в Орехово. Цирковой артист Иван Лазаревич Филатов, содержавший в 1903-1904 годах небольшой цирковой "балаган", поставил пьесу Горького "На дне" и разъезжал с этой постановкой по разным городам России. С писателем И.Л.Филатов познакомился в 1903 году. В "балагане" Филатова в течение 12 лет работал большой приятель Горького А.И.Орлов, которого писатель посещал неоднократно. "Я до безумия люблю это народное зрелище", - признавался Горький Филатову и Орлову. В одиннадцатом номере журнала "Цирк" за 1958 год была опубликована статья А.Г.Лебедевой "А.М.Горький и цирк", а в издательстве "Искусство" за 1962 год вышла работа В.Филатова и А.Аронова "Медвежий цирк". В одной из них читаем: "На дне" ставилось в балаганах Филатова в Орехово-Зуеве, Алатыре, Симбирской губернии, в Саратове на пасхальных гуляньях и особенно большой успех имело в Пензе. Горький приезжал к Орлову и в Орехово-Зуево, и в Алатырь, и в Пензу и жил у него по нескольку дней..." Сам Алексей Максимович ничего не говорит относительно своих поездок в Орехово-Зуево. Может быть, подобные сведения содержатся где-либо в неопубликованных рукописях писателя, а возможно этот факт им нигде не был зафиксирован.

Алексей Максимович Горький был в близких связях с участником орехово-зуевского подполья М.Багаевым, хорошо знавшим И.В.Бабушкина. В свою очередь Бабушкин был в дружбе с Н.Э.Бауманом, а Бауман дружил с Горьким. О революционных событиях в Орехово-Зуеве накануне 1-й русской революции Алексей Максимович узнал от Л.Б.Красина, который работал в 1904 году на электростанции у Саввы Морозова в Никольском. Начало знакомства Горького с Красиным связано с Орехово-Зуевом. Леонид Борисович писал: "Горький напал на мысль привести меня в прямой контакт с известным крупным фабрикантом Орехово-Зуева С.Т.Морозовым, с которым у Горького к тому времени по Московскому Художественному театру установились достаточно близкие отношения... Расчет Горького состоял в том, чтобы привлечь меня непосредственно на службу к Савве Морозову". Как известно, писатель осуществил свое намерение. Морозов пригласил Красина в Орехово-Зуево строить турбинную электростанцию, и в 1904 году Леонид Борисович стал первым ее заведующим.

Накануне революции 1905 года и в ходе ее Горький вступил в теснейшее соприкосновение с многочисленными представителями революционной социал-демократии, с рабочими и интеллигентами-большевиками. Екатерина Павловна Пешкова рассказывала, что Алексей Максимович неоднократно встречался с рабочими Орехово-Зуева и Иванова, что в их семье долгие годы жила Олимпиада Дмитриевна Черткова, жительница Орехово-Зуева. Муж Чертковой Захар Васильевич Сильвестров исполнял обязанности технического помощника Алексея Максимовича. В своих письмах Горький не раз упоминал имя Олимпиады Дмитриевны, которая умерла в 1951 году. Он получал от нее нужную информацию об Орехово-Зуеве, о его людях и событиях. В письме Чертковой от 10 января 1927 года писатель спрашивает Олимпиаду Дмитриевну, помнит ли она "легенду о Савве Морозове", которая бытовала в среде рабочих Орехово-Зуева. "Он (Горький) прекрасно знал, что происходило в то время в вотчине Морозовых, сведения получал от Красина и своей служанки Липы, которая родилась и выросла в Орехово-Зуеве, часто приезжала в родной город", - пишет Иван Переверзев в работе "Горький и Орехово-Зуево". Далее он приводит интересный факт, связанный с описываемыми событиями: "Проходивший ночью пассажирский поезд из Нижнего Новгорода, в котором находился Горький, по расписанию должен был задержаться на станции Орехово. Железнодорожное начальство запретило делать остановку. Несмотря на полночь, со всех районов города шли рабочие к вокзалу, у железнодорожного полотна скопилась толпа людей, она росла, охваченная возмущением. Полиция думала, что толпа готовится освободить писателя. Раздались глухие возгласы: "Свободу Горькому! Долой самодержавие!" Поезд, не останавливаясь, проследовал мимо станции. Рабочие расходились, у них росла ненависть к царю". Революционные события в Орехово-Зуеве были одним из тех мощных творческих толчков, которые помогли Горькому создать великолепную книгу о революционном рабочем классе - роман "Мать", который получил высокую оценку В.И.Ленина. Е.П.Пешкова в беседах с С.Л.Гольдиным (Нелидовым) в 1958 и 1962 годах подтвердила, что многие факты из орехово-зуевской действительности явились материалом для таких крупных произведений Горького, как "Враги", "Васса Железнова", "Дело Артамоновых", "Егор Булычов и другие", "Жизнь Клима Самгина", "Мать" и других. В одном из писем к В.Десницкому Алексей Максимович вспоминал: "Мысль написать книгу о рабочих явилась у меня еще в Нижнем, после Сормовской демонстрации. В то же время начал собирать материал и делать разные заметки. Савва Морозов дал мне десятка два любопытнейших писем рабочих к нему и рассказывал много интересного о своих наблюдениях фабричной жизни". Надо же было так распорядиться судьбе, что главный герой романа "Мать" Павел Власов (Петр Заломов) зимой тяжелейшего военного 1942 года оказался в Орехово-Зуеве. Об этом писал в "Орехово-Зуевской правде" в заметке "Сошедший со страниц книги" С.Кричко из города Бобруйска: "Зимой 1942 года я работал оперуполномоченным транспортной милиции на станции Орехово-Зуево... Однажды ко мне в кабинет попросил разрешения войти мужчина лет 65, необычайно полный и давно не бритый... Сразу узнав в нем человека из блокадного города, я поспешил к нему и... предложил сесть. Он... протянул мне партийный билет. Я раскрыл партбилет и прочитал: "Заломов Петр..." Он произнес: "Я - друг Алексея Максимовича Горького, а по роману "Мать" - Павел Власов". Взволнованный неожиданной встречей, я не сразу нашел, как ответить... попросил Заломова изложить свою просьбу... и доложил первому секретарю Пашкину... Через несколько минут секретарь и другие товарищи из горкома приехали на станцию. "Нас везут на Кавказ, - сказал Заломов, - дорога туда будет очень долгой, а я в пути следования от Ладоги до вас уже похоронил близкого мне человека. До Кавказа я не доеду. В Горьком живет моя дочь, и если можно, прошу отправить меня к ней". Черная "эмка" понеслась за Клязьму, в Зуево, и возвратилась с врачом и завторгом города. Заломова посадили в машину и увезли. Через несколько часов он, улыбающийся, снова вошел в мой кабинет и со слезами радости сказал: "Верю, что война скоро кончится, и я вернусь в Ленинград. Если будете там, заходите. Я вас никогда не забуду! Жизнью своей обязан!" Пашкин до отъезда Заломова находился на вокзале, лично проверил термос с бульоном, упаковку других продуктов, затем проводил гостя до купе спального вагона. Мы дали несколько телеграмм тем, кто должен был встретить Заломова в Горьком... Прошло несколько лет. В мае 1948 года я услышал по радио выступление Петра Заломова из Ленинграда. Он со словами напутствия в жизнь обращался к советской молодежи. Слушая его, я вспоминал необычную встречу в трудном 1942 году на станции Орехово-Зуево".

На создание пьесы "Враги" Горького вдохновила непримиримая борьба орехово-зуевских рабочих с фабрикантами Морозовыми. Эта пьеса открыла новую эпоху в русской и мировой драматургии. В ее основу легли подлинные события, имевшие место на Никольской мануфактуре в 1905 году, о которых хорошо знал Алексей Максимович.

Анализ повести "Дело Артамоновых" позволяет придти к заключению, что канвой этого произведения послужила история семейства фабрикантов Морозовых. В книге А.Сереброва-Тихонова "Время и люди" можно найти прямое указание на то, что "Дело Артамоновых" задумано Горьким под влиянием и на основе рассказов о родословной семьи Морозовых, которые писатель слышал от С.Т.Морозова. "Рассказывал я как-то Горькому нашу родословную, - говорил Савва Тимофеевич, - ему понравилось. Собирается роман писать, и даже название придумал - "Артамоновы". Может выйти поинтереснее Фомы-то Гордеева. Там что - купцы! Эка невидаль! А тут, можно сказать, вся история российской промышленности. Взять хотя бы моего деда - Савву Морозова. Фигура! Родился крепостным, а умер фабрикантом". Читая повесть, можно убедиться, что образ Ильи Васильевича Артамонова в ряде случаев "списан" со старшего Морозова - Саввы Васильевича. Ряд черт Алексея Артамонова напоминают младшего Морозова - Савву Тимофеевича. Один из Артамоновых, Мирон, подобно Ивану Викуловичу Морозову, организовал в городе футбольную команду, завел библиотеку. Никита Артамонов напоминает Елисея Саввича Морозова, который усиленно занимался изучением религиозных вопросов, а затем устранился от дел. События повести происходят в местах, напоминающих Орехово-Зуево и его окрестности. Кроме того, имеется прямое указание на то, что в городе всеми делами вершат "бесчисленные Морозовы". Старший сын Петра Артамонова порывает с миром капиталистов-сородичей и связывает свою жизнь с революционным народом. В Илье Петровиче Артамонове немало черт внучатого племянника С.Т.Морозова - Николая Павловича Шмита, фабриканта-революционера, убитого в тюрьме царскими опричниками в феврале 1907 года.

В исследовании Б.А.Бялика "Горький - драматург" показано, что один и тот же человек, Савва Тимофеевич Морозов, дал Горькому "материал для столь различных образов", и убедительно доказано, "что никакого парадокса в этом нет, а есть констатация сложного, но вполне реального факта". Черты характера Саввы Тимофеевича были обобщены Горьким в образах купца Якова Маякина и капиталиста Варавки. Но еще больше этих черт заключено в другом персонаже "Жизнь Клима Самгина" - купеческом сыне Лютове.

Примечательно на этот счет и воспоминание писателя Николая Зотовича Бирюкова: "Само собой, выводя на страницы своих повестей "Первый гром" и "Вихри враждебные" три поколения Морозовых, я не мог не оглядываться и на Артамоновых, не мог не думать о них, но это мне ничуть и ни в чем не помешало, ибо я не спорил с Горьким и не копировал его... Вспоминаю сейчас, когда выписывал я Савву Морозова, в мыслях мелькало: "А не с него ли лепил и своего Егора Булычова? Мать Саввы - такая, какой ее подсказывали мои материалы, заставляла вспоминать и Вассу Железнову".

Имеется немало фактов, когда Горький своим напутственным советом, подробным разбором присылаемых ему рукописей помогал начинающим орехово-зуевским авторам, в том числе и молодому тогда литератору А.В.Перегудову. Два письма получил от Горького Александр Владимирович. Первое было написано 16 октября 1916 года. В нем Алексей Максимович указал на недостатки перегудовского рассказа и пожелал успеха молодому автору. Второе письмо прислано из Сорренто в 1927 году, в нем Горький писал: "Мне кажется, что способность к художественной литературе у Вас есть... Учитесь изображать, а не рассказывать... Месите себя, как тесто, никогда не жалейте сокращать рассказы..." Позже Александр Владимирович вспоминал: "Как же внимательно следил А.М.Горький за всем, что печаталось в молодой Советской России!.. Все знавшие его и имевшие с ним общение вспоминают о нем с любовью и благодарностью за его помощь, за его иногда суровые, но всегда правдивые и доброжелательные слова, цель которых помочь начинающему писателю, указать ему на его значение и долг перед народом". Советами большого художника слова пользовались и члены литературных кружков Орехово-Зуева и района. Рабочий из Дулева И.А.Шувалов вместе с другими кружковцами летом 1930 года посетил Горького на даче в Горках. Алексей Максимович советовал молодым литераторам больше читать, критически оценивать то, что прочитано, советовал писать о своем заводе, о товарищах. Гостям он подарил книги с автографами. И.А.Шувалову достались "Мои университеты". В 1928 году член литературного кружка "Основа" Валентин Акимов послал Горькому свои стихи в Сорренто. Вскоре Алексей Максимович прислал письмо: "достоинство Ваших стихов - бодрые, веселые. Но технически они слабоваты, и Вам надобно учиться делать их такими же легкими по форме, каковы они по содержанию. Мне кажется, что Вы - человек даровитый, и, если сумеете отнестись к дару своему серьезно, толк из Вас будет. Желаю успеха. А.Пешков. Не торопитесь печатать. 23 сентября 1928 года". В 1934 году Горький довольно сурово отозвался о рассказе Николая Клязьминского "Прогулка", вышедшем в "Беседах с молодыми". Он журил автора за незначительность темы, за натурализм, нетипичность образа в рассказе, советовал браться за "более близкое и более трудное, интересное". В 1934-1936 годах по приглашению Горького и под его личным руководством группа молодых писателей трудилась над книгой очерков о Болшевской коммуне. В числе авторов этой книги были орехово-зуевцы Николай Клязьминский и Павел Морозов. За советом к Алексею Максимовичу обращался прозаик литературного объединения "Основа" Дмитрий Малышев. 16 марта 1931 года в газете "Колотушка" было напечатано письмо Горького "Товарищам просвещенцам Орехово-Зуева". Это его ответ на предыдущее письмо орехово-зуевских просвещенцев, посланное ему 28 февраля 1931 года в связи с избранием писателя в почетные члены Орехово-Зуевского Совета депутатов трудящихся. В письме горожан выражалось возмущение против травли Горького буржуазной прессой. В совете Алексей Максимович писал: "Легко работать, когда знаешь, что труд твой ценят энергичные строители нового мира, новой культуры..." Он разоблачил скудость мысли, клевету и лицемерие буржуазной прессы, особенно римских католических газет, относительно Советского Союза, оставил в письме общий вопрос о путях движения истории, о борьбе двух миров.

Почти до последних дней жизни великого русского писателя около него на даче под Севастополем находился и жил с семьей орехово-зуевец Александр Семенович Кирпичников. До этого времени в Орехово-Зуеве Александр Семенович работал заведующим магазином "Динамо", затем начальником охотничьего хозяйства "Динамо" близ города Петушки. Тогда, в середине 30-х годов, как офицеру НКВД, ему неожиданно предложили должность начальника охраны и одновременно завхоза дачи Горького в Тессели. Он не отказался. О проживании на горьковской даче рассказывает жена А.С.Кирпичникова - Екатерина Андреевна: "Александр Семенович часто ездил в Севастополь за кислородом для Алексея Максимовича, потому что писатель много работал и порой задыхался. Я много гуляла по территории дачи со своими детьми. Алексей Максимович иногда сидел с нами на скамейке, расспрашивал меня о жизни рабочих Орехово-Зуева, о новостях культурной жизни. Он очень любил детей, которые ежедневно играли в саду, и делали запруду. Садовнику эти детские забавы не нравились, и он гонял детей от запруды метлой. Ребятишкам ничего не оставалось делать, как идти играть на берег моря, а это было не безопасно. Вскоре Горький узнал об излишней строгости садовника. Он вызвал его к себе и дал взбучку. После этого случая наши дети помирились с садовником. На даче иногда появлялся Ягода под видом гостя Надежды Алексеевны, жены сына писателя. Он любил лакомиться раками, запивая их пивом. В определенные дни и часы Александр Семенович докладывал по телефону в Москву о состоянии здоровья Горького... Алексей Максимович как-то предложил нашей семье переселиться к нему в Горки на постоянное место жительства, но переехать туда мы не успели, так как писатель вскоре умер".

В 1954 году в Орехово-Зуеве был открыт памятник великому пролетарскому писателю. Это торжество приурочили к 86-й годовщине со дня его рождения. Автор памятника - скульптор Н.П.Пустыгин. Установлен был и бюст Горького у фасада II -й "морозовской" казармы. Его именем названа одна из улиц на Новой Стройке. Согласно итогам конкурса, состоявшегося в марте 1976 года, головной книжный магазин в Орехово-Зуеве получил название "Буревестник".

 

Зодчий

 

Для строительства, оборудования и обустройства фабричных, служебных, жилых и других объектов в своих вотчинах фабриканты Морозовы приглашали лучших мастеров России и зарубежья. К примеру, в 40-х годах прошлого века в строительстве и машинизации морозовских фабрик в Никольском участвовал немецкий предприниматель, представитель английской фирмы "Джерси из Манчестера" Людвиг Кнопп. Турбинную электростанцию для Саввы Морозова там же в 1904 году строил талантливый инженер Л.Б.Красин. Старики, знатоки орехово-зуевской старины, рассказывали мне, что держали в руках кальку с чертежами Зимнего театра. На кальке были пометки самого Франца Осиповича Шехтеля, академика архитектуры. Ограничусь приведением примеров только для одной фирмы С.Т.Морозова. Однако, они не умаляют заслуг энергичных членов Строительного отдела Товарищества мануфактуры Саввы Морозова А.И.Кудрявцева, А.В.Бадьева, В.А.Покровского и других. Мало кому из ореховозуевцев известно о крупном московском зодчем Илье Евграфовиче Бондаренко, оставившем о себе память в камне в наших краях. С его жизнью и творчеством я познакомлю читателя.

От Урала до Москвы. На рубеже 19-20 веков в московской архитектуре получил распространение стиль "модерн". В духе национально-романтического, неорусского варианта "модерн" работали архитекторы А.В.Щусев и И.Е.Бондаренко. "Они посвящают себя, - пишет современный историк Е.И.Кириченко - по преимуществу проектированию храмов - единственного типа зданий, без натяжки допускавшего воссоздание пространственно-планировочной структуры и сводчатых систем зодчества древней Руси... Они видели в религиозном искусстве последний оплот духовности и красоты, противостоящих победному шествию утилитаризма".

"5 июля 1870 года 35 минут первого родился сын Илья" - сделал запись в святцах (небольшом молитвеннике) отец будущего архитектора. Дед Ильи Бондаренко со стороны отца был выходцем из Полтавской губернии, мальчиком пришедший с плотами в Уфу простым бурлаком. Отец выбился в купцы 2-й гильдии. Дед по материнской линии Иван Спиридонович Кузнецов был особенно любим Ильей. Он умел делать все: плотничал, столярничал, выкладывал печи, знал азы архитектуры, рисовал, чертил. "Учись, вырастешь, будешь строителем", - говорил не раз дед Иван внуку. С семи лет Илья стал ходить к уфимскому учителю рисования Давыдову, а поступив в гимназию - к учителю рисования Соколову, который познакомил его с учеником Московского училища живописи, ваяния и зодчества Николаем Ильичем Бобиром. Последний уговорил отца мальчика послать Илью учиться в Москву.

После окончания Уфимской классической гимназии Илья в 1887 году поступил на архитектурное отделение училища. Основным его учителем стал архитектор А.С.Каминский, который строил много церквей. Бондаренко проучился в Москве до 1891 года и едва был не арестован за изготовление на гектографе воззваний к рабочим, но по совету пристава вовремя уехал в Уфу. Через два года он продолжил образование в Цюрихском политехникуме на архитектурном отделении. В Швейцарии познакомился и сблизился с Иваном Абрамовичем Морозовым, который учился в том же техникуме на химическом отделении. Молодой московский миллионер очень радушно относился к Илье, часто ходил с ним на этюды к Цюрихскому озеру, сам недурно писал пейзажи.

Окончив в 1894 году политехникум и вернувшись на родину, Бондаренко начал работать в строительной конторе Московского купеческого общества. Свои первые самостоятельные работы стал выполнять в 1895 году. Это были различные постройки для Горкинской мануфактуры купца Шолыгина. М.Д.Кутырин, лучший в Москве мраморщик, посоветовал молодому архитектору перейти работать к Ф.О.Шехтелю, что он и сделал. Когда в 1896 году Францу Осиповичу поручили убранство Всероссийской Нижегородской ярмарки, он посоветовал назначить архитектором от ярмарочного комитета по украшению ярмарки для приезда царя И.Е.Бондаренко.

В это время Илья Евграфович познакомился с ученицей филармонии Е.А.Собиновой, кузиной известного оперного певца Л.В.Собинова. "Талантливая пианистка, игравшая мне классиков, - пишет И.Е.Бондаренко, - особенно умела играть Бетховенские сонаты и Гайдна. Музыка нас сблизила. Молодое мое сердце затеплилось... мы поженились".

Путь к признанию. В 1898 году Илья Евграфович познакомился с С.И.Мамонтовым, жил в его доме и выполнял его заказы по отделке театра и постройке мастерской. Он разработал и эскизы декораций к первой постановке оперы "Борис Годунов" в Русской частной опере. Рисунки для декораций он выполнял и для театра Зимина. Зодчий общался с кругом художников, группировавшихся около Мамонтова в Абрамцеве. По предложению К.А.Коровина его назначают архитектором Русского "Кустарного отдела" на Всемирной выставке в Париже ( 1900 г .). По мнению прессы, русский отдел явился самым художественным отделом всей выставки. Выполненная зодчим постройка "Русской деревни" была отмечена наградами французского и русского правительства (бронзовая медаль и орден 3-й степени). В это же время Бондаренко работал архитектором по постройке домов братьев Берг и Иверской общины Красного Креста, в Иваново-Вознесенске строит магазин и перестраивает огромную Крестовоздвиженскую церковь. Здесь он впервые увлекся "модерном" и в 1902 году организовал вместе с И.А.Фоминым архитектурно-художественную выставку "Нового стиля". Осенью 1904 года в издательстве К.Фишера вышел первый научный труд Бондаренко "Архитектурные памятники Москвы".

Зодчий не забывал и об отдыхе. Ежегодно он выезжал в какую-либо западноевропейскую страну, где отдыхал и одновременно знакомился с ее культурными центрами. До 1917 года Бондаренко осуществил несколько крупных гражданских построек: дома Г.И. и И.К.Поляковых, их семейную усыпальню (1907-1909 годы); корпуса Саввинской мануфактуры в Москве и общежитие для рабочих на 1000 человек (1907-1908 годы); дом, здания школы и больницы в имении барона Штейнгеля близ Армавира (1911 год); приют для детских трудовых артелей на Пречистенской набережной в Москве (1913 год); главный дом в имении А.А.Бахрушина на станции Апрелевка (1914 год); городскую больницу в Зарайске (1914 год); Иваново-Вознесенские торговые ряды. В1912-1914 годы он произвел капитальный ремонт здания Российского Исторического музея, выстроил новый читальный зал, отделение рукописей и ряд кабинетов. В московском особняке А.В.Морозова на Покровке Илья Евграфович произвел надстройку над дворовым крылом этого дома - три большие залы для собрания древнерусской живописи. Этому же фабриканту он спроектировал красивую бронзовую люстру.

Вышло само собой. В своих воспоминаниях "Записки художника-архитектора" Бондаренко пишет: "Я не готовил себя строителем церквей, но вышло само собой, что наряду со старообрядческими церквами пришлось заняться и другим церковным строительством. Чисто архитектурные задачи побудили меня согласиться на предложение из г.Иваново-Вознесенска перестроить большую Крестовоздвиженскую церковь и собор в г.Шуе..."

Я особо остановлюсь на постройках зодчим старообрядческих храмов. Богатый меховщик П.А.Гуськов как-то сказал Илье Бондаренко: "Я считаю, что у нас только три архитектора знают русский стиль: Щусев, Покровский в Петербурге и вы". Именно поэтому старообрядцы обратили внимание на талантливого московского архитектора и стали часто бывать у него со своими заказами. Старовер Н.П.Ануфриев, отец которого был в то время председателем правления Товарищества М.С.Кузнецова, стал первым из них и за короткий промежуток времени сблизился с зодчим. Он познакомил Илью Евграфовича с семейством старообрядцев Поляковых, глава которого И.К.Поляков в недавнем прошлом управлял мануфактурой Викулы Морозова. Так началась дружба архитектора со старообрядцами. Заказов от них было - хоть отбавляй! Ведь Высочайший указ от 17 апреля 1905 года разрешал, наконец, старообрядцам строить храмы и образовывать общины. Бондаренко с энтузиазмом принялся за новые для него архитектурно-проектные работы. При переделке моленной Первой общины старообрядцев-поморцев брачного согласия в Б.Переведеновском переулке Москвы зодчий столкнулся с ярко выраженным фанатизмом руководителей этой общины. "Недоверие сплошное, оглядка, окуривание ладаном помещения после того, как я уходил, - писал Бондаренко. - Дотронуться рукой до старых икон не было возможности, и я мог только издали делать указания в размещении икон для придания иконостасу более стройного и живописного вида... Попытка дать больше свету в помещении моленной, чтобы заиграли краски целого богатого собрания иконописных шедевров, вызвали целую бурю: "Отцы наши жили в потемках, проживем и мы, и веру соблюдем!" У других старообрядцев я наблюдал большую терпимость..." Новый храм "переведенцов" был освящен в ноябре 1908 года.

Разные мнения. Вторая Московская старообрядческая община поморцев образовалась из молельни Морозовых "Викуловичей". Свой храм, иконостас, всю утварь, мебель, внутреннюю и внешнюю отделку руководители общины поручили проектировать и сооружать И.Е.Бондаренко. Он вспоминал, что ясный силуэт северной шатровой скромной церкви он увидел у себя на даче в Кузьминках. И тут подвернулся случай воплотить его в жизнь. Строительство храма было начато в Москве в Токмаковском переулке 1 мая 1907 года. Через год храм во имя Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы был освящен. Среди его главных жертвователей И.В. и С.В.Морозовы, Г.И., Я.К., И.М. и Л.В.Зимины. "Храм этот, - писала одна из московских газет, - высокой степени художественное, оригинально задуманное, великолепно выполненное сооружение. Художественным образом для архитектора послужили старинные церкви нашего Севера... Высокая, островерхая двускатная крыша, венчающая звонницу, из чудной майоликовой черепицы... Над фронтоном большие фигуры ангелов из цветных майоликовых изразцов... Внутри храм создает то настроение покоя и тишины, которое веет от каждого угла, от выдержанного в старинном стиле дубового иконостаса, от тяжелых дубовых скамей по стенам храма, от древних икон святителей... Храм невелик, но удивительно гармоничен, светел и радостен. Он настолько не похож на остальные церкви, что, вероятно, сделается одной из достопримечательностей Москвы". Звучала и критика в адрес проектировщика храма. Журнал "Церковь" от 12 июня 1908 года писал: "Строителем идея храма поморского согласия не выяснена... более того - извращена для оригинальности архитектурных форм... Во внутреннем расположении храм не соответствует идее богослужения, принятого в поморском согласии..." Первое богослужение в новом храме совершал его настоятель Никита Семенович Шпунтов, бывший настоятель моленной Викулы Морозова, а также прибывшие на торжество настоятель Зуевской моленной С.В.Герасимов и из Свенцанского уезда Виленской губернии Т.П.Зубков. На клиросах с местным пел хор певцов, прибывших из Орехово-Зуева и Нижнего Новгорода.

Оригинальным по своей архитектуре был московский храм во имя Покрова и Успения Пресвятой Богородицы в Гавриковом переулке, заложенный 14 июня 1909 года. Он сооружался Бондаренко по просьбе Покровско-Успенской старообрядческой общины. По художественной отделке, по богатой коллекции древних святых икон после храмов Рогожского кладбища он считался едва ли не первым. И в этом, и в других храмах и постройках Илья Евграфович смело вводил железобетон как материал наиболее послушный и гибкий.

16 мая 1910 года в Москве на Малой Андроньевской улице был заложен новый храм старообрядцев, приемлющих священство, переходящее от господствующей церкви. Эта церковь во имя Николы Чудотворца при Никольско-Рогожской общине была построена в древнерусском стиле. Пятиглавый храм с отдельной звонницей сбоку, с красивым фасадом, вмещал до 1000 человек и был известен редким собранием древних икон 16-го и 17-го веков. В этом детище Бондаренко также все было ново и оригинально.

Для Морозовых и Кузнецовых. С Арсением Ивановичем Морозовым Илья Евграфович познакомился при осмотре церкви в Токмаковом переулке. Морозов пригласил зодчего в Богородск и заказал ему небольшой храм. Закладка этого старообрядческого храма во имя пророка Захария и преподобной мученицы Евдокии состоялась 10 октября 1910 года. На следующий год в конце лета здание было готово. Осмотрев его, Морозов заявил: "Хорошо, резонанс такой, что как "наши" хватят "слава тебе", чертям тошно будет!" А.И.Морозову Бондаренко построил еще и небольшую церквушку св. благоверной княгини-инокини Анны Кашинской в селе Кузнецы, в 13 верстах от Орехово-Зуева. В воспоминаниях "Записки художника-архитектора" Илья Евграфович пишет: "Старообрядцы обращались ко мне и из Орехово-Зуева, и из Нижнего Новгорода..." В 1911 году Зуевская община старообрядцев поморского брачного согласия, почетными членами которой были Алексей Викулович Морозов и Зимины, получила разрешение на расширение молитвенного дома без ограничений в части внешних "оказательств". Проект реконструкции выполнил Бондаренко. Он пристроил к старому зданию новую западную часть с северным и южным приделами и притвором с колокольней над ним. Колокольня была под высокой четырехскатной крышей и венчалась главкой с крестом. Освящение обновленного храма во славу Рождества Пресвятой Богородицы и святителя Николы было совершено 22 декабря 1913 года. Храм имел оригинальную систему отопления и вентиляции. Богатство света вызывало при входе в храм чувство духовной радости и умиления. Фабрики Викулы Морозова, как правило, один день работали на "каменную моленную" - так называли храм в простонародье. По заказу фарфоровых королей Кузнецовых в память их родителей Матвея Сидоровича и Надежды Викуловны неутомимый зодчий с 1911 года строил старообрядческий храм во имя Пресвятой Богородицы Тихвинской при фабрике Кузнецовых близ Кашина на Волге. Здесь он впервые соорудил редкостный иконостас из фаянса, изготовленный на Тверской фабрике товарищества М.С.Кузнецова. Бондаренко давал мастерам рисунки деталей, расцветку, следил за лепкой, но ввести новые цвета в окраску так и не смог - традиции мастеров-староверов были крепки, от них они не отступали ни на шаг. Строительство другого храма во имя Казанской Божией Матери для Кузнецовых в Риге было возглавлено Бондаренко в 1913 году. И в этом храме зодчий решил широко применить фаянс и фарфор. Весь интерьер храма мыслился быть выделанным этим интересным материалом. С деталями из фаянса был спроектирован и входной портал церкви. Золоченую черепицу из майолики для купола решено было выполнить в Абрамцевской мастерской С.И.Мамонтова. Началась постройка. В Ригу Илья Евграфович ездил ежемесячно. В июле 1914 года ему там готовили именины, но пирога съесть не пришлось - началась война.

Известность архитектора росла с каждым годом. В 1913 году его избрали секретарем 5-го Всероссийского съезда зодчих. При съезде Бондаренко устроил "Историческую выставку архитектуры". Состояние его здоровья в эти годы ухудшилось. Не раз донимала малярия, которую он подхватил в болотах то ли Римской Тосканы, то ли в Башкирии. Страдал Илья Евграфович и другим недугом - при падении была повреждена нога, которую постоянно заливали в гипс. Он ходил на костылях или с палкой, но от любимого дела не отказывался.

Во главе комиссии. Наступил 1917 год. Зодчий по просьбе шефа кустарного музея Сергея Тимофеевича Морозова сделал ряд рисунков для ковров, вышивок и деревянных резных изделий. Он строил лазареты, казармы, бараки, возглавлял комиссию по восстановлению Кремля, куда принял своего бывшего шефа Ф.О.Шехтеля. Бондаренко выбрали в коллегию по делам музеев и охраны памятников искусства и старины. Во главе комиссий он восстанавливал Ярославль и Троице-Сергиеву лавру, организовал две научные экспедиции для обследования памятников архитектуры и искусства Поволжья. В родном городе Уфе в 1920 году совершенно заново создал Художественный музей с библиотекой. В 1922 году по заданию МК ВКП (б) Бондаренко организовывал выставку "Красная Москва". На ее базе позже был основан Музей революции. После ленинградского наводнения 1924 года его назначили в правительственную комиссию по восстановлению города. Он был экспертом по обследованию жилфонда и лечебных учреждений в Крыму и других местах страны. Параллельно с этим профессор Бондаренко читал лекции по истории архитектуры во многих московских учебных заведениях, вел научно-исследовательскую работу по истории московского зодчества. В годы Отечественной войны Бондаренко написал мемуары "Записки художника-архитектора", читал лекции для раненых бойцов в московских госпиталях, а также на курсах повышения квалификации архитекторов при Союзе советских архитекторов. После освобождения Калинина от фашистов старого зодчего назначили консультантом по восстановлению исторических памятников города. Он принимал участие в благоустройстве Ваганьковского и Армянского кладбищ, вносил предложения по переименованию улиц и площадей Москвы. Умер Илья Евграфович в 1946 году, оставив потомкам свои замечательные произведения архитектуры, из которых многие культовые, к сожалению, превращены нашими отцами и дедами в изуродованные здания, вопрошающие нас сегодня: "Что же вы с нами сделали?"

Солист большого театра

Село Войново-Гора - живописнейший уголок в окрестностях Орехово-Зуева. Сейчас здесь нет даже клуба, а когда-то духовным центром был дом Александра Константиновича Красовского, священника местной церкви Успения Божьей Матери. В 1884 году была открыта церковно-приходская школа, где преподавали сам А.А.Красовский, его брат Василий и сестра Екатерина. Дети Александра Константиновича получили солидное по тем временам образование, Константин стал штабс-капитаном царской армии, Любовь - учительницей (при Советской власти награждена орденом Ленина), Александр был адвокатом в Орехово-Зуеве, Владимир заведовал почтой в Загорске.

Сын Сергей родился 20 октября 1894 года. Он потом учился во Владимирской духовной семинарии, пел в хоре, так как в юности обладал красивым альтом. Затем в том же городе поступил в только что открывшуюся музыкальную школу и занимался у педагога А.Ляховича, приезжавшего дважды в неделю из Москвы. По его совету молодой певец подготовил арию Руслана из оперы Глинки, отрывки из опер "Иван Сусанин" и "Русалка", "Серенаду" Чайковского и начал выступать в концертах. В 1911 году семинарист Сергей Красовский увлекся футболом и стал центральным нападающим владимирской команды "Вариус". В 1917 году он стал студентом Московского университета, но занятия пением не бросал, брал частные уроки у солиста Оперы Зимина Секара-Рожанского. В 1922 году Сергей Александрович поступил в Московскую консерваторию в класс профессора Н.Райского. В 1928 году учащиеся консерватории поставили "Хованщину" Мусоргского, в которой молодой бас С.Красовский блестяще исполнил роль Досифея. Известный композитор и дирижер Ипполитов-Иванов предложил ему пойти на пробу в Большой театр. Певец выдержал испытание и был зачислен в труппу. Много ценных советов певцу дал тогда Василий Родионович Петров. В августе 1928 года Сергей Александрович Красовский впервые спел партию Гремина в "Евгении Онегине", затем князя Юрия я "Сказании о невидимом граде Китеже" и царя Салтана. Он успешно работал и над советским репертуаром - Максим Максимыч в "Бэле" Ан.Александрова, Дворецкий в "Тупейном художнике" Шишова, старый солдат в "Декабристах" Шапорина. За партию Сашки в "Тихом Доне" Дзержинского певец был удостоен звания заслуженного артиста РСФСР. С.Красовский был строжайше требователен к себе и брал пример с Л.В.Собинова. "Однажды, во время юбилея Антонины Васильевны Неждановой, - вспоминал Сергей Александрович, - ко мне в уборную зашел Леонид Витальевич. Я тогда был еще совсем молодым актером и считал большой честью для себя участвовать в таком спектакле. Чувствуя мое волнение (я пел Малюту в "Царской невесте"), он меня приободрил. "Что вам волноваться, - сказал он, дружески подав мне руку, - вы еще переживаете весну на сцене. Это вот у меня уже глубокая осень. Точно утка, плавающая по скованному первым ледком озерку. С каждым днем оно замерзает все больше и больше, все уже становится полынья. Кромка льда подходит все ближе... Так и у меня все больше сужается круг ролей, которые я еще могу и имею право петь. Остались вот только Ленский и Альфред..." Какой объективный и самокритичный учет своих сил, столь характерный для большого артиста!"

Свыше тридцати лет пел на сцене Большого театра С.А.Красовский. В его репертуар входило более сорока партий: Кончак в "Князе Игоре", Андрей Дубровский в "Дубровском", Собакин в "Царской невесте", Мороз в "Снегурочке", князь Гудал в "Демоне", морской царь в "Садко", Чуб в "Черевичках", Феррандо в "Трубадуре", Анджелотти в "Тоске" и многие другие. В театральных афишах тех лет мы видим нашего талантливого земляка рядом с такими звездами, как Собинов, Нежданова, Лемешев, Михайлов, Петров, Шпиллер, Рейзен, Козловский. Как певца и человека Сергея Александровича очень любил Голованов. В 1957 году С.А.Красовский был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Ежегодно он приезжал на отдых в родное село. Часто бывал и в Орехово-Зуеве, где жили его братья Александр, Владимир и сестра Зинаида. Как истинный болельщик, он с сыном Валентином посещал футбольные матчи на местном стадионе. А во время трансляции игр по телевидению, в особенности когда участвовал "Спартак", его никакими силами нельзя было оторвать от экрана.

Умер С.А.Красовский 18 декабря 1971 года. Похоронен на Кузьминском кладбище в Москве. В селе Войново-Гора стоит дом, где родился и вырос один из тех наших земляков, кто составлял цвет советского искусства. Как бы хотелось видеть на этом доме, бывшем духовном центре села, мемориальную доску с добрыми словами о незаурядном певце, солисте Большого театра Союза ССР.

В гостях у Мастера

Небольшой деревянный домик на окраине Дулева. Здесь жил и работал большой мастер слова, ласковый и добродушный христианин Александр Владимирович Перегудов, один из первых певцов и летописцев Гуслицкого края. Многие из нас до сих пор не осознают, что простая русская изба писателя у редкой сосновой рощи была и остается одним из самых значительных литературных пристанищ в Орехово-Зуевском районе. Только перечисление имен и фамилий бывавших здесь литераторов заняло бы не одну страницу. Но об этом ниже. Мне тоже посчастливилось несколько раз быть в этом доме по приглашению его хозяина вместе с друзьями по перу, а то и незваным гостем. И всегда, несмотря на свой преклонный возраст и недуги, Перегудов принимал меня и моих коллег по-отечески сердечно, как своих детей. Вспоминаю встречу с ним 16 апреля 1987 года в день его 93-летия. В Дулево тогда я добрался на автобусе, купил коробку конфет, подписал поздравительную открытку и направился к домику писателя. Там уже резвилась стайка пионеров-пятиклассников из местной школы №4. Племянница Перегудова Вера Ивановна Тодорская предупредила гостей, что Александр Владимирович болен, но школьников все равно примет. Я пристроился к ребятам и вместе с ними вошел в дом. Разделись, сняли обувь и были приглашены в кабинет знаменитого земляка. Небольшого роста, худенький, улыбчивый старичок стоя приветствовал нас. Ребята поздравили Александра Владимировича с днем рождения, преподнесли ему цветы. Вслед за ними юбиляра поздравил и я. Хозяин дома стал показывать ребятам фотографии давних лет и, указывая на одну из них, сказал: "Вот каким я был молодым и красивым. А это Мария Петровна, моя жена, - продолжал пояснять писатель. - Она больна, лежит в соседней комнате. Ей 88 лет". Затем он отыскал фотографии родственников: "Они все уже умерли, остался в живых я один. Это вот моя сестра, которая работала в вашей школе, ребята, сейчас там работает ее дочь". Показав фотоальбом, Александр Владимирович поинтересовался у ребят их учебой и увлечениями, затем достал одну из своих книг, подписал ее и подарил школьникам. Пионеры распрощались с юбиляром и ушли. А я остался. Писатель предложил сесть за его рабочий стол с грудой рукописей, писем, книг и фотографий самых близких друзей. Беседовали мы недолго, минут тридцать, но разговор получился интересным. Родители писателя были выходцами из крестьян Рязанской губернии. Отец Владимир Александрович Перегудов работал на фарфоровом заводе М.С.Кузнецова конторщиком, мать Ольга Яковлевна справлялась по хозяйству, очень увлекалась чтением книг русских писателей. На мой вопрос, что заставило его стать писателем, Перегудов ответил: "Писателем меня сделала любовь к природе, а любовь к природе мне привила моя мать. Она проникновенно, с такой нежностью рассказывала о каждом жучке, бабочке, травинке, что они стали для меня существами, которых обидегь, а тем более убить - грех. Мать научила меня внимательно присматриваться ко всему, на что падал мой взгляд". Далее писатель рассказал о том, какое огромное влияние оказали на него книги Н.В.Гоголя "Ночь перед Рождеством" и "Майская ночь, или Утопленница". Их он прочитал, учась на четвертом отделении Дулевского училища. Гоголь на всю жизнь остался одним из любимейших писателей Перегудова. "Подражая Гоголю, - говорил Александр Владимирович, - я начал описывать природу. Зимой выходил на крылечко, долго стоял и смотрел вокруг. Я видел перед собой темное небо, яркие звезды. Из труб изб медленно валил дым. Я слышал визг полозьев проезжавших где-то недалеко саней, лай собак, звуки песен и многое другое. Заходя обратно в дом, старался точно описывать увиденное на двух-трех страничках ученической тетради. Часто хаживал в лес, наблюдал, как загорается заря, как наступает рассвет, как начинают петь птицы, как стелется над землей туман и восходит солнце. Я тогда мечтал об одном, что когда вырасту, то обязательно стану писателем. Еще я думал, что взрослый человек может стать кем угодно, было бы у него только желание и стремление достигнуть задуманной цели".

Перегудов поделился своими впечатлениями от первого знакомства с произведениями А.М.Горького. Это случилось в 1907 году, когда в Богородске открылось реальное училище, и юного Сашу отвезли туда учиться. Имя Горького в то время гремело по всей России и за ее пределами. "Когда я прочитал первые две книги его рассказов, - сказал Александр Владимирович, - то был потрясен мастерством Горького как писателя. Впоследствии он научил меня видеть мир глазом художника и чувствовать его сердцем художника. Когда я читаю описание Горьким пейзажа, наружности человека или его характера, они поражают меня своей емкостью, выразительностью. Очень большая разница в том, чтобы смотреть и видеть. Этому Алексей Максимович меня и научил. Он оказал на меня влияние даже больше, чем Гоголь".

Из дальнейшей беседы я узнал, что Саша Перегудов стал писать стихи в Богородске, не имея понятия ни о каких ямбах и хореях. Читая чье-то стихотворение, он изучал, как оно написано, и подражал незнакомому автору. В реальном училище Перегудов познакомился с Борисом Вогау, который тоже писал стихи. Впоследствии Вогау стал знаменитым российским писателем Борисом Пильняком. Одному из самых первых своих стихотворений Александр Перегудов дал название "Море". Опубликовать его в местной газете "Богородская речь" помог Боря Вогау, у которого были связи с редакцией этой газеты. Он же придумал псевдоним Перегудову "Александр Чайка". Стихотворение "Море" было первым произведением молодого автора из Дулева, опубликованным в печати в 1911 году.

В этом же году вышел в свет и первый рассказ Александра Перегудова. Об этом событии автор рассказал подробно: "Летом 1911 года я приехал домой. Проснулся утром, взял тетрадку, карандаш и пошел в лес. Выбрал солнечную полянку, лег и стал описывать все, что видел, чувствовал и вспоминал. Сочиненному рассказу я дал название "Две песни". В его сюжете песня соловья и песня бродяги-разбойника гуслицкого леса. Дядя моего товарища выписывал журнал "Охотничий вестник" - он был заядлым охотником. Узнав адрес журнала, я отослал рукопись своего рассказа в редакцию. Месяца через два ко мне прибегает тот самый товарищ и кричит: "Шур, это не твой рассказ напечатали в журнале?! Называется "Две песни"! Я как увидел рассказ на журнальных страницах, так у меня затряслись руки и ноги. С годами у меня выходили из печати повести, романы, как в нашей стране, так и за рубежом, но самую большую радость я испытал именно тогда, в далеком 1911 году. После смерти моего друга Новикова-Прибоя его жена Мария Людвиговна приводила в порядок архив мужа и по этому случаю часто бывала в библиотеке имени Ленина в Москве. Я как-то попросил ее узнать, не сохранилась ли в архиве библиотеки подшивка журнала "Охотничий вестник", где в одном из номеров напечатан мой самый первый рассказ "Две песни". "Нашла!" - обрадовала меня Мария Людвиговна через несколько дней. Я написал письмо в Ленинку и через месяц получил копию своего рассказа. Вон она висит на стене, только корректор в моей фамилии пропустил букву, и там напечатано Пергудов".

Писатель сделал небольшую паузу в беседе, затем рассказал о том, как в конце 1923 года вышла в свет его первая книжка "Лесные рассказы", а в 1929 году появился и первый роман "Фарфоровый город". "А дальше - больше, - продолжал Александр Владимирович. - Из-под пера выходили новые рассказы, повести и романы. Я - почетный фарфорист. За активную общественную деятельность и успехи в развитии советской литературы награжден орденами Трудового Красного Знамени и "Знак Почета", Почетной грамотой Верховного Совета СССР и Президиума Союза советских писателей. Ветеран труда, награжден медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Чем еще похвастаться? Пожалуй, хватит. Вот так я дошел до жизни такой".

"Александр Владимирович, - обратился я к писателю. - Меня интересует история вашего дома". Перегудов устало улыбнулся и сказал: "Эта маленькая квартирка в небольшом домике является как бы большим культурным центром. Здесь бывали академики, доктора наук, патриархи русской литературы, старые большевики, депутаты Верховного Совета СССР, великие спортсмены, редакторы, поэты и многие другие, кто известен каждому в нашей стране и даже за рубежом. Когда я поселился в этом домике, то моими самыми первыми гостями здесь были Леонид Максимович Леонов и Александр Степанович Яковлев. Если я кому-то обязан в помощи, то это Яковлеву. Он старше меня на 8 лет, был очень талантливым писателем. В печати выходило собрание его сочинений. Сейчас о нем никто не знает. А жаль. Как-то приезжали ко мне вдвоем Татьяна Тэсс и Борис Пильняк. Бывали у меня писатели и поэты Низовой, Светлов, Санников, Завадовский, Касаткин, Тройский, Ширяев, Сергеев-Ценский, Красильников, ну, и, конечно, "Силыч" - Новиков-Прибой. Приезжали как-то Лидин с Замошкиным и заставили меня написать расписку следующего содержания: "Я, Александр Владимирович Перегудов, в присутствии Николая Замошкина и Владимира Лидина торжественно обязуюсь не позднее 15 августа закончить вторую часть книги "В те далекие годы". Член Союза писателей СССР А.Перегудов". Навещали меня тяжелоатлет Юрий Власов, ореховский писатель Владислав Бахревский и многие, многие другие.

"Александр Владимирович, в этом доме, по сути дела, были написаны все ваши романы. И Новиков-Прибой часть своей "Цусимы" писал здесь. Это так? - спросил я у Перегудова."Все верно, - ответил он. - Начинал с "Фарфорового города". Роман напечатали в первом советском толстом журнале "Красная новь". В 1932 году его перевели на немецкий язык за три месяца до прихода Гитлера к власти. Затем по приказу фюрера в Германии прилюдно сжигали всю неугодную литературу. Сожгли и мой роман. После войны из иностранной секции Союза писателей СССР я получил весточку с сообщением о том, что роман "Фарфоровый город" издан в ГДР. Как автору, мне этот роман не нравился, но то, что в нем было заложено, представляло из себя спелое зерно, из которого мог бы вызреть хороший роман. Когда я этот роман увеличил в объеме в три раза, ввел в него новые персонажи, новые сюжетные линии, поработал над ним как следует, то получился новый роман "Суровая песня", как бы вторая книга дилогии, которую я планировал написать и затем написал. Первая - это "В те далекие годы" и вторая "Суровая песня". В 1980 году я узнал, что роман "Суровая песня" вышел во Вьетнаме. Мне хотелось получить эту книжку из далекой страны. Написал в Союз писателей СССР, во Вьетнамское посольство. Через некоторое время получил нужную книгу".

Донимаю уставшего писателя своим очередным вопросом: "Я тоже пишу стихи, но никогда не читал и не слышал ваших стихов. Прочтите, Александр Владимирович, хотя бы два своих стихотворения". "Хорошо, - глухо ответил мастер. - Свой литературный путь я начинал со стихов. Сложение стихотворных строчек научило меня бережно относиться к каждому слову русского языка. Научило не разбрасываться словами, искать в каждой фразе такое слово, которое было бы самим ярким и кратким, а в целом фраза - отточенной со всех сторон и живописной, чтобы она звенела, как хорошо просушенное дерево. Да, я писал стихи о природе, о какой-то вымышленной девушке. На самом деле никакой девушки у меня не было, я только в стихах мечтал о красавицах. Мои стихи чаще всего печатались почему-то в женских журналах, таких как "Женское дело" и "Женская жизнь". В одном из них было напечатано мое стихотворение "Песнь-сказка". Я его прочитаю вам:

Выйду в степь широкую,

Обернусь орлом.

Жди меня, красавица,

В тереме своем.

Чародей прикинется

Меткою стрелой.

Обернусь я облачком

В выси голубой.

Не пронзить волшебнику

Облачко стрелой,

Заблестит он молнией

В туче грозовой.

Быстро в степь широкую

С выси я спущусь,

В травушке-муравушке

Цветом обернусь.

Чародей прикинется

Острою косой,

Хочет, хочет срезать он

Цветик голубой.

Только я в муравушке

Камень припасу,

И тогда волшебник злой

Разобьет косу.

Снова обернуся я

Молодым орлом.

Жди меня, красавица,

В тереме своем.

Или вот еще одно стихотворение без названия:

Что мне горе, если солнце

По дорожкам, как червонцы,

Золотится и дрожит.

Что мне мрак и что мне бури,

Если струнами в лазури

Моя песенка звучит.

Что мне плакать и томиться,

Если волен я как птица,

Молод телом и душой.

Если девица заветный

Мне недавно самоцветный

Подарила перстень свой.

Как видите, слабенькие стихи, но они помогали работать над словом. Да и никакая девушка перстней мне не дарила, все это надумано. У меня сохранилась копия газеты "Богородская речь" от 26 июня 1911 года. Прочитаю оттуда свое стихотворение "Море". Это первое свое печатное творение я посвятил Л.В.П. Подумают, что какой-нибудь девушке. На самом деле это инициалы моей сестры Любови Владимировны Перегудовой, с которой я был очень дружен. Моря я никогда не видел, а взялся писать о нем. Потом, лет через 15 увидел его в полной красе. Послушайте стихотворение "Море":

Море лазурное, море глубокое,

Льешься ты тихой волной.

Слезы и горе, печаль одинокая,

Там далеко за тобой.

Запад пурпурный горит полосою,

Волны шумят по камням,

Чайки кричат и играют с водою,

Звуки бегут по волнам.

Хочешь стряхнуть свои думы мятежные,

Хочешь вздохнуть повольней.

Хочешь забыть про мечты безнадежные,

Муки бессонных ночей.

Море лазурное, море глубокое,

Катишь ты темной волной.

Слезы и горе, печаль одинокая,

Так далеко за тобой.

И это стихотворение очень слабое. Никаких безнадежных мечтаний у меня не было. Спал я в то время, как убитый. Стихотворение я подписал псевдонимом "Александр Чайка", но позже им никогда не пользовался".

Я задаю последний вопрос Перегудову: "Кого из членов литературного объединения при газете "Орехово-Зуевская правда" вы лично знали и выделяете?" - "Одного из основателей литобъединения Сергея Митрофановича Городецкого я знал еще в царское время, - отвечал Александр Владимирович. - Но встречались мы с ним очень редко. Помню жену его Нимфу. Она с дочерью Рогнедой приходила как-то к Новикову-Прибою, там я их увидел впервые. Рогнеда не так давно выступала не то по радио, не то по телевидению, совсем уже старуха. А в молодости была писаной красавицей, походила на греческую статую. Она была замужем за знаменитым шахматистом Рети, с которым мне пришлось сразиться за шахматной доской. Сыграли вничью, я ведь в молодости увлекался шахматами. Ореховских писателей и поэтов знал в основном по их произведениям, печатавшимся в "Колотушке" и других газетах. Это Нажесткин, Мокроусов - довольно талантливые люди. Встречался я и со Степаном Терентьевым, он несколько раз приезжал в Дулево. Знал я и Николая Нестеровича Еремушкина, неплохого прозаика. Его литературный псевдоним Клязьминский. Меня иногда приглашали в литобъединение "Основа". Я ездил на занятия, рассказывал о тонкостях литературного творчества, отвечал на вопросы молодых поэтов и прозаиков. К слову, я не закончил ни одного какого-нибудь литературного заведения, как и большинство старых писателей, Помню, еще Новиков-Прибой говорил: "Мы учились у покойников, классиков". Из нынешних писателей знаю талантливого Бахревского, не раз встречался с ним. Понравились мне и произведения Николая Рыжих. Особенно он хорош на фотографии в его книге - с бородкой, с курительной трубкой во рту и штурманке."

О многом хотелось расспросить старого, уставшего от жизни и болезней самобытного человека: о дореволюционном спорте, о "Морозовцах", ведь он наверняка видел их футбольные схватки и знал многое другое. Но голос Александра Владимировича заметно слабел, и по сигналу Веры Ивановны я быстро прервал наш разговор, извинился за неожиданный визит, поблагодарил писателя за интересную беседу и стал собираться в дорогу. Александр Владимирович, пока я собирался, успел сообщить, как тяжело он болел воспалением легких, как в темноте два раза падал на пол плашмя (в доме не было света), как после этого он стал хуже мыслить и с тех пор никого не принимал. На прощание Перегудов попросил передать от него привет и добрые пожелания успехов в творчестве всем членам литературного объединения. Я кивнул головой. Не стал огорчать старика сообщением, что старейшее в Подмосковье литобъединение "Основа" уже год, как не собирается на занятия и прекратило свое существование.

Классик фарфоровой скульптуры

50 лет проработал на Дулевском фарфоровом заводе непревзойденным мастером анималистики заслуженный художник РСФСР Алексей Георгиевич Сотников. Меня всегда интересовали такие люди, как он - творцы-подвижники. В ноябре 1986 года, узнав адрес, набравшись смелости, я поехал к нему в Москву. Жил А.Г.Сотников на Петровско-Разумовской аллее в доме №2. На мое счастье, хозяин квартиры оказался дома. Я поздоровался и представился. "Заходите, раздевайтесь и не удивляйтесь моему холостяцкому неуюту", - заговорил приглушенным голосом маленького росточка, худенький, улыбчивый старичок, по внешности чем-то напоминавший мне дулевского писателя Александра Владимировича Перегудова. "Вот уже три года, как умерла моя жена, Ефросинья Федоровна, никак не могу привыкнуть к одиночеству", - посетовал художник и пригласил меня к столу. Я сел и незаметно оглядел квартиру. В трех комнатах почти отсутствовала мебель. Кроме простенького деревянного стола, кровати и старого шкафа ничего больше я не увидел. "Чем могу служить?" - обратился ко мне Алексей Георгиевич. "Можно мне задать несколько вопросов о Вашем творчестве и ответы записать на магнитофон?" - попросил я. "Пожалуйста, задавайте, сегодня временем я располагаю", - ответил он. "Алексей Георгиевич, для начала расскажите о своем детстве и о первых шагах в художестве", - задал я первый вопрос. "Моя родина - Кубань, - начал рассказывать скульптор. - Родился 3 октября 1904 года в станице Михайловская, что рядом с Армавиром. Отец, казак, Георгий Леонтьевич Сотников, служил в пластунах. Мать, Мазаева Евдокия Григорьевна, была из приезжих, крестьянка. Семья состояла из восьми человек. Из раннего детства помню, как отец ведет меня за руку к мельнице, и мы стоим с ним у ручья в долгом раздумье. Учился я сначала у псаломщика. Школа в станице открылась незадолго до 1913 года, была она трехклассной. Помню один эпизод, связанный с моей учебой в этой начальной казачьей школе. Рисование в ней преподавал учитель Скворцов. Как-то встречает он меня и говорит: "Алексей, учишься и рисуешь ты хорошо. На днях будем отмечать 300-летие дома Романовых. Мы тебя решили наградить ценным подарком. Что тебе подарить, краски или книгу?" "Книгу", - ответил я, думая, что в ней я найду советы начинающим художникам. Помню, собрали всех нас в зале школы. В президиуме начальство: атаман, урядник, священник, аптекарь, словом, станичная знать. Из награждаемых я был самым маленьким по росту, меня и вызвали первым. С волнением шел к президиуму. Мне вручили книгу "Оборона Севастополя". Это удивило и опечалило меня, так как в награду я ожидал что-то вроде учебника по рисованию. Об одном эпизоде, связанном с событиями тех лет, мне рассказал старый неграмотный казак Николай Федорович Сорокин: "Ранним утром 31 июля 1904 года, - вспоминал он, - наш полк, стоявший на границе с Персией, подняли по тревоге, сбор протрубили и в соседних казачьих полках. Все выстроились в назначенном месте. В сопровождении свиты начальствующих особ вперед выехал наместник Кавказа граф Воронцов-Дашков Илларион Иванович. Озаряясь улыбкой, он громогласно объявил о рождении наследника престола царевича Алексея Николаевича Романова. "Теперь, казаки, - возвещал он, - царевич для всего казачьего войска России является атаманом! С этим я вас и поздравляю!" Все без исключения казаки и убеленное сединой начальство от неподдельной радости плакали, кричали здравицу в честь наследника и царя-батюшки. Вот какая вера была у казаков в царя и его наследника. Как в посланцев Бога!"

"Расскажу еще об одном забавном эпизоде из раннего детства, - продолжил Алексей Георгиевич. - Мы, станичные мальчишки, летом купались в пруду или в речке Синюхе и Чамлык. Низкий берег Синюхи был илистым и поросшим кустарником. Выделялась на нем поляна метров в семь диаметром. В один из летних дней отмечали мы какой-то праздник. Вдруг все гулявшие на улице казаки, девки, ребятня побежали в сторону высокого берега речки, я следом за всеми. Подбегаю и вижу: на илистом берегу, где поляна, кто-то вылепил из ила две фигуры - бабу и мужика, лежавших на спине. Вышло так, что народ побывал на вернисаже неизвестного скульптора. "Кто их смастерил?", - спрашивали друг друга гулявшие. Имени загадочного автора так никто и не узнал. Прошло время, я уже работал на Дулевском заводе. Как-то приехал на отдых в родную станицу и встретил старого казака из соседнего дома Н.Ф.Сорокина. Зашли ко мне, Николай Федорович осмотрел мои скульптурные работы и сказал: "Алексей, не надоело тебе баловством заниматься?!" А я ему в ответ: "За это "баловство" мне завод жалование платит". Когда Сорокин побывал у меня еще раз, то признался, как давным-давно он отучал своего сына Игната от подобного "баловства". "Всыпал я ему один раз, - говорил он, - не подействовало, так как через какое-то время опять застал его за лепкой фигур из глины. На этот раз всыпал так, что он болел целую неделю". Когда сосед ушел, я вспомнил, что именно его Игнат пас коней близ илистого берега Синюхи. Выходит, что это он тогда вылепил фигуры мужика и бабы, в этом я был уверен. Вот какие методы воспитания и взгляды на изобразительное искусство были тогда у казаков.

Все мои родные дяди были участниками первой мировой войны. Мой старший двоюродный брат в 1917 году стал большевиком, служил в армии. Однажды он привез в станицу чашку из фарфора с дарственной надписью. Чашка поразила меня своим изяществом, и с того дня я стал относиться с благоговением к мастерам фарфора. С детства я очень любил рисовать и часто лепил из глины игрушки. В годы гражданской войны закончил профтехшколу. Кто-то из станичников посоветовал мне написать в крестьянскую газету, чтобы корреспонденты подсказали, где поблизости находится школа живописи. Письмо я написал и вскоре получил ответ: такая школа есть в Киеве. Поступить в нее мне не удалось. Когда в 1925 году я стал комсомольцем, мне дали путевку в Краснодарский художественно-педагогический техникум. Для школ он готовил учителей рисования. Проучился в нем три года. С любовью вспоминаю преподавателя скульптуры Михаила Васильевича Ружейникова, который был для меня примером во всем. В 1928 году по совету товарища, Андрея Натальченко, я поступил в Московский Высший художественно-технический институт (ВХУТЕИН). Общежития институт не имел, и мы, первокурсники, спали в комнате бухгалтера. Я носил тогда старую шинельку, купленную с рук. Учился на керамическом факультете. Впервые нам выдали стипендию лишь на втором курсе, а на третьем - переселили в общежитие. Себе на харчи мы зарабатывали, кто чем мог. Помню, как ходил на Биржу труда, помогал писать декорации в театре В.Э.Мейерхольда, мыл полы в клубах, сажал деревья в Лефортово. Нашим керамическим факультетом руководил профессор А.В.Филиппов. Скульптуру до 1930 года преподавал И.С.Ефимов. В год моего поступления в институт его переименовали, до этого он назывался ВХУТЕМАС (Высшие художественные технические мастерские). Из преподавателей института я больше всего любил Владимира Евграфовича Татлина, который занимался проектированием предметов нового советского быта, новых моделей посуды. Под его влиянием в 1930 году я сделал модель "Первая детская посуда" - блок из десяти фарфоровых поильников. Позже я эту модель реконструировал. В 1978 году на выставке "Москва - Париж" мои модели "Первой детской посуды" закупили ценители фарфоровой пластики из Англии, Франции и Японии. Со временем я стал помощником Татлина в конструировании его летательного аппарата "ЛЕТАТЛИН". Мастерская Владимира Евграфовича располагалась на колокольне Новодевичьего монастыря. Помню, туда приходили Чухновский, Ромм, Маршак и другие знаменитости. В 1931 году ВХУТЕИН расформировали, а на его базе создали Архитектурный и Полиграфический институты. Керамический факультет превратили в Силикатный институт. Мне и другим студентам предложили учиться на "химиков". Я отказался и остался с Татлиным на монастырской колокольне. С ним я проработал семь лет. В эти же годы началась моя практика на Дулевском фарфоровом заводе.

По моей просьбе рассказ о Дулевском фарфоровом заводе скульптор начал с фразы: "Дулевский завод - это вся моя жизнь". Затем продолжил: "Работать на нем я начал в середине 30-х годов. Сначала трудился на красочном заводе, через полгода перешел на фарфоровый, где директором был Игнатий Сигизмундович Бялковский. В штате числился скульптором-фарфористом. Лаборатория, где я работал, формировалась при мне. В те годы борьбу за новый фарфор возглавлял главный художник завода Петр Васильевич Леонов, взявший на вооружение "ситцевую роспись" (с горохами, цветами). Скульпторов и живописцев на заводе было мало. Лишь после Великой Отечественной войны этот штат стал соответствовать всем необходимым требованиям. Я дружил и относился с большим уважением к творчеству таких дулевских мастеров, как И.Г.Коньков, В.П.Мысягин, Н.М.Борисов, К.Г.Кукушкин, В.А.Городничев, В.К.Яснецов, С.Г.Аникин, В.Ф.Колосов, Г.С.Захаров, А.Д.Бржезицкая. Самыми близкими у меня были отношения с Николаем Борисовым, он впоследствии ушел с завода и работал в Орехово-Зуеве. Сейчас Дулевский завод стал реже участвовать в выставках. Меня это настораживает. Я понимаю, первая заповедь - завод, но а вторая заповедь - это выставочное дело. За рубежом себя надо показывать обязательно и чаще, чтобы знали, что мы, дулевцы, есть, и смотрите, что творим. На сегодняшний день Дулевский завод имеет значительный вес в жизни трудящихся страны. Стоит, к примеру, чашка на подиуме в музее. Но почему бы ей не стоять на вашем столе, когда вы завтракаете или ужинаете? Чашка - это тоже произведение искусства. Это фантазия? Нет, это не фантазия, это вполне осуществимая задача. Надо ставить вопрос только так, а не иначе. Что, не можем сделать? Можем! На выставках все это есть? Есть! Пусть он называется производственный образец, а на самом деле он может быть произведением искусства. Вот мой девиз. Еще я считаю, что такие предприятия, как Дулевский завод, должны быть в системе Министерства культуры, раз мы ставим глобальные задачи повышения культуры советских людей. Дулево в стране все знают, его продукция всегда в цене. Об одном еще не хочу умалчивать. Был в свое время на заводе цех малой скульптуры - сувенирный цех. Тиражи его продукции моментально раскупались. Сейчас все почти заглохло. Это большой просчет завода. Когда-то я предлагал сделать отдел сувенирных фамилий, например, Коневы, Гусевы, Жаворонковы, Уткины, Перепелкины, и так далее. Пришел человек в магазин и выбрал нужную ему чашку с нужной фамилией. Но мое предложение до сих пор "изучается".

Задаю очередной вопрос скульптору: "Расскажите о Вашем творчестве в период Великой Отечественной войны и в послевоенное время". "Это было суровое время, - начал Сотников. - На заводе в первые месяцы войны я работал над военной тематикой. Когда закончил эту партию работ, пошел на склад, а кладовщица мне говорит: "Пока Вы творили в мастерской, в Москву поезда перестали ходить". А мне надо было быть в столице. Пришлось добираться, как придется. До Дрезны через Ионово дошел пешком. Там встретил художника Конькова, он тоже ждал случай, чтобы доехать до Павлово-Посада, где жили его родственники. Долго думали, что нам делать. И тут к нам подошел железнодорожник и сказал, что через час прибудет рабочий поезд в сторону Москвы. Так оно и случилось. На этот поезд мы сели с трудом. В Павлово-Посаде Коньков слез, а я поехал дальше. На станции Обираловка (теперь Железнодорожная) я слез, так как поезд дальше не шел. До Москвы доехал на электричке. Дома меня ждала повестка в военкомат. В октябре 1941 годы я был призван в Красную Армию и зачислен в штат 95-го запасного стрелкового полка, который стоял на Волге близ Чебоксар. В состав маршевой роты я не попал - не прошел медицинскую комиссию, врачам не внушило доверие мое сердце. Стал служить при клубе части, где занимался оформлением наглядной агитации. Потом заболел и попал в батальон выздоравливающих.

Там меня приметил комиссар и приказал нарисовать на стене одного из зданий части картину, изображавшую наскок советских кавалеристов на позиции фашистов. Я нарисовал, ему понравилось, и он поручил мне работу над портретом Л.П.Берии. Нарисовал ему и Берию. В сентябре 1942 года из Главного Политического управления Красной Армии в часть пришел приказ об отправке меня в Студию военных художников имени Грекова. Через несколько дней я был в Москве и явился на доклад к начальству Студии Христофору Александровичу Ушенину. У его кабинета встретил приятеля, скульптора Евгения Викторовича Вучетича. Ушенин расспросил меня о службе и остался недоволен моим внешним видом. Выглядел я неважно. Начальник Студии вызвал старшину и приказал выдать мне паек на десять суток. "Идите, отдыхайте, - сказал он, - за десять дней, я думаю, вы наберетесь сил и придете ко мне, тогда и озадачу вас". По истечении срока отдыха снова прихожу к начальнику. "Нам приказали сделать вазу "Победа", - начал Ушенин. - Мы здесь посоветовались и решили, что лучше вас ее никто не сделает. Возьметесь за работу?" "Возьмусь", - ответил я. "Тогда идите, срок изготовления проекта две недели, Старшина выпишет вам паек на этот срок. С Богом!" Я вышел. Через положенное время привез эскиз, и тотчас поехали с начальником Студии в ГлавПУР на Арбат. Ушенин с эскизом пошел к начальству, а я остался ждать его у памятника Гоголю. Ждал часа два. Смотрю - идет". Слава Богу, благословили! - радостно сказал Ушенин. Теперь приступайте к изготовлению вазы в натуре". Шли последние дни 1943 года. Полностью вазу "Победа" в двух экземплярах я сделал к февралю 1944 года. Работа оказалась очень тяжелой. Моими помощниками в работе были главный скульптор Дулевского завода К.В.Плахов и жена моего брата, убитого на войне, К.Е.Сотникова. Они формовали вазу, за которой из Москвы приехал капитан. Одну вазу отдали ему, а другую оставили у себя на заводе. По дороге к Орехово-Зуеву машина с вазой застряла в снегу у железнодорожного переезда. Этот заснеженный участок преодолели лишь к утру, а вечером были уже в Москве. Впервые вазу "Победа" показали на выставке художников Студии имени Грекова в Центральном Доме Советской Армии 23 февраля 1944 года. После войны ее купил Центральный музей Красной Армии, а сейчас она установлена в конференц-зале нового музея Вооруженных Сил СССР. Были у меня и другие работы на военную тему: "Мы победим", "Освобождение", "Помощь раненому", "Встреча героя", серия работ, посвященных танкистам, артиллеристам, связистам, пехотинцам, морякам. Из армии я демобилизовался в сентябре 1945 года (числился в Студии имени Грекова). Стал работать на Дулевском заводе и все метался между Кубанью и Дулевом, ставшим для меня родным. В те годы все вместе и администрация, и новые художники, поднимали художественный уровень выпускаемой продукции на заводе. В этот период я сделал такие работы, как "Переполох", "Кубанский чабан", "Рождение жизни", композицию "Лето", "Корзина с цыплятами", "Голубка на ветке", "Пьющая курица", три конные фигуры: "С.М.Буденный", "Богдан Хмельницкий", "К.Е.Ворошилов", ряд шкатулок, таких как "На птичнике", "Скворцы" и "Урожай".

О создании скульптуры "Рождение жизни" расскажу более подробно. Однажды дома в станице я проснулся от квохтанья курицы. Оказалось, что она высидела птенца, который выдавил свой первый писк. Мать-наседка тут же заговорила нежным голосом с цыпленком, а затем и со мной. Она оповестила мир о свершившемся чуде. Этот случай подтолкнул меня к созданию скульптуры "Рождение жизни". Фигурка комочка только что вылупившегося желторотого птенца маленькая. Один шведский предприниматель увидел на выставке моего птенца и решил, во что бы то ни стало приобрести его. Через какое-то время приехал в СССР для заключения контракта и через посольство попросил найти скульптуру "Рождение жизни", но получил отказ. П.В.Леонов мне рассказывал, что ему в Дулево из Москвы звонили три раза с просьбой достать один экземпляр цыпленка. Одну фигурку все же нашли у какого-то дулевского скульптора и отослали в Москву шведу в качестве подарка. Предприниматель давал за скульптуру огромные деньги, но их никто не взял.

Отвечая на вопрос: "Как возник у Вас образ Сокола, и какие Ваши работы представлялись на зарубежных выставках?", Алексей Георгиевич сказал: "Первой выставкой для меня была Всемирная Парижская в 1937 году. К ней Дулевский завод готовился целый год. В Париже за своего "Ягненка" я получил золотую медаль, а наш завод - высшую награду - "Гран-При" и к тому же - мировое признание. Тогда многие дулевские мастера получили медали - кто золотую, кто - серебряную, а кто - бронзовую. На этой выставке произошел забавный эпизод в день ее открытия. К низкому постаменту, где стоял мой "Ягненок", подошли две дамы, Одна была с мальчиком лет восьми-девяти. Пока дамы обменивались впечатлениями, малыш подошел вплотную к "Ягненку", обнял его и начал целовать. Мамаша и смотрители выставки долго не могли отнять мальчика от скульптуры. "Не отдам! - кричал малыш, когда его пытались отвести от "Ягненка". На скопление публики отреагировали фотокорреспонденты, которые сумели заснять этот эпизод. На следующий день во французской прессе появился снимок: "Не отдам!" Об этом случае впервые мне рассказал Сергей Михайлович Орлов, автор статуи Юрия Долгорукова. Он приезжал на выставку как художник. "Ты должен гордиться, Алексей, что советскую скульптуру за границей целуют. Такого я еще нигде не видел!" - говорил он, обнимая меня. Позже об этом же мне рассказал и П.В.Леонов. На следующей Международной выставке в 1958 году в Брюсселе были представлены мои работы "Курица", "Сокол", "Медвежонок", фонтан "Рыбки". На этой первой послевоенной выставке за эти работы я получил высшую награду "Гран-При". Скульптура "Курица" у меня первоначально называлась "Молодая курица". Она выглядела гордой, красивой птицей, в ее облике был заложен возвышенный смысл. Мне рассказывали, что преподаватель скульптуры А.А.Стемпковский часто брал мою "Курицу" на уроки, чтобы на примере пояснить студентам, что такое пластика. "Сокола" я впервые сделал в 1957 году. История возникновения образа его такова. Как-то был я в командировке на Гжельском заводе, жил в доме приезжих. На чердаке этого дома ребята нашли подраненного сокола и принесли в нашу комнату. Птица сторонилась людей, прижималась к стенке, но всегда принимала гордые позы. Я зарисовал сокола с разных ракурсов и сделал небольшой эскиз. Тема сокола меня волновала многие годы. Когда в Москве строили стадион в Лужниках, меня пригласили участвовать в оформлении парка около стадиона. По замыслу комиссии, а ее возглавляла известный скульптор Сара Дмитриевна Лебедева, в парке предполагалось установить серию скульптурных работ. Тогда я предложил Лебедевой своего "Сокола". Но все дела по каким-то причинам затянулись, и я уехал на Кубань. Когда вернулся в Москву, комиссию в Лужниках расформировали, а мой "Сокол" куда-то исчез. Мне подсказали его искать в одном учреждении на Фрунзенской набережной. В этом заведении я его и нашел запакованным в коробку и был несказанно рад удаче. Именно этот первоначальный эскиз послужил мне образцом для Брюссельской выставки. Впервые "Сокол" появился на выставке в Академии художеств в 1957 году. В Брюсселе существовала международная академия керамики. До 1958 года СССР не был членом этой академии, а после известной выставки мы стали членами академии. Одним из ее экспонатов стал мой "Сокол". Не помню, кто впервые внес предложение сделать маркой Дулевского фарфорового завода моего "Сокола", но это счастливейшее для меня событие произошло. Шло время, завод подвергался реконструкции. Было построено здание заводоуправления, где отвели место для музея. Художественный совет предложил перед зданием заводоуправления поставить монумент "Сокола". Предложение утвердили, сейчас я заканчиваю в масштабе проект этого монумента в бетоне, облицованного фарфоровой мозаикой. Сам "Сокол" будет белым, его высота четыре метра, а постамент голубого цвета будет на метр ниже. Рядом запланирована посадка голубых елей. Я вспомнил еще один забавный эпизод, связанный с "Соколом". До недавних дней на Дулевском заводе шофером автобуса работал Маревич. Он возил рабочих то в Орехово-Зуево, то в Москву на спектакли, в цирк, на футбол. Как-то раз пришел он на склад и взял бракованную скульптуру "Сокола". С помощью каких-то приспособлений он прикрепил птицу в своей кабине. Так всюду с ней и ездил. Во время остановок люди обращали внимание на птицу, подходили, разглядывали ее, но в кабину автобуса никто не залезал - побаивались. Не так давно мы решили сфотографировать Маревича с "Соколом" в кабине, вспомнить былое и не дать ему уйти в забытье.

На вопрос: "В каких музеях экспонируются Ваши работы?" Сотников ответил: "Мои работы находятся во многих музеях, как в нашей стране, так и за рубежом. В одной только Третьяковке хранится 15-20 моих скульптур, это "Сокол", "Лев", фонтан "Счастливые рыбаки" и так далее. В собрании Кусковского музея керамики находятся мои работы "Лечение крапивой", "Стрижка овцы", "Мальчик с козленком", "Плотник", "Кондуктор" и "Учительница". В 1936 году я сделал конную фигуру Чапаева, за что директор Дулевского завода наградил меня двумя тысячами рублей и перевел из столовой для рабочих в столовую ИТР. В последующем своего "Чапаева" я случайно увидел в фойе московского клуба "Каучук", когда пришел туда в кино. В 1978 году на Кузнецком мосту состоялась моя первая персональная выставка. К Всемирной олимпиаде в Москве (1980 год) мной был подготовлен проект монумента Птице. Схожий проект был у меня для Москвы в ознаменование Закона СССР об охране природы и окружающей среды. Эта масштабная тема не выходит у меня из головы. Проект состоит из двух постаментов. На верхнем стоит птица Иволга, а перед ней птенцы. Она как бы защищает птенцов, отстаивая свою жизнь на земле. Материалом для монумента послужит бетон с цветной мозаикой. Нам уже пора переходить с бронзы на мозаику и фарфор. Бронза живет триста лет, а фарфор вечен, он самый устойчивый материал, цвет на него можно любой положить. С черной фотографии на цветную перешли давно, и нам пора переходить на цветные монументы. Цвета народ любит. К примеру, Буденного на коне я бы сумел сделать в пять-шесть метров и цветным. Монумент простоял бы века. Я знаю, что за рубежом монументов на тему охраны окружающей среды нет. Мой проект осуществить не удалось, но я уверен, что рано или поздно знак в честь Закона о природе в нашей стране будет сделан. Ведь тысячелетия человек живет и дружит с природой. Это добрососедство нас взаимно обогащает. Помните "при знакомом табуне конь гулял по воле", или тройку Гоголя. В давние времена коней по всей земле паслись миллиарды и все они не голодали, пастбищ хватало. Лошадь всегда понимала человека с полуслова. Когда я был в юношеском возрасте, то не мог одеть хомут на лошадь, потому что ростом не удался. Лошадь понимала это и наклоняла голову ко мне в ноги, и я одевал хомут без проблем.

В 30-е годы на экране страны вышел кинофильм "Чапаев". Недолго думая, я сделал Чапаева в торс из шамота высотой полтора метра. Директор завода был в восторге. Завершив работу, я ушел домой. В мое отсутствие директор приказал Чапаева обрызгать глазурью и поставил его возле часового. Через несколько дней скульптуру установили в городском парке в Орехово-Зуево. Она красовалась на двухметровом постаменте недолго. Глазурь стала откалываться от шамота и скульптуру вскоре убрали. В 1939 году на перроне Орехово-Зуевского вокзала стояли восемь моих глазурованных ваз из шамота. Сейчас их нет, и где они - неизвестно." Я почувствовал усталость скульптора и выключил магнитофон, предложив ему продолжить беседу в следующий свой приезд. В электричке, пока ехал до Орехово-Зуева, меня не покидали мысли о Сотникове, выдающемся мастере малой керамической пластики, так много сделавшем для поднятия престижа Дулевского фарфорового завода.

В феврале 1987 года я снова приехал к Сотникову и мы продолжили беседу о его творчестве. Алексей Георгиевич подарил мне недавно вышедшую в издательстве "Советский художник" монографию К.А.Макарова "Алексей Сотников". Скульптор посетовал на то, что ему холодно в квартире, а шерстяной свитер он никак не может купить. Ненавязчиво попросил меня подыскать в магазинах подходящий свитер светлой окраски. Я обещал выполнить просьбу полюбившегося мне старика, такого обаятельного и всегда улыбающегося. Затем попросил разрешения сфотографировать художника на память. Алексей Георгиевич надел старенькое пальто, коричневый цигейковый пирожок, и мы вышли на балкон. Там я его и снял. В электричке читал подаренную книгу и нашел в ней много интересных фактов из жизни и творчества А.Г.Сотникова. Запомнились высказывания о нем известных деятелей искусства страны. Вот что говорил о Сотникове М.Я.Гинзбург: "Это большой мастер, с сильной экспрессией, он способен на громадные композиции... Я совершенно твердо убежден, что, работая вместе с Сотниковым в архитектуре, можно добиться невиданных, неслыханных по остроте звучности материалов". Соратник скульптора по Союзу художников А.М.Белашов вспоминал: "Алексей Георгиевич как-то пришел в Союз художников на заседание, народу было много. Одет он был неприхотливо, да он и сейчас этому значения не придает. Но он вынул маленькую "Чашечку", и все увидели, что в руках драгоценность. Так что чувство драгоценности сотниковского искусства и осталось у меня с тех пор на всю жизнь".

Недели через две я снова приехал к Алексею Георгиевичу и привез в подарок свой шерстяной свитер, светло-серого цвета, итальянского производства. Подарок понравился скульптору и в знак благодарности он достал из-под кровати картонную коробку и протянул ее мне: "Раз отказываетесь взять деньги за свитер, не откажитесь вот от этого подарка". Я взял коробку, не зная, что она в себе таит. После небольшой паузы мы начали очередную беседу. Мастер вспомнил о встречах с Маяковским в годы учебы в Москве, о своей скорби по погибшим на войне братьям Александре и Василии, об умершей жене, о любви к природе Кубани и Подмосковья. На этот счет приведу его высказывание: "Люблю вас, милые дубравы, березняки, осинники, липы, белая акация, черемуха, рябина, калина, ива - и всех-всех, кто ни на кого не нападает, никого не обижает, источает добро и благородство. В течение целого года вы как бы живописуете, составляете для нас прекрасные пейзажи, чаруете совершенством, готовите для нас целебный воздух. А мы в ответ несем вам свою заботу, любовь и признание". Мне запомнились слова Сотникова о том, как пять раз его выдвигали в члены-корреспонденты Академии художеств СССР, но каждый раз чиновники от искусства не давали возможности получения этого заслуженного звания. "Только к 80-летию меня наградили серебряной медалью Академии художеств, - сказал Алексей Георгиевич, - а всевозможных грамот у меня целый мешок". В конце беседы он сказал: "Умирать мне пока нельзя. В Третьяковке еще лежит мой разобранный "Фонтан", и его надо отреставрировать и смонтировать. А еще меня уговаривают сделать "Сокола" для музея А.М.Горького в Москве. Сейчас готовлюсь к персональной выставке на Дулевском фарфоровом заводе. Она скоро откроется, обязательно заеду и в Орехово-Зуево". Мы тепло попрощались с ним, и я уехал домой. Когда раскрыл коробку, то ахнул от радости. В ней оказалась сотниковская скульптура "Материнство". Она представляла из себя лебедь, несущую на спине птенцов, словно пароход, взявший на борт своих маленьких пассажиров. Как драгоценную реликвию поставил сувенир на самое видное место в квартире. С тех пор, глядя на сотниковский подарок, в всегда вспоминаю недавно ушедшего поистине народного художника, выдающегося мастера фарфоровой пластики.

Преодоление

"Это пианист, говорящий с массами властным, горячим, убедительным языком, доходчивым даже до малоискушенного в музыке человека".

(Г.Г.Нейгауз)

В годы работы в Орехово-Зуевском историко-революционном музее по поручению директора или по своей инициативе мне множество раз приходилось добывать разные документы, сведения и другой материал о наших выдающихся земляках. Этот род занятий я очень любил и охотно выезжал "на дело", прихватив с собой, как правило, фотоаппарат и магнитофон. При встречах с незаурядными людьми или с их родственниками всегда делал пометки в своем блокноте, кратко конспектируя рассказы собеседников. Записи об одном выдающемся нашем земляке Якове Владимировиче Флиере лежат сейчас передо мной. Встречаться с ним мне не доводилось. Я мало знал о его жизни и творчестве. Это были отрывчатые сведения из газет и журналов, хранящихся в Ореховском музее. После нескольких встреч в 1987 году с вдовой и сыном Я.В.Флиера у меня появились довольно интересные сведения о пианисте. Я решил объединить их с воспоминаниями коллег, друзей и учеников Мастера. Думаю, они заинтересуют читателя.

У великого Ференца Листа был одаренный ученик - пианист Александр Зилоти, двоюродный брат Сергея Рахманинова. Лучшим учеником Зилоти был Константин Игумнов - великолепный пианист и педагог. Выдающимся учеником Игумнова стал Яков Флиер. Он вошел в когорту таких крупных отечественных музыкантов, как Л.Оборин, Р.Тамаркина, В.Софроницкий, Я.Зак, Г.Гинсбург и Э.Гилельс. В свою очередь Яков Флиер воспитал плеяду великолепных артистов, и сегодня мы с гордостью говорим о фортепианной школе Флиера.

Яков Владимирович родился 21 октября 1912 года в Орехово-Зуеве в семье часовщика, проживающего в еврейской слободке у берега Клязьмы. В многодетной семье росло семеро детей - четыре девочки: Фаина, Мария, Екатерина, Любовь и три мальчика: Лазарь, Рувим и Яков. В более поздние годы семья часовщика дважды меняла место жительства в селе Орехове. Перед отъездом в Москву в 1935 году Флиеры проживали в доме близ Сенной площади у вокзала. Вот что рассказал о своих пращурах сын выдающегося пианиста Андрей Яковлевич Флиер: "Наша фамилия очень редкая. Еще при Петре I один из древних представителей нашего рода часовой мастер по фамилии Флиер приехал из Голландии в Россию. Предполагаю, что кто-то из его потомков впоследствии обосновался в селе Орехове. И еще. Не так давно за сборную команду Голландии играл футболист по фамилии Флиер. Больше никогда и нигде этой фамилии я не встречал".

Мать Яши любила музыку и неплохо играла на пианино. Более профессионально играла на этом инструменте его сестра, студентка Московской консерватории. Под влиянием матери и сестры с пяти лет Яша начал играть на пианино, знал ноты и стал посещать местный Зимний театр, куда часто приезжали московские артисты. Первой в жизни оперой, услышанной впечатлительным мальчиком в морозовском театре, была "Кармен". Тогда же он впервые слушал пение профессиональных оперных исполнителей и звучание оперного оркестра. Общеобразовательная школа №2, куда стал ходить на занятия первоклассник Яша Флиер, находилась недалеко от дома.

Однажды приехавшая из Москвы в Орехово сестра сыграла до-мажорную сонату Гайдна. Семилетний Яша почти точно воспроизвел на пианино всю первую часть сонаты. Удивленная сестра стала убеждать родителей начать серьезно учить брата музыке. Ее послушались - и восьмилетний Яша начал заниматься музыкой у талантливого орехово-зуевского педагога и пианиста Сергея Никаноровича Корсакова. Через полтора года Яша уже занимался непродолжительное время у педагога Радзевич, а из начальной школы №2 перешел учиться в школу №3. Летом 1923 года старшая сестра привезла Ярика (так звали Яшу дома) в Москву сдавать экзамены на подготовительное отделение Московской консерватории. Из 100 человек экзаменовавшихся в детское отделение консерватории приняли только десять человек, в их числе и Ярика. На экзаменах он сыграл несколько этюдов Черни, сонату Моцарта и "Певца у фонтана" Шпиндлера. Сестра мечтала, чтобы брат учился у Игумнова или Гольденвейзера. Но из-за недостаточной подготовки Яшу зачислили в класс Григория Петровича Прокофьева, у которого он занимался первый учебный год.

Об этом периоде московской жизни Яши Флиера вспоминает кинооператор Марк Исаакович Беркович: "Ярик появился в нашей квартире, типичной московской коммуналке... Протрубили большой сбор по случаю смотрин прибывшего вундеркинда... Мужчины подбили нас бороться. В свои девять лет я был плотным, а мой соперник весил чуть ли не меньше своего поношенного костюмчика, началась схватка.., я рассчитывал победить быстро. Но тщедушный "бройлер" оказался таким жилистым, таким ловким и, главное, упорным, что после получасового нашего пыхтения была объявлена ничья. В консерваторию Яшу приняли, поселился он у сестры, которая жила в нашем доме. Сколько раз во дворе мы соревновались... кто скорее обежит вокруг дома, кто дальше проскачет на одной ноге, кто выше подкинет ледышку... Сестра размещалась вместе с семьей в одной комнате, куда втиснули еще и Яшу. Днем, когда квартира пустовала, он накидывался на старенькое пианино. Хорошо помню его отца, несколько раз приезжавшего из Орехово-Зуева, где жил со своей многочисленной семьей... Отец неизменно бывал мрачен и молчалив. При скудных доходах часовщика и при таком количестве ртов, у него было немного оснований для веселья. Умер он рано, похоронен на Востряковском кладбище в Москве. Мать надолго пережила отца".

В 1924 году после ухода Г.П.Прокофьева из консерватории Яшу перевели в класс С.А.Козловского. Сергей Алексеевич писал о первой встрече с учеником: "Однажды в мой класс вошел маленький щуплый мальчик лет десяти-одиннадцати. Он отрекомендовался: Яша Флиер. Мальчик смело сел за рояль и бойко сыграл мне первую часть сонатины ж-дур 2 Клементи. Яша не был "вундеркиндом", он был вполне нормальным, разносторонне развитым ребенком, очень живым, ловким, со здоровой психикой, со всеми свойственными детскому возрасту особенностями". Родственники также отмечали Яшины общительность, подвижность, дружелюбие и уверенность в себе. Среди учеников он выделялся своими музыкальными способностями, прекрасно разработанными цепкими и быстрыми пальцами. Яша хорошо держал себя, знал, о чем говорить. Играл всегда живо и упруго по ритму. У него были отменными виртуозно-технические данные от природы, и ему нравилось их показывать. В свои тринадцать лет он был маленького роста, ходил в коротеньких штанишках, черных чулках и в бархатной курточке.

Любовь к спорту и к футболу в частности зародилась у Ярика еще в Орехово-Зуеве. Уличные мальчишки за упорство, сноровку и хитрость именно его выбрали капитаном детской дворовой команды. Хорошо играл в футбол и родной брат Яши Рувим. Ребятня часами гоняла во дворе или на "купцовом поле" футбольный мяч, а иногда, забравшись на деревья у городского стадиона, с замиранием сердца наблюдала за игрой своих кумиров, знаменитых "морозовцев". Бывший капитан футбольной команды "Красное Орехово" Василий Филиппович Степанов вспоминал, как Яша Флиер каждый раз после окончания матча дожидался его, дядю Васю, у выхода стадиона и задавал массу вопросов, касающихся футбола.

Кроме футбола в годы учебы в Москве Яша увлекался теннисом, шахматами и кинематографом. С 1927 года консерваторская среда заразилась игрой в пинг-понг. "Был год, - вспоминал Яков Владимирович, - когда я беспрерывно играл в пинг-понг, и, обманывая тетку, не посетил в консерватории ни одной лекции, за весь год лишь два-три раза побывал у Козловского на уроке. Меня исключили из консерватории. После долгих хлопот удалось добиться, чтобы мне дали испытательный срок - полгода. Как-то уживались вместе и серьезные интересы, и совсем несерьезные увлечения. Резкий перелом произошел во мне в шестнадцать лет. Тут сыграло роль начало занятий у Константина Николаевича Игумнова..." Надо сказать, что в классе С.А.Козловского вместе с Яшей Флиером учился другой Яша - Мильштейн. он был старше Ярика и более подготовлен в учебе. Яша-маленький (Флиер) все время стремился догнать Яшу-большого (Мильштейна), и это служило ему стимулом в учебе. Несмотря на то, что Флиер был старостой в классе С.А.Козловского и самым младшим по возрасту, он так энергично взялся за дело, что сумел основательно подтянуть учащихся. Вскоре класс вышел на первое место в консерватории и был занесен на Доску почета. В консерватории Яша караулил свободные классы, часто занимался дома у М.Берковича. Он легко преодолевал любые технические трудности. Ему требовалось два-три дня для подготовки пьесы к исполнению. Рассказывает профессор Московской консерватории Я.Мильштейн: "Навсегда остался у меня в памяти последний классный вечер Козловского весной 1929 года. Он уходил с фортепианного факультета консерватории, и это был прощальный концерт... Флиер играл "Мефисто-вальс". Пришел Игумнов. В артистической он громогласно хвалил нас. Стало ясно, что Игумнов берет нас к себе в класс... У Игумнова мы занимались с Флиером в один и тот же день. Где мы с ним в ту пору только не бывали! Чем только не увлекались! Концерты в Большом зале консерватории, и здесь же кинотеатр "Колос". Книжные базары на Тверском бульваре и книжные развалы у Китайской стены.., спектакли Художественного театра. Шахматный турнир в "Метрополе". Футбольные матчи на стадионах... Ходили слушать речи Луначарского, выступления Маяковского... Сходились мы с Флиером и в любви к опере, шахматам, к пинг-понгу". В классе Игумнова Яша дружил еще с Борисом Хевелевым и Виктором Зандбергом. Эта тройка юных музыкантов увлеклась тогда Бетховеном, Вагнером, Берлиозом и Малером. Они с удовольствием слушали лекции А.А.Альшванга по истории музыки и искусства, любили занятия Г.М.Когана по истории и теории пианизма.

Период от шестнадцати до восемнадцати лет был для Флиера этапом созревания. Он возмужал, превратился в крепкого сухощавого юношу. Четкое очертание темных бровей, крупный нос с горбинкой придавали ему выражение собранности и решительности. В консерватории стали проводиться внутренние конкурсы. На первом из них, Шопеновском, Флиер завоевал свое первое "лауреатство". Его назначили играть на открытом вечере. С листа он читал превосходно, и клавиры оживали под его пальцами всеми красками звуков. Летом 1932 года Яша с друзьями по учебе ездил в Коктебель, в дом отдыха консерватории "Коммуна", а затем они вместе с Зандбергом отправились путешествовать по Кавказу.

Первое значительное публичное выступление Якова Флиера состоялось в 1932 году на смотре учащихся Московской консерватории, где пианист исполнил концерт Чайковского в сопровождении симфонического оркестра. По неписаному закону последним обычно играет лучший ученик. Это право было предоставлено Якову Флиеру. На одном из выступлений он начал играть спокойно и уверенно, но когда дошел до коварных скачков... начал мазать один скачок за другим. Ни разу не попал! В следующей вариации от волнения забыл продолжение, остановился, вернулся к началу и снова остановился. Кое-как доиграл еще одну вариацию и, закончив, стремительно убежал со сцены. Нашел его М.Беркович в сквере возле памятника Гоголю. "На следующий день, - рассказывает Беркович, - мы с братом зашли за Яшей, чтобы взять его покататься на лыжах с Воробьевых гор. И вот здесь Флиер преодолел устрашающий крутой склон и один коварный трамплин на диво лыжным асам. "Мы еще повоюем! - говорил Яша. - Плевать на неудачи!" - скрежетал он зубами. И через год закончил консерваторию с золотой медалью. Когда в 1933 году начали составлять программу к окончанию консерватории, Флиер сказал Игумнову, что решил играть на экзамене Третий концерт Рахманинова. Учитель возмутился: "Ты просто обнаглел, ведь Третий концерт, может быть, самое трудное произведение в фортепианной литературе. Этот концерт по-настоящему могут сыграть у нас только два-три человека. Я с тобой учить концерт не буду: ты в нем ничего не поймешь. Можешь готовиться у другого профессора". Но Флиер не мыслил окончания консерватории без этого концерта и не отступал. Он занимался по 6-7 часов в день, приезжал в родное Орехово-Зуево, где обстановка для занятий была подходящей. Здесь им совершенствовалась выпускная программа, включавшая произведения Баха, Гайдна, Бетховена, Шопена и Прокофьева. В Москву Яша вернулся за два месяца до экзаменов и уговорил Игумнова прослушать Рахманиновский концерт. Когда отзвучали аккордовые каскады последних страниц финала, Игумнов резко поднялся со стула и, не обронив ни слова, вышел из класса. Вскоре все учебное заведение облетела ошеломляющая весть - старого профессора видели плачущим в одном из уголков коридора консерватории. Так его тогда растрогала флиеровская игра. На выпускном экзамене в январе 1934 года Флиер играл в Малом зале консерватории с необыкновенным подъемом. Успех был огромным. Это было настоящим потрясением, событием, сравнимым разве что с первым появлением в Москве 14-летнего Эмиля Гилельса, его феноменальное исполнение в том же зале Листовской фантазии "Свадьба Фигаро". Судьба не случайно сблизила этих двух ярчайших музыкантов, позже они исполняли Вторую сюиту Рахманинова для двух фортепиано. После экзаменов Флиер безоговорочно был принят в Школу высшего мастерства, учрежденную при Московской консерватории. Его имя было выгравировано золотыми буквами на мраморной доске в консерватории в ряду с именами Танеева, Рахманинова, Скрябина, Зилоти, Игумнова. С 1934 по 1937 гг. Флиер совершенствовался в Школе высшего мастерства у К.Н.Игумнова. Настоящая известность пришла к Якову Флиеру после того, как он сыграл Третий концерт Рахманинова в Большом зале консерватории. У него не было тогда ни фрака, ни темного костюма. Выручили друзья. Я.И.Мильштейн одолжил пиджак, другой товарищ - брюки. В 1935 году Флиер решил принять участие во Втором Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей. Как основной свой номер он готовил си-минорную сонату Листа. Но незадолго до конкурса у него на руке возникла большая опухоль. Пришлось походить по врачам. Вылечила его доктор Марсова. В связи с этим жюри конкурса разрешило играть Якову в последний день, так что он имел еще шесть дней подготовки. Первое прослушивание в Москве он прошел и вылетел в Ленинград для участия в последующих турах конкурса. В большом зале Ленинградской филармонии Флиер блестяще отыграл всю программу и имел заслуженный успех. "Похож на Горовица!" - шептали в зале. Яков Флиер превзошел всех своих конкурентов: М.Гринберга, Я.Зака, М.Пульвера и получил первую премию. Он стал знаменитым, его стали приглашать на концерты во все города Союза. Началась активная концертная деятельность пианиста.

Он был самолюбив, имел истинно артистическую внешность, о которой писал Родион Щедрин: "Красивее и естественнее постановки рук в своей жизни я не видел ни у одного пианиста. Осанки я лучше не видел у пианиста - естественно, свободно сидел он за роялем, как-то по-особому слитно с инструментом. В день концерта он никогда не разыгрывался. Только перед выходом на сцену". Флиер был красив во всех своих проявлениях и даже тогда, когда садился за карточный стол. Худой, пластичный, с остро очерченным профилем, умные, добрые глаза, обаятельная улыбка. Лев Власенко сравнивал своего учителя 30-х годов с Ваном Клиберном 1958 года.

В 1936 году Якова Флиера срочно вызвали и предложили принять участие в Международном конкурсе пианистов в Вене. Другим участником конкурса был Эмиль Гилельс. И этот конкурс оказался для Флиера счастливым - он получил первую премию.

В 1937 году Флиер стал ассистентом Игумнова, а первыми его самостоятельными учениками были Маша Постникова, Женя Рацер и Коля Сильванский, которым пришлось сдавать Госэкзамены в консерватории уже в июне 1944 года. Яков Владимирович дорожил своими "художественными корнями", школой К.Н.Игумнова. Он часто и любовно говорил ученикам: "Здесь мой "старик" делал так, советовал следующее". Нередко приводил тонкие игумновские наблюдения.

В мае 1938 года проводился Первый Международный конкурс пианистов в Брюсселе, который устраивался в честь знаменитого бельгийского скрипача и композитора Эжена Изаи. Всесоюзный комитет по делам искусств выделил для участия в конкурсе Якова Флиера, Исаака Михновского, Павла Серебрякова, Эмиля Гилельса и Розу Тамаркину. На конкурс в Бельгию приехало 87 участников из 23 стран мира. После первого тура осталось 19 участников конкурса и среди них Флиер и Гилельс. К третьему туру было допущено 12 пианистов, он проходил уже в Королевском оперном театре и продолжался три дня. Флиер играл один час, исполнив концерт Абселя, "Рондо-каприччиозо" Мендельсона и третий концерт Рахманинова с оркестром. В присутствии короля и королевы были объявлены результаты голосования жюри. Первую премию завоевал Эмиль Гилельс, вторую - английская пианистка Мэри Джонстон, третью - Яков Флиер. Насколько Гилельс поражал мощью своей крупной техникой, силой уверенного, волевого спокойствия - что позволило Г.Когану говорить о "каменной кладке" его широких построений, - настолько игра Флиера впечатляет своей нервной импульсивностью, остротой звука, мгновенно взмывающими, как бы пенящимися звуковыми волнами. После конкурса имени Изаи советские пианисты совершили концертное турне по городам Бельгии и Франции. За исключительные заслуги в области музыкального искусства Гилельс и Флиер были награждены орденами "Знак Почета". Начались Флиеровские концерты, выступления перед микрофоном, записи на грампластинки. Он стал не просто известным, он стал знаменитым. Портреты его печатались в центральных газетах, на афишах имя его шло "красной строкой".

В довоенном клубе мастеров искусств (ЦДРИ) Яков Владимирович был неизменным инициатором и организатором самых запоминавшихся вечеров. На одном из "капустников" В.Н.Хенкин пел: "Вывез Фейнберг на арену черно-бурую артель. Ты не езди, Гилельс, в Вену, ну а ты, Флиер, в Брюссель". Действительно, успех приходил поочередно к этим выдающимся пианистам. До войны Флиер выступал перед москвичами с циклом тематических концертов, посвящая каждый из них творчеству одного-двух композиторов. Первые три концерта были посвящены памяти Баха, Вагнера, Листа и Рахманинова. Концерт, посвященный Шопену, прошел уже тревожной осенью 1941 года в Большом зале Московской консерватории. Его слушали бойцы резервных частей, ополченцы и москвичи, не оставившие город. В годы войны Яков Флиер в составе сборных бригад давал концерты в частях, госпиталях, в прифронтовой полосе и в тылу. Выступать приходилось под открытым небом, Сценой служил чаще всего кузов грузовика. Зимой 1942 года Флиер на самолете прибыл в блокированный Ленинград. Он выступал перед воинами прифронтовой полосы, на кораблях Балтийского флота, перед блокадниками в Большом зале Ленинградской филармонии с минусовой температурой. В грозовые дни войны Яков Владимирович с матерью эвакуировался в Свердловск, где проживал на улице Вайнера (мать умерла и похоронена в Свердловске). В 1943 году Флиер стал коммунистом. За два года войны пианистом было дано свыше 100 радиоконцертов. Играть приходилось и по ночам. Под утро, изнуренный бесконечными репетициями и бессонницей, он возвращался домой. К концу войны он увлекся ансамблевым музицированием, выступал совместно с Г.Гинзбургом, И.Аптекаревым и другими артистами. В победном 1945 году Яков Владимирович Флиер стал профессором. 12 июня 1946 года в Большом зале Московской консерватории он впервые исполнил три крупных фортепианных сочинения Дмитрия Кабалевского. Начались его регулярные заграничные гастроли.

Со временем техника словно бы отошла на второй план в его искусстве, уступив пальму первенства Поэтической Идее. У пианиста был крепкий, точный, предельно активный пальцевой аппарат. Своим общим техническим мастерством он был во многом обязан прекрасно развитой левой руке. Звук у исполнителя обычно определялся рецензентами как "округлый", "тянущийся" и "крупный". Наиболее ценным в его пианистической манере являлось искусство пения на инструменте. В конце 1945 года Яков Владимирович почувствовал недоброе у третьего пальца правой руки. Он терял силу и техничность. Две сложные операции не оправдали надежд. В 1948 году он уже очень редко принимал участие в открытых концертах, а последующие десять лет стали годами вынужденного молчания пианиста. И только в 1959 году ленинградские врачи излечили его правую руку. С этого года он опять стал выступать и быстро занял одно из ведущих мест в советском исполнительном искусстве. 60-70 выступлений в сезон стало его нормой. Овации гремели в переполненных залах Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Еревана, Новосибирска, Харькова, Алма-Аты. Творческий девиз пианиста: "Прежде, чем выходить на эстраду, прежде, чем играть,- надо иметь что сказать".

Человеком он был широким и доброжелательным. Иногда прямо с концерта приглашал компанию человек в десять-пятнадцать в ЦДРИ, где по его заказу сервировался роскошный банкет. Многим он оказал помощь в трудоустройстве. Флиер никогда не проявлял по отношению к своим конкурентам озлобленности, никогда не отзывался о них с пренебрежением. Музыкальные характеристики Якова Владимировича всегда "попадали в цель". По его инициативе Лев Власенко стал участником Международного конкурса имени Листа в 1956 году в Венгрии, где его ученик получил первую премию. Позже он готовил его в Малаховке к Первому международному конкурсу имени Чайковского, после которого, став его лауреатом, Лев Николаевич стал и ассистентом Флиера в консерватории на его кафедре и прошел все ступени роста от преподавателя до профессора. В 60-х годах Яков Владимирович возглавлял совет эстетического воспитания при консерватории. Под его руководством создавались народные университеты музыкальной культуры, лектории, семинары в Москве и в ряде сельских районов Московской области. После войны он несколько лет возглавлял факультетскую парторганизацию.

В мае 1960 года Флиера пригласили в качестве члена жюри в Брюссель на Международный конкурс пианистов. После Бельгии он около месяца гостил в Чехословакии, а затем в ГДР. В 70-е годы его гастроли продолжались в Японии, Англии, США, Турции, Греции, Польше, Италии, Франции, ФРГ, Голландии, Венгрии и Исландии. Как-то на репетиции Третьего концерта Рахманинова с одним из иностранных дирижеров на замечание Флиера о том, что в первой части после проведения темы у рояля оркестр проводит эту же тему в более быстром темпе, дирижер позволил себе в пренебрежительном тоне отпустить реплику в адрес автора. Яков Владимирович прервал репетицию и отказался играть в концерте. В 1962 году пианисту было присвоено звание "Народного артиста РСФСР", а в 1966 году - "Народного артиста СССР". Известен редчайший случай, когда 23 октября 1964 года в Горьковской филармонии Флиер играл Третий концерт Рахманинова без нот и без репетиции с оркестром, так как нот в филармонии не было, а из Москвы их привезти не успели. Большое удовольствие получал пианист, когда выступал с такими замечательными дирижерами, как Геннадий Рождественский и Евгений Светланов. Величайшим музыкантом нашего времени он считал Глена Гульда.

В январе 1971 года после 20-летнего перерыва Яков Флиер приезжал в Орехово-Зуево, где выступил с симфоническим оркестром Дворца культуры текстильщиков. В зале звучали концерт для фортепиано с оркестром Бетховена, мелодии Скрябина, Листа и Шопена. После концерта Флиер ответил на вопросы корреспондента А.Д.Коновалова. Он сказал, что повидал много разных городов, но самым дорогим для него является город на Клязьме и что свой творческий отчет перед земляками посвящает 24-му съезду КПСС.

Значительных успехов добился Флиер и как педагог. Были годы, когда в его классе учились одни лауреаты или студенты, готовившиеся к конкурсу. Он мастерски подбирал им программу. Среди его воспитанников - свыше тридцати лауреаты Всесоюзных и Международных конкурсов, в том числе Ю.Айрапетян, С.Алумян, Л.Власенко, Е.Гилельс, И.Граубинь, В.Камышов, Н.Коган, М.Плетнев, В.Постников, Т.Рюмина, Е.Скуратовская, И.Худолей, Н.Чиракадзе, В.Шацкий и другие. По классу Флиера окончил Московскую консерваторию замечательный советский композитор Родион Щедрин. Это ярчайшее свидетельство выдающихся педагогических достижений школы нашего талантливого земляка. Яков Владимирович неоднократно участвовал в работе жюри международных конкурсов в Брюсселе, Москве, Хельсинки, Варшаве, Париже. "Яков Владимирович, - рассказывал друг пианиста профессор Сергей Доренский, - частенько конфликтовал с начальством, был исключительно честным и справедливым. В те годы его вызывал А.В.Свешников и давал взбучку за то, что Флиер на международных конкурсах пианистов как член жюри в спорных случаях ставил оценки честно, не давая предпочтения советским конкурсантам.

Всеобщий интерес, который вызывал музыкант, расширил круг его друзей, дал ему возможность познакомиться с такими замечательными людьми страны, как Чкалов, Папанин, Прокофьев, Шостакович, Кабалевский, Хренников, Хачатурян, Качалов, Яблочкина, Ойстрах, Есаян, Архипова и другие. Он был близок со многими коллегами по консерватории, особенно с Давидом Федоровичем Ойстрахом и Самуилом Евгеньевичем Фейнбергом. Интересные факты об отце приводит его сын, Андрей Яковлевич Флиер, научный сотрудник ЦНИИ теории и истории архитектуры: "Он был истинно интеллигентным человеком. Предельно простым и беспредельно демократичным в отношениях с людьми. Он не терпел ни окриков "сверху", ни заискивания "снизу", признавал лишь разговор "на равных" как единственно возможную форму общения с каждым. Еще в детстве меня поражало знание отцом наизусть чуть ли не всего Пушкина, множества стихов Лермонтова, А.К.Толстого, Маяковского, Гете, Шиллера, и даже Тредиаковского. Блестяще владел литературным русским языком, как в разговоре, так и на бумаге. Больше всего он любил Пушкина. Самым любимым прозаиком был для него Достоевский. Целостностью и хорошим состоянием собрания сочинений писателя он дорожил чуть ли не больше, чем всей своей гигантской нотной библиотекой. Любил бывать в художественных музеях, в Государственном Эрмитаже в особенности. Был высоко эрудирован, великолепно знал биографии многих художников, исторические и мифологические сюжетные основы их картин... Главным его художественным "фаворитом" был Рембрандт (из русских художников - Серов). Он имел 2-тысячную коллекцию грампластинок, которые слушал буквально круглые сутки. О каком бы музыкальном произведении его не спросили, он почти всегда подходил к роялю и наигрывал его... Не любил слушать самого себя... Он был страстным автомобилистом с 40-летним стажем, прекрасным водителем, обладал значительными познаниями в истории, географии. До последних дней сохранял мальчишеский азарт. Практически ежедневно в нашем доме бывали 10-12 человек. Он любил людей, особенно молодежь. Наиближайшим отцовским другом был замечательный армянский художник Хачатур Есаян. Я не припомню дня, когда бы наше семейство садилось обедать без одного-двух учеников, а уж тем более вечерами, когда за столом собиралось часто не менее половины отцовского класса. Родители отдыхали преимущественно на Рижском взморье. Отец говорил неоднократно, что творческое "происхождение" свое ведет от Листа, через Зилоти и Игумнова. Ни в каких "инстанциях" не просил ничего для себя, хотя постоянно ходатайствовал за других. Он очень любил природу: горы, море, лес, степь. Но лучше и естественней чувствовал в подмосковном лесу. Иногда отдыхал в Доме творчества композиторов в Рузе, в санатории Академии наук, на снимаемой даче в Пахре. Он особенно любил турниры шахматистов, болея за Таля. Был страстным болельщиком, зная тонкости футбола и хоккея. Сидя на стадионе или перед экраном телевизора и следя за действиями любимой футбольной команды "Динамо" (Москва), он, после удачно проведенной комбинации с торжествующим видом оглядывал своих друзей..."

В доме Флиера часто звучали Э.Гарнер, Э.Фитцджеральд, Л.Армстронг, Сара Воан и другие звезды джаза. Яков Владимирович любил слушать караяновскую запись "Кармен", вердиевский "Фальстаф", его же "Реквием", "Пиковую даму", шестую симфонию Чайковского. Третий концерт Рахманинова буквально прошел через всю артистическую жизнь Флиера. Единодушно зачислено в ранг крупнейших мировых достижений исполнение Флиером Сонаты си-минор Листа и Третьего концерта Рахманинова. Да и в натуре Якова Владимировича было нечто рахманиновское: внешняя сдержанность, иногда казавшаяся медлительность, и - мощный накал чувств во время исполнения, стихийная виртуозность, размах и - страсть к красоте. Другой кумир Флиера - Шопен, которого он играл очень нетрадиционно: благородно и одухотворенно, трагично и возвышенно. О Шопене Яков Владимирович отзывался так: "Шопен единственный, но это фантастичнейший фортепианный композитор. В этом отношении можно придраться к Шуману, даже к Шуберту. Шопен непревзойден! Не случайно на наших соревнованиях камнем преткновения почти всегда является Шопен. Великолепно играют Листа, но как только звучит Шопен - все словно укрупняется, все предстает в совершенно натуральном виде. Его музыка словно чистый родник".

Флиер был большим поклонником Прокофьева, имел счастье общаться в выдающимся художником. У обоих было общее увлечение - шахматы, и они частенько сражались дома друг у друга.

Более чем за четыре десятилетия преподавания в Московской консерватории (а он немало лет работал и в институте имени Гнесиных) Яков Владимирович создавал свою педагогическую школу. Систематические занятия в классе, лекции и беседы, открытые уроки и доклады, которые он проводил в разных консерваторских и музыкальных училищах нашей страны и за рубежом, составляли органические звенья его многогранной и плодотворной педагогической деятельности. Сегодня с полным правом говорят о флиеровской педагогической школе, продолжившей и развившей лучшие традиции отечественной пианистической культуры. Его авторитет в этой области был непререкаем. Ко всему художественно перспективному, талантливому он относился с горячей доброжелательностью. Школа Игумнова и школа Флиера в своей совокупности охватывают огромные пласты отечественного фортепианного исполнительства. Удивительно разнообразны исполнительские облики учеников школы Флиера: Родиона Щедрина, Льва Власенко, Самвела Алумяна, Виктории Постниковой, Валерия Камышова, Михаила Плетнева... Как много в них общего, "флиеровского", и какие они все разные. Яков Флиер находился на авансцене нашего пианизма: в 30-40 годы - как исполнитель, в 40-50 годы - как педагог, в 60-70 годы - как тот и другой одновременно. Если одним словом попытаться выразить суть характера этого выдающегося музыканта, то таким словом будет ПРЕОДОЛЕНИЕ. Он знал, что был тяжело болен, но продолжал в привычном для него ритме: помногу играл, делал записи, усиленно занимался с учениками.

Рядом с Яковом Владимировичем всегда была его жена, верный спутник и друг Любовь Николаевна. Их сближало очень многое, но, прежде всего, неиссякаемая любовь к людям. В их доме любой мог получить совет и утешение в трудную минуту, в нем искренне радовались успехам друзей. Любовь Николаевна в тяжелые моменты жизни сохраняла спокойствие и доброжелательность. И именно она помогла мужу совершить свой артистический и человеческий ПОДВИГ - вернуться на концертную эстраду.

В последние годы жизни больное сердце музыканта подверглось непосильным испытаниям. Автомобильная катастрофа, в которой жестоко пострадала жена, смерть художника Хачика Есаяна, внезапная смерть Давида Ойстраха в Амстердаме, где Флиер играл второй концерт Брамса, а Ойстрах дирижировал, смерть Шостаковича, с которым Яков Владимирович общался до последних часов, находясь в соседней палате больницы... И все это при огромных рабочих "перегрузках". Яков Флиер был назначен председателем фортепианного жюри 6-го Международного конкурса имени Чайковского, которое не смог возглавить. 18 декабря 1977 года после тяжелой сердечной болезни Я.В.Флиер скончался. Его похоронили на Кунцевском кладбище. В 1987 году мне довелось несколько раз побывать на московской квартире вдовы пианиста Любови Николаевны Флиер. Первая встреча, о которой у меня остались очень хорошие воспоминания, состоялась в марте. Беседа проходила в большой гостевой комнате, большую часть площади которой занимал темно-вишневый флиеровский рояль. Над ним висел портрет Любови Николаевны, написанный маслом художником Хоменко. На двух других стенах были фотографии Якова Владимировича. На столе, за которым я сидел, красовалась хрустальная ваза с четырьмя цветными яичками. Любовь Николаевна, заметно хромая, уселась на диван, положив на него больную ногу. Говорили мы о многом увлеченно и раскованно. Хозяйка квартиры показала несколько семейных фотоальбомов, подробно рассказав о тех, кто был изображен на фото. Мне запомнились фотографии, где Флиер целует руку Бельгийской королеве, а также фотографии с Папаниным, Чкаловым, Яблочкиной, Шолоховым, Гилельсом и Власенко. Любовь Николаевна ответила на многие мои вопросы, связанные с жизнью и творчеством земляка. В свою очередь, я рассказал ей об Орехово-Зуеве, где она ни разу не была, о знатных людях города и района. Более подробно говорил о Корсаковых, Гайгеровых, Савве Морозове, о певице Вивее Громовой. Книг об Орехово-Зуеве у хозяйки квартиры не оказалось. Их отсутствие она объяснила тем, что при разводе первая жена Якова Владимировича не отдала обширную библиотеку, собранную пианистом. А познакомилась Любовь Николаевна с Яковом Владимировичем в Свердловске. Нашу беседу иногда прерывала красивая и ласковая кошка Машка, забираясь на колени то ко мне, то к хозяйке. Любовь Николаевна посоветовала встретиться с ее сыном, Андреем Яковлевичем и пообещала помочь организовать встречу орехово-зуевцев с учениками Якова Флиера - Власенко и Плетневым. В заключение беседы она подарила для Ореховского музея несколько фотографий Якова Владимировича, набор грампластинок с записью его игры и книгу "Я.В.Флиер". Лично мне для знакомства с творчеством пианиста дала на две недели альбом с газетными вырезками о выдающемся музыканте. Прощаясь, я пригласил вдову посетить Орехово-Зуево, подарил ей две брошюры о городе и его хлопчатобумажном комбинате.

Следующая встреча была такой же насыщенной разговорами о Якове Владимировиче, как и первая. Уточнялись факты из его биографии, снова были фотоальбомы, но уже другие. С большим интересом я разглядывал открытку, присланную Бельгийской королевой Якову Флиеру по случаю Нового года. Все написанное было на русском языке и лично самой королевой. Наш разговор шел и о литературе, и о кинематографе, и о Шехтеле, и о предстоящем 75-летии со дня рождения Флиера. От Любови Николаевны я узнал, что три сестры Я.В.Флиера проживают в Москве, но они уже глубокие старушки. В одну из пауз я попросил сесть на минутку за рояль Мастера. После согласия сел за рояль, открыл крышку и неумело нажал на клавиши. Рояль, издав звуки, как бы поздоровался со мной. Я подумал, что это сам Яков Владимирович поприветствовал меня и свою супругу. Вернувшись к столу, я рассказал Любови Николаевне, как год назад на Байконуре, в Ленинске, вот так же сидел я в автобусе в креслах, на которых несколько месяцев назад в своем космическом облачении сидели Савицкая и Джанибеков, отправляясь к стартовой площадке. Мы рассмеялись. Тогда у рояля я заметил висящий на стене небольшой листок бумаги с изображенной на нем тушью фигурой Флиера в футбольной форме игрока московского "Динамо". "Это дружеский шарж, шутка друзей", - прокомментировала хозяйка дома. Подарив вдове книги об Орехово-Зуеве и свои стихи, я поехал на Курский вокзал.

19 сентября я был в Москве на Кунцевском кладбище, где отыскал могилу Якова Флиера. Памятник на могиле музыканта меня поразил простотой и притаившейся в ней большой тайной. О ней, этой тайне, знает только автор надгробия, друг пианиста, армянский скульптор Виктор Думанян.

В октябре 1987 года на встречу с сыном Флиера Андреем Яковлевичем я поехал вместе с директором Орехово-Зуевской детской школы искусств Ольгой Алексеевной Андреевой. Встреча состоялась в коридоре здания ЦНИИ теории и истории архитектуры. Тематика беседы была разной. В основном отвечал на вопросы Андрей Яковлевич. По поводу автомобильной катастрофы семьи он заявил, что ее виновником, не желая того, стал Дмитрий Кабалевский, друг отца. Это случилось в Москве, машиной управлял Дмитрий Борисович. Рядом с ним впереди сидела Любовь Николаевна Флиер, а на заднем сидении - Яков Владимирович. На одной из улиц при выполнении крутого левого поворота у Любови Николаевны с колен упали банки с продуктами. Как истинный джентльмен, Кабалевский тут же нагнулся, чтобы помочь подобрать упавшие банки. Этих секунд хватило на то, чтобы машина врезалась в бетонный угол здания. Д.Кабалевский и Я.Флиер отделались царапинами и ушибами, а Любовь Николаевна получила перелом бедра и стала инвалидом.

Еще мне запомнился рассказ Андрея Яковлевича о пуделе. В 60-е годы в квартире Флиеров жил огромный королевский пудель. Звали его Атосом. В те дни Яков Владимирович часами занимался с Львом Власенко, шлифуя произведения Чайковского. Атосу до того все это надоело, что в один из дней занятий на какой-то гамме звуков его нервы не выдержали, и он завыл. В последующие дни он всегда начинал выть именно на той же гамме звуков.

По моей просьбе Андрей Яковлевич перечислил награды отца: орден Трудового Красного Знамени, два ордена "Знак почета" и шесть медалей. Расставаясь, мы с Ольгой Алексеевной пригласили Андрея Флиер посетить Орехово-Зуево.

Моя последняя встреча с Любовью Николаевной и Андреем Яковлевичем Флиер состоялась 18 декабря 1987 года в ЦДРИ. Здесь проходил вечер, посвященный 75-летию со дня рождения Флиера и 10-й годовщине со дня его смерти. На сцене висел большой фотопортрет Якова Владимировича, а в вестибюле - стенды с его фотографиями. Любови Николаевне я передал листочек бумаги с только что сочиненным мной в электричке стихотворением о Флиере:

"Упорство, честность, тонкий юмор,

Интеллигентность, простота,

Масштаб и новизна задумок,

Доверчивость и доброта.

Все это было у артиста

В его душе, в его делах.

Он от Игумнова и Листа

В наследство принял два крыла.

Сиял как Солнце на ладонях,

Но вдруг сгустились облака...

Его рояль неслышно стонет,

Как конь без друга-седока".

На сцене в президиуме сидели Р.Щедрин, Л.Власенко, Н.Шпиллер и С.Доренский. Вечер вел Лев Власенко. Первым выступил Родион Щедрин. О своем учителе он рассказывал как о великом, неповторимом пианисте, подчеркнув, что лучшего пианиста в жизни он не встречал. Щедрина на сцене сменил И.С.Козловский, сказавший немало лестных слов о музыканте и исполнивший русский романс. Половину цветов, преподнесенных ему слушателями, Иван Семенович вручил вдове пианиста. Затем две сонаты сыграла бывшая ученица Флиера Илза Граубинь. С воспоминаниями о Якове Владимировиче выступала Наталья Дмитриевна Шпиллер. Из выступления Сергея Доренского мне запомнились два эпизода из жизни Флиера. "Приехал однажды Яков Владимирович на только что купленной "Волге ГАЗ-21", - рассказывал Доренский. - После занятий он пошел домой как всегда пешком, а "Волгу" забыл у подъезда консерватории. А где же машина? - спросила жена, когда муж вошел в квартиру. Не знаю, Любочка. Надо подумать, куда она делась, - ответил Яков Владимирович. Охая и ахая, обеспокоенная чета пошла заявлять в отделение милиции о пропаже машины. Утром следующего дня из консерватории позвонил дворник и просил быстрее убрать "Волгу" от подъезда, мешавшую уборке территории. - Был и такой случай с Яковом Владимировичем, - продолжал веселить публику Доренский. - Пришли к нему на квартиру друзья с магнитофоном и попросили разрешения записать Этюды Шопена. Показывая на кассету, Флиеру сказали, что запись на ней предварительно стирается. "Любочка, - позвал Яков Владимирович жену, - принеси, пожалуйста, чистую белую тряпочку, надо запись стереть". Не силен был в технике Флиер, - продолжал Доренский, - часто мешала ему и рассеянность". В заключение Доренский сыграл любимую из исполняемых Флиером сонат. Поочередно на сцену выходили и играли на рояле Власенко, Щедрин. Елена Гилельс, Наталья Власенко. После игры на "бис" была снова вызвана Елена Скуратовская. Подаренные ей цветы она положила к портрету любимого учителя. В заключение вечера выступил квартет арф Росконцерта под управлением Марины Смирновой.

С большим душевным подъемом возвращался я домой в город, где 75 лет назад появился на свет человек-самородок по фамилии Флиер. Его любовь к музыке и увлечение спортом, глубокая мудрость выдающегося профессионала и неугасимое азартное мальчишество, тяга к природе и беспредельный интерес к делам человеческим - все это сливалось в многокрасочную и нерушимую гармонию личности, в единый талант человека, не знавшего принципиальной разницы между жизнью, творчеством, любовью. Еще я думал об удивительно стойком равнодушии многих моих земляков, до сих пор не сумевших назвать хотя бы один переулок или улицу в городе ЕГО именем. Успокаивал себя теми добрыми делами, которые не позволяют орехово-зуевцам забыть ЕГО. Ежегодно, начиная с марта 1990 года, в дни весенних каникул в Орехово-зуевской школе искусств проводится конкурс юных пианистов имени Я.В.Флиера. В нем принимают участие молодые музыканты Москвы и Московской области. Очень большая дружба связывает школу искусств с учениками Якова Владимировича. В Орехово-Зуево со своими студентами приезжал Народный артист СССР, профессор Московской консерватории Лев Власенко. По два раза приезжали с концертами Елена Скуратовская, солистка Москонцерта, лауреат Международного конкурса пианистов имени Листа-Бартока в Будапеште в 1971 году, и Сергей Мусаэлян, солист Москонцерта, лауреат Международного конкурса пианистов имени Вьяна Дамотта в Лиссабоне в 1975 году. На очереди другие "Птенцы гнезда Флиера".

"Я от мира сего…"

Одиннадцатого декабря 1994 года в полдень на железнодорожной платформе станции Орехово-Зуево я встречал гостей из Москвы. Приехали поэт Николай Дмитриев с женой, поэтесса, редактор московского журнала "Очаг" Нина Стручкова и ее подруга Татьяна Бахвалова. План нашей встречи был обговорен в телефонном разговоре, состоявшемся между мной и Ниной Стручковой три дня назад. На автобусе мы добрались до Малодубенского кладбища почтить память рано ушедшего из жизни талантливого Орехово-Зуевского поэта Аркадия Кошелева, общего нашего друга. С погодой повезло - был солнечный день и легкий морозец. У могилы друга в самом ближнем углу кладбища пробыли около часа. Как положено, помянули Аркадия, сфотографировались и возвратились в город. По предложению Нины Стручковой встречу продолжили в ее Зуевской комнатке. Были обычные дружеские посиделки, тихое доброе застолье. Вспоминали вечера поэзии, эпизоды, связанные с Кошелевым и с другими членами Орехово-Зуевского литературного объединения. Я знал, что при встрече разговор будет идти в основном о поэзии и поэтах, и потому прихватил с собой диктофон. Дома у меня лежал в папке недописанный очерк о Дмитриеве. В нем чего-то не хватало - о поэтах мне никогда раньше не доводилось писать. Я воспользовался этой встречей, задал Николаю несколько вопросов и попросил прочитать два-три новых стихотворения. Затем диктофон передвинул к Нине Стручковой - стихи прочитала и она. По окончании встречи проводил гостей к электричке и вернулся домой. В последующие дни прослушивал и конспектировал магнитофонную запись, читал имевшиеся у меня газетные вырезки с заметками о Николае Дмитриеве. Накопился солидный материал о жизни и творчестве большого русского поэта, который в молодые годы рос и крепчал как литератор в Орехово-Зуевском литературном объединении.

Впервые Николая Дмитриева я увидел на одном из вечеров поэзии в Орехово-Зуеве в 1981 году. После выступлений на вечерах мы, стихотворцы, обычно собирались все вместе где-нибудь поблизости, быстро организовывали общий стол и под звон стаканов с вином по очереди продолжали читать свои стихи. Застолье длилось обычно недолго - полтора-два часа, но довольно шумно и весело. Каждый старался рассказать коллегам по перу свои новости, какую-нибудь смешную байку или анекдот. Иногда очередь доходила и до песен. На том вечере меня и познакомили с Дмитриевым. Он был выше среднего роста, плотного телосложения. На типично русском лице выделялся большой заостренно-расплющенный нос. От других отличался спокойствием, детской непосредственностью, стеснительностью и скромностью. Я не помню, какие стихи он тогда читал, но они, лишенные всякой вычурности, и сам автор мне очень понравились. Читал он негромко, своеобразно, жестами и мимикой не пользовался. Во второй раз мы встретились на одном из занятий литобъединения при газете "Орехово-Зуевская правда". Его вел тогда поэт из города Ликино-Дулево Виктор Жигунов. В конце 1984 года Николай Дмитриев сам стал руководителем нашего литобъединения. Занятия проводил по-своему интересно и грамотно. Стихи авторов разбирал очень подробно, мягко и тактично указывая на их недостатки. Я любил его занятия и никогда не пропускал их. Но по каким-то серьезным причинам Дмитриев вскоре перестал руководить литобъединением, а через полтора года оно вообще заглохло.

В мою память отчетливо врезалось выступление Николая в Орехово-Зуевском музее в 1985 году. Третий, самый большой зал музея, был тогда полон слушателей. Выступление поэта длилось около получаса. Каждое его стихотворение буквально прилипало к сердцам орехово-зуевцев, вызывая сопереживания: то искренний смех, то улыбку, то глубокое раздумье. Это были минуты, когда в зале витала настоящая поэзия.

В то время я работал младшим научным сотрудником музея и принимал самое активное участие в подготовке встречи горожан с молодым тогда поэтом, лауреатом двух престижных премий. До сих пор храню лист бумаги, на котором рукой Дмитриева набросан план его выступления в музее. Этот листок с мелким, убористым почерком лежит у меня в папке с особо важными архивными документами.

В этом же году с орехово-зуевским поэтом Евгением Голодновым мы побывали у Николая Дмитриева в Балашихе. Он нас не ждал и потому затеял в квартире на улице Спортивной небольшой ремонт. Увидев нас, отложил дела на "потом" и пригласил в другую, "чистую" комнату. Беседа длилась часа полтора-два, конечно же, о поэзии и литературе. В своем рабочем блокноте я делал пометки, связанные с этой встречей. Николай подарил нам по книге своих стихов "Тьма живая". На том сборнике, что подарил мне, написал: "Дорогому Владимиру Сергеевичу Лизунову в день (незабываемый) нашей встречи посреди земного хлама и с надеждой на встречи в будущем. 15 декабря 1985 года". Для Ореховского музея он передал несколько своих фотографий.

Мои редкие встречи с поэтом продолжались и в последующие годы. Я искренне радовался его творческому росту, его популярности, зная по себе, какой изнурительный труд стоит за всем этим. Откуда же родом Николай Дмитриев, почему оказался в Орехово-Зуеве и как стал поэтом? ответить на эти вопросы и просто и нелегко, но в этом мне должны помочь его стихи.

"Я ушел, когда - не сосчитаю,

И почти не веруя в успех,

В мир хрустящих словосочетаний,

Незнакомых, словно первый снег.

Милость меня ждет или немилость?

Постучусь с тетрадкой на весу,

Потому что все, что накопилось,

Я уже один не донесу".

В Рузском районе Московской области есть село Архангельское, вытянувшееся вдоль маленькой речушки Тарусы. В этом селе с двумя порядками изб 25 января 1953 года родился Николай Дмитриев. Вот и его строчки о малой родине:

"На карте Союза она не видна -

Речонка Таруса, две пяди до дна.

Однако у ветел, в осколках зари

Довольно охотно берут пескари.

А белые плети тропинок над ней,

А тени живые от ветел на дне!

И эту вот радость, и свет, и судьбу

Хотели в бетонную спрятать трубу!"

 

* * *

Не исчезай, мое село,

Твой берег выбрали поляне,

И ты в него, судьбе назло,

Вцепись своими тополями.

Прижмись стогами на лугу

И не забудь в осенней хмари -

Ты будто "Слово о полку" -

В одном бесценном экземпляре.

Вглядись вперед и оглянись

И в синем сумраке былинном

За журавлями не тянись

Тревожным и протяжным клином.

Твоя не минула пора,

Не отцвели твои ромашки.

Как ими, влажными, с утра

Сентябрь осветят первоклашки!

Послушай звонкий голос их,

Летящий празднично и чисто,

И для праправнуков своих

Помолодей годков на триста".

Отец будущего поэта, Федор Дмитриевич, преподавал в сельской восьмилетке русский язык и литературу, а мать - Клавдия Федоровна - историю и географию. Федор Дмитриевич любил стихи Афанасия Фета, песни Лидии Руслановой, пасеку и гармошку. В Великую Отечественную воевал в противотанковой артиллерии, с боями дошел до Чехословакии. Когда-то он и сам сочинял стихи, которые сохранились в его фронтовых письмах. Для Николая отец был и остался во всем примером. Вспоминая о нем, поэт рассказывает: "Никогда не забуду, как бредил отец во сне ранним апрельским утром. Он плакал и просил прощения у какого-то Салуянова. Насколько я понял, он с товарищами не сумел вынести из-под огня раненого солдата. Именно тогда пришло ощущение взаимопроникновения времен. Ничто не порастает травой забвения, и наше прошлое живо. Восприятие его иногда живей восприятия настоящего... Я часто спрашиваю себя: дорос ли я до него тогдашнего, доросло ли все наше поколение до них, умиравших и победивших?"

"Тихо кружится звездная сфера,

Светит млечная пыль на сосне.

"Разворачивай пушку, холера!" -

Это батька воюет во сне.

На земле, под разрывами шаткой,

Обругав по-российски ребят,

Он в последнюю сорокапятку

Досылает последний снаряд.

 

* * *

За все тетрадки, что проверил,

За всю войну, что перемог,

Открой заждавшиеся двери,

Шагни, отец, на свой порог...

Опять в ночи не спится ветру,

Опять гремит на кровле жесть.

Вернись, отец, верни мне веру,

Что справедливость в мире есть".

Или это стихотворение "Фронтовые письма?":

"На Таганке опять собрались мы,

И привычно притихла родня:

Фронтовые отцовские письма

Синеглазо глядят на меня.

Тетка помнит до буквы, но просит

Раз прочесть, а потом и другой,

Что курить обязательно бросит,

Что с победой вернется домой.

А еще - стихотворные строки,

Им не страшен редакторский перст,

Пусть для критиков, добрых ли, строгих,

Уязвимых достаточно мест.

Ты их сердцем расслышишь, пожалуй,

Если сможешь учесть между строк

Визг снаряда, шипенье пожара,

Скрипы длинных военных дорог

Много веры в них трудной, упрямой

В то, что сбудется третьей весной.

И сравнение Родины с мамой

Поражает своей ноиизнс ч.

Впрочем, чую похвал неуместность

(Ведь писали и там посильней),

Но с Отчизной он спас и Словесность -

Вот заслуга его перед ней".

Федор Дмитриевич Дмитриев умер рано, в 1966 году - дали о себе знать фронтовые перемоги и тяжелейшие послевоенные годы.

Учился Николай в сельской школе. Как-то на уроке учительница немецкого языка предложила перевести стихотворение "Голубь мира" на русский язык, сохранив рифму. Пятиклассник Коля Дмитриев сделал стихотворный перевод лучше других. Учительница сказала об этом родителям, и отец умело, ненавязчиво стал развивать у сына любовь к поэзии, к литературе. Для прочтения он давал ему произведения Пушкина, Фета, Есенина и других русских классиков. В последующие годы начались его первые пробы в стихосложении. Поэт рассказывает: "Помню, в одиннадцать или двенадцать лет я ночевал на сеновале и услышал, как где-то вдалеке пищат котята. Спустился, лезу по болоту, а писк - все дальше и дальше. Оказалось, плачут чибисы. Так и простоял до утра - слушал голоса болота и луга. Позже родились стихотворные строчки:

"Голос чибиса жалобно-тонок,

И ему откликается сад.

Я подумал, что это котенок,

И бегу на болото спасать".

В ту пору мечталось о дальних путешествиях, мнилось впереди что-то радостное, огромное. А через годы, в самолете над Памиром, я вдруг необычайно отчетливо понял, что трудно найти, пожалуй, в жизни что-нибудь счастливей этой ночи... Однажды гроза, распахнув чердачную дверцу, разметала, растрепала по деревенской улице старые книжные залежи, которые отец, учитель литературы, давно хотел перебрать. Меня отправили собирать разбросанные листы и долго не могли дождаться - в руки попался листок с такими строчками: "Я хотел, чтоб сердце глуше вспоминало сад и лето, где под музыку лягушек я растил себя поэтом". Надо мной словно бы гром прогремел, хотя гроза давно уже уползла за бугор, за церковь. Это было мое самое потайное-неосмысленное, неоформленное, но - мое. Позже я пойму, что у больших поэтов всегда находится такое, что думаешь: они тебя видели прозрачным. С этого дня и до сих пор Есенин и поэзия для меня - одно и то же. Прочитаю стихи о детстве:

 

ДЕТСТВО

"Ты к земле припади - все воскреснет,

По-отцовски уколет жнивье.

Если все-таки жизнь - это песня,

Значит, детство - припев у нее.

Ты коснешься морщин невеселых,

Ничего не успев, не найдя,

Но тебе остается проселок

Весь в наклевах грибного дождя.

Здесь несладость пути и немилость,

От которой хотелось кричать, -

Все в знакомом припеве забылось,

Чтобы в новой надежде звучать.

Здесь не бойся ни в чем повториться –

Как рассвет в опадающей мгле,

Как весной повторяется птица,

Все к одной возвращаясь ветле.

 

ПРОСЕЛОК

Задуман ты был не в конторе,

Тебя не бульдозер творил –

Согласья ища на просторе,

Народ тебе жизнь подарил.

Ты майским дождем поцелован,

Июньским огнем опален,

Ты танком врага изрубцован

И вдовьей слезой окроплен.

Теперь ты забудешь едва ли,

Какие здесь люди прошли

И сколько клубков размотали,

Железных сапог истоптали

За горькое счастье земли.

Ты мог бы поведать немало,

Но песню, и сказку, и быль

Уже без возврата впитала

Сыпучая белая пыль.

Все зная и помня, молчишь ты;

Качается донник, и тут

Из русских драчливых мальчишек

Большие поэты растут.

В девятом классе Коля Дмитриев рискнул отправить свое стихотворение "Был февраль над простором синим" в районную газету. Через несколько дней получил за него гонорар 94 копейки и с замиранием сердца читал, веря и не веря глазам, свою первую публикацию. В 1967 году Николай стал комсомольцем, билет получал в Горкоме ВЛКСМ города Рузы. В этот период его взрослого детства пришло большое горе - он стал сиротой. Умерла мать Клавдия Федоровна, уроженка деревеньки, что в трех километрах от города Покрова Владимирской области. Ей и бабушке, мудрой-премудрой старушке, учившей внука доброте и великодушию, поэт посвятил несколько сильных по глубине стихотворений. Выбираю несколько из них:

"Налей ежихе молока,

И жабу черную почаще

Ты от пчелиного летка

Гоняй". Молчат глухие чащи.

Страдать природе не дано,

В окне листва молчит резная.

Записка мамина давно

На сгибах вытертых - сквозная.

Записке этой десять лет.

Ежихи нет, и жабы нет.

Пойду рубахою белеть,

Искать в давно знакомой муке

То, что смогло бы уцелеть, -

Хотя бы запахи и звуки.

Но детство не найти мое,

Как не нашел я в час прощанья

Оставшееся от нее

Единственное завещанье.

 

* * *

Помню сонную позолоту

Володимирского села,

Помню бабушкину заботу

И, зареванного, себя.

От обиды коленки ныли –

Пылью бросил в меня мой друг,

И набрал я ответной пыли,

Но - меняется все вокруг.

Как назло, подоспело стадо,

Сердце будущей мести радо:

"Ну-ка, бабушка, отпусти!" –

"Сколь пылинок, внучок, в горсти?

Ты сочти и, коль будет надо,

Столько раз ты людей прости..."

Тем временем Колю Дмитриева не покидали мысли о его кумире - Сергее Есенине. И он отважился на поездку в Константиново. Поэт вспоминал: "Я настолько верил ему, что даже шестнадцатилетним, отправившись искать его родину, думал, будто там действительно небо "выводит облако из стойла под уздцы", а месяц - ягненок, гуляющий в голубой траве. Потом, побывав там не раз, понял, что изображенное поэтом - правда, может быть, большая, чем сама действительность, такова сила художественного видения". И в заключение Николай прочитал два стихотворения, посвященных Есенину.

"Под Рязанью визжат поросята

И закрыт станционный буфет

И старухи в окошко косятся

На медлительный желтый рассвет.

Мне шестнадцать - к Есенину еду,

Крепко томик сжимаю родной

И со всеми вступаю в беседу:

Где такое село над Окой?

Вот проснулся мужик - грудь нагая!

"Не подскажете, где же он жил?"

Тот сидел и сидел, постигая,

Помолчал - и про клен заблажил.

И старуха в тулупчике ветхом

Прочитала про сонь и про синь.

"До Рязани, - сказала, - доехай,

И в обкоме про все расспроси".

...Я вернулся - с деньгами сурово,

И назад - хоть попутку лови.

С пониманьем, что главное - слово,

А он ставил его на крови.

Чтоб всегда и в дожди, и в метели

Пробирались на берег Оки,

Чтоб поменьше, уставясь, глазели

На цилиндры и на пиджаки.

Чтоб звучало тревожно и свято

Над толпою забывчивых лет.

Даже если визжат поросята

И закрыт станционный буфет.

 

* * *

Церковь не оплакала Есенина,

Думали - самоубийца,

Но потом пришла иная весть.

Правда, у Лескова попик есть,

Ангел разрешил ему молиться

За самоубийц, так рек попу:

"Иерей ты слабый. Жалоб много

От овец твоих. Без меры пьешь,

Нет благословения от Бога,

Но... коль этих грешных отпоешь -

Бог с тобой! Но это между нами...

Вечный попик с красными глазами!

Руку бы тебе поцеловать.

Ведь они не худшие из стада

И спасаться разве им не надо?

Триллионы лет ли тосковать?

А Есенин был самоубийцей

В смысле том, что написал строку:

"Не расстреливал несчастных по темницам".

И другие привести могу.

Так лесковский попик, винопийца,

Смог в 20-м веке пригодиться.

Не сказать, что спас он церкви честь,

Но не зря такой в России есть.

 

Окончив десятилетку в поселке Дорохово, что в десяти километрах от села Архангельского, Дмитриев приехал знакомиться с городом Орехово-Зуево. Купил в киоске местную газету. На ее страницах были опубликованы стихи членов литературного объединения при газете "Орехово-Зуевская правда". Удивился обилию стихов и не каких-нибудь, а настоящих, добротных. Николай подумал тогда: "Город, где такие сильные поэты, не может быть плохим". И принял окончательное решение - поступать только в ореховский пединститут. В 1969 году его зачислили на литфак, побежали веселые и беспечные институтские будни. В одну из сред студент Виктор Жигунов привел его в редакцию "Орехово-Зуевской правды" - на заседание литературного объединения, которым руководил Владислав Бахревский. Занятия ему понравились, и потом он их никогда не пропускал. Там спорили до хрипоты о литературе, выразительно, по-глухариному читали друг другу собственные сочинения. Среди тех, с кем занимался, Николай выделил Федора Камалова, Николая Рыжих, Виктора Жигунова, Аркадия Кошелева, Геннадия Красуленкова. Поэт как-то признался: "Мне пришлось побывать во многих городах страны, слушать выступления многих иногородних поэтов, прозаиков. Скажу откровенно, наше провинциальное Орехово дало литературе не меньше, а может быть и больше, по-настоящему интересных имен, чем какой-то иной областной город". В Ореховском литературном объединении у Николая Дмитриева выросли первые корни настоящей поэзии, которые в последующие годы стали еще более крепкими и ветвистыми. Тогда, в студенческие годы, он, конечно же, влюблялся, терпел поражения, ловил миг удачи, словом, жил всей полнотой жизни молодого человека. И сочинял стихи, такие, как эти:

"Что прошло, то не вернется.

Может, этим мир и жив?

Пусть она с другим смеется,

На колени хмель сложив.

Кто охапку от былого

Бережет, кто полгорсти,

Я-то с пылу молодого

Столько взял - не унести.

Но пускай я и заплачу,

Не найдя счастливых дней, -

Я ее ли не богаче

С этой памятью моей?

За студенческой столовкой

Вон они средь тишины.

Но ни омут, ни веревка

Мне сегодня не нужны.

Что он смотрит чемпионом?

Я водил ее и сам

По еловым, по кленовым,

По немыслимым местам.

На глаза надвину кепку,

Подойду, покой храня:

"Не целуй ее так крепко,

А то вспомнит про меня!"

 

* * *

Я встречаю рассвет в электричке,

Ощущая судьбы неуют,

И ломаются в тамбуре спички,

И помятые типы снуют.

Что же - люди в пальто ночевали, -

Ты чего раскисаешь, чудак?

Все великие так начинали -

Утешая себя кое-как.

Утешаюсь, что солнышко встало

Среди колкой густой синевы,

Что в окне - голубые кристаллы

Новостроек заветной Москвы.

И, моля у судьбы проволочку,

Выхожу в незнакомом краю,

Уцепившись за лучшую строчку,

За отличную строчку свою.

 

С благодарностью вспоминает Николай преподавателей института, оставивших заметный след в его становлении как человека, учителя и поэта: Старкову Зою Сергеевну, преподававшую художественное слово - чтение; Удеревского Юрия Васильевича, специалиста по современной литературе и литературоведению; Фокина Евгения Сергеевича, преподавателя педагогики, и других. В 1972 году Дмитриев послал подборку своих стихов поэтессе Римме Казаковой, очень быстро, через четыре дня, получил от нее письмо с хорошим отзывом о стихах. А вскоре по ее рекомендации журнал "Юность" опубликовал подборку стихов Николая Дмитриева. Затем их напечатали и в альманахе "Родники" и в "Студенческом меридиане".

В 1973 году студент Н.Ф.Дмитриев окончил институт и женился на Алине. Мы познакомились в 1973 году в д. Рождествено, где начал работать в школе по распределению. Я приехала туда в гости к сестре, которая работала в этой же школе, из Белоруссии. В июне 1974 г . мы поженились. Надо заметить, что в свое время Ореховский учительский институт окончила и мать поэта, Клавдия Федоровна. По распределению Николай поехал в село Рождествено Рузского района, где в местной школе преподавал русский язык и литературу. Год с небольшим был на должности заместителя директора по воспитательной работе. В стихотворении "Из письма в институт" он со свойственным ему тонким чувством юмора знакомит читателя со своим настроением и сельскими буднями:

"За окном проселок хмурый

Да кротами взрытый луг.

Я - полпред литературы

На пятнадцать верст вокруг.

Много теми, много лесу,

Все трудней приходят дни,

А в дипломе - что там весу!

Только корочки одни.

И девчонка (вы учтите),

Лишь под вечер свет включу,

"Выходи, - кричит, - учитель,

Целоваться научу!"

Большое влияние на последующее творчество Дмитриева оказало 6-е Всесоюзное совещание молодых писателей. На этом совещании Старшинов, Костров, Казакова, Кузнецов, Элин рекомендовали стихи Николая издать книгой, и эта первая книга "Я от мира сего..." в 1975 году вышла в издательстве "Молодая гвардия" тиражом 30 тысяч экземпляров. В этом же году он получил за нее премию "Лучшая книга молодого поэта" от издательства "Молодая гвардия". Начались его творческие поездки по стране в агитпоездках "Комсомольская правда" и "Ленинский комсомол". Он побывал на БАМе, в городах Нечерноземья, в Карелии, в Таджикистане. Об этом очень активном периоде своей жизни и творчества он вспоминает с удовольствием: "Никогда не забудется полу-армейская, полупоходная атмосфера поездок. Я замечал, как оживали там, вспоминая свою комсомольскую молодость, "Генералы" современной литературы. Людям, работающим в зной и стужу, стыдно было читать нечто плаксивое". В 1977 году Николая Дмитриева призвали в ряды Советской Армии. Он проходил службу в частях ПВО страны на Балхаше в должности секретаря комитета ВЛКСМ ракетного подразделения. Одновременно руководил литературным объединением при газете-многотиражке соединения. В этот период он писал стихи и очерки о суровых буднях воинов-ракетчиков. Вот одно из стихотворений на воинскую тему:

"Я знаю, что такое строй,

Перловый суп из мятой миски,

Ночлег бездомный, плац сырой,

И тьма в глазах, и выстрел близкий.

Опять бесчинствует зима,

Смерзаются душа и тело,

Но здесь гражданственность сама

Тобой командует умело.

Бегу. Наполнил ветром грудь,

А командир на слово краток.

Мне дотянуть бы как-нибудь

До молодых его лопаток!

Мне б от сержанта не отстать,

Не уступить усталым нервам.

Я в армии. Мне двадцать пять.

Отцовский возраст в сорок первом.

Литературные произведения рядового Н.Ф.Дмитриева часто появлялись на страницах окружной газеты Средне-Азиатского военного округа. Одновременно альманах "Поэзия", журналы "Знамя", "Студенческий меридиан" и "Советская культура" продолжали печатать стихи восходящей звезды молодой русской поэзии. Осенью 1977 года Николая вызвали в Москву, где он был принят в члены Союза писателей СССР.

В 1978 году в издательстве "Молодая гвардия" вышел его второй сборник стихов "О самом-самом", который был отмечен второй премией имени Николая Островского. Ему вручили диплом и денежную премию. В октябре 1981 года за книги стихов "Я от мира сего" и "О самом-самом" поэт был удостоен премии Ленинского комсомола. Через год в издательстве "Современник" вышла третья его книга "С тобой". Судьбу рукописи книги решил Евгений Евтушенко, отозвавшись о ней очень доброжелательно и объективно. Особо он выделил стихи о родителях и о природе:

 

47 руб. 45 коп.

Ты жила на пенсию такую,

Но писала: "Ничего, кукую.

Куры пролезают в городьбе".

И ушла в немыслимые дали.

Мне сегодня, мама, деньги дали

За стихи о доме, о тебе.

Яркие бумажки протянули,

Словно бы осину тряханули

И листву советуют сгрести.

За стихи о темном, бедном доме!

Ох и жжет листва мои ладони!

Ну куда, куда ее нести?

 

* * *

Не тороплюсь я бересту зажечь –

Не сразу пламя космами замашет.

Ночь подожду, и забелеет печь,

Как тысяча сошедшихся ромашек.

Войдет отец и сядет позади,

Дыханье мамы тронет занавеску.

Приди, полузабытое, приди, -

Прошу для сердца - не себе в отместку.

Но как жесток порой бываю я

К себе, когда теней касаюсь смело,

А запах сена, запах забытья

Все досказал, что память не сумела.

Любовь и слава снились - что таить!

А оказалось, нужно только это:

В отцовском доме печку истопить,

Смотреть в огонь и думать до рассвета.

 

* * *

Край мой оттаявших черных скворешен,

Шорох осоки и дым над рекой!

Хочется выдохнуть: батюшка, грешен!

Батюшка, душу мою успокой!

Ты мне ее в щебетатье и лепет

Утра живого и ночью глухой

Вылепил в детстве, как ласточка лепит

Рыжее чудо гнезда под стрехой.

Ты, исцеляющий, ты, исцелявший,

От нелюбови, от ржави и лжи

Выпрями путь мой, опять запетлявший,

Все, что неправедно в нем, - подскажи.

"Здравствуй", - сказал, а как будто прощаюсь,

Словно теперь уж - на самом краю.

Но не напрасно к тебе обращаюсь

С верой в великую силу твою.

Много мне надобно для исцеленья,

Много мне надо - дорогу в грачах,

Берег ненастный и - жить повеленье

В темных плакучих апрельских ночах.

Позже Николай Дмитриев не оставил без внимания когда-то любимого им поэта Евгения Евтушенко и написал о нем стихотворение:

"Говорю как старый почитатель,

Но ушедший в мир других страстей:

Мы в него влюблялись по цитатам

Из больших ругательных статей.

Как умел он каяться красиво!

Тысячные толпы усмирял,

Свое имя к имени "Россия",

Сам себя пугаясь, примерял.

И, в пророках шествуя когда-то,

Хоть куда-то звать хотел толпу,

После улыбался виновато

С челочкой, приклеенной ко лбу.

Снова то дорогой, то дорожкой

Поспешал на новую зарю

...Но жила в нем боль не впонарошку,

Почему о нем и говорю.

Он к великим не причислен ликам,

Он старался долго, да устал.

Но бывает холодно с великим:

Подойдешь - и ткнешься в пьедестал.

С ним же проще - мы его просили -

Он свое не прятал бытие,

И, не став поводырем России,

Стал давно кровинкою ее".

Большую поддержку, как поэт, Дмитриев получил от Николая Старшинова, работавшего в тс годы в журнале "Юность" и в альманахе "Поэзия". Относились тезки друг к другу тепло, по-дружески. Потому и появились строчки у молодого Николая, посвященные Николаю старшему:

"Я люблю твой изломанный почерк -

Разобрать его трудно сперва.

Научи погибать между строчек,

Воскрешающих веру в слова...

Не оставь эту землю до срока,

Не погасни, как вечер в окне.

И люблю я тебя одиноко,

От влюбленной толпы в стороне".

В свою очередь Н.Старшинов лестно отозвался о Н.Дмитриеве. Он писал: "На мой, и не только на мой взгляд, Николай Дмитриев - один из самых перспективных, по-настоящему талантливых молодых поэтов. Он уже проявил себя достаточно интересно..."

В последующие годы Николай был занят переводом поэтов других национальностей страны. На русский язык им переведены книги: бурятского поэта Мэлса Самбуева "Таежная роса", мордовского поэта Александра Мартынова "Светлая музыка" и "Полынный мед". В 1983 году в издательстве "Молодая гвардия" под редакцией Н.Старшинова вышла четвертая книга Дмитриева "Тьма живая". Это - одна из лучших книг поэта. В стихах книги привлекает тема Родины. Родина для Николая - это все, что он видит вокруг себя, чувствует и помнит. "Память, - говорит он, - это стержень, больное мое острие, я сломаюсь тотчас, если вынуть ее". Прочитаем нижеследующие стихи, передающие глубинное, совестливое и сокровенное.

Когда в каникулы домой

Вернулся в первый раз –

Поднялся ельник молодой

На вырубке у нас.

В один из сумасшедших дней

Заехал на чаек,-

Услышал: от реки моей

Остался ручеек.

На третий мне открыла дверь

Уже старухой мать,

И вот на родину теперь

Боюсь я приезжать.

 

* * *

Помрачневшими полянами

Выйду к речке в тишине.

Полосатые, стеклянные,

Дышат окуни на дне.

А когда мой нос расплющенный

Лунку вытает во льду -

Под ольшиною опущенной

Я костерик разведу.

Сяду близко, скину валенки

И о ствол поколочу.

Был у этой речки маленьким

И еще побыть хочу.

Дунет ветер и уляжется,

Глянет месяц молодой.

Может, что-то мне расскажется

Этой черною водой?

Ждал бы - пусть морозит понизу,

Я умею долго ждать.

Да зачем-то надо к поезду

Недалекому бежать.

 

* * *

Покой души ищу на чердаке,

Не в фолиантах, не на дне рюмашки.

Здесь хорошо откинутой руке,

Зарывшейся в засохшие ромашки.

Любого стебля имя назову,

Я с тех же мест привядшее растенье,

И в самую любимую траву

Вдруг выплачусь по моему хотенью.

Нет, не от века прячусь я во мгле,

Не для того за речкой мы косили,

Здесь тихо так, что слышно все в селе,

А если приподняться - ив России.

Плыви, чердак, туманы бороздя

И свое покой великий источая,

Родное постаревшее дитя,

Уставшее, уснувшее, качая.

Любая истина всегда движется в направлении простоты. Это ее вершина. Некоторые идут к простоте всю жизнь, да так и не могут одолеть этого перевала. А некоторым, в том числе и Николаю Дмитриевичу, это дается от рождения. Природой. Как счастливый дар:

"Вот из края в край в Москве кочует

Найденный в морозы соловей,

И столичных мальчиков врачует

Деревенской цельностью своей.

В пареньке поэта рассмотрели

В залах, где привыкли к чудесам,

И, дыша от счастья еле-еле,

Он уже рассказывает сам.

О цветке послушав и о БАМе,

У горластых дикции учась.

Разве знал он, что стихи о маме

Прозвучат новаторски сейчас!

Кто залез в навоз, а кто в эстетство,

У кого-то творческий застой,

И выходит на трибуну детство,

Как грозой, очистить простотой.

Эх, не задохнуться б, не свихнуться -

После шага выдержать полет, -

И такие двери распахнуться,

Он об этом столько попоет!

В толчее не деловой, не праздной,

Разлитым сияньем окружен,

Среди всех стоит христообразно –

Нагловат, застенчив и смущен.

А потом вокзал и электричка,

И сквозь липы звездочкой окно,

И тропа, и птичка-невеличка,

И что было - было ли оно?

Было ль то, чего он навидался,

Проведя средь шума столько дней?

А, увидев маму, догадался,

Что земля соскучилась по ней.

…Неужели голову на руки

Он уронит, думая о том,

Будет ли ему за эти муки

Кто-то аплодировать потом?!

Я знаю Николая как умного, интересного собеседника, как человека, наделенного подлинным чувством юмора. У него и поэтическое слово такое же - полновесное, радостное, режущее слух новизной, со смешинкой:

"Через годы стадо замычало,

Спел спросонным голосом петух.

Мне начать бы жизнь свою сначала,

Лет с пяти, а может быть, и с двух.

Где-то я свернул не там, где нужно,

Я не те заборы перелез.

И теперь как будто бы натужно

Повторяю: поле, речка, лес.

А такого у других навалом,

Городские пусть до волоска -

Бредит сенокосом, сеновалом

Их литературная тоска.

Их всегда узнаешь по ухваткам.

Пусть рубахи и не в петухах,

Но горшкам, заслонкам и ухватам

Тесно в их задумчивых стихах.

Рассуждаю я не монопольно,

Не ищу себе особых прав.

Просто позвало меня ополье

Голосом болота, шумом трав.

Просто рассказали мне деревья

Грустно, доверительно - поймет!

Что моя родимая деревня

Пьет сегодня больше, чем поет

План, как дедка репку, - еле-еле

Вытянуть сумели из земли,

Ну а небеса не обомлели,

Не умолкли осы и шмели.

И в быке совхозном нашем - Борьке –

Догоняльный норов не потух.

И меня в который раз на зорьке

Память разбудила, как петух.

 

* * *

Никого не посылал на смерть я,

И хотя характер заводной,

Ни одной судимости, проверьте,

И, конечно, ссылки ни одной.

Чтоб добыть господство мировое,

Не мутил ни Неман и ни Нил,

Ни, ни, ни, а Лев Толстой худое

Обо мне хоть что-то говорил?

Я люблю цветочки нюхать в поле,

А не жечь Москву, не брать в полон.

Но ведь даже нет портвейна "Коля",

Есть зато коньяк "Наполеон".

Много у поэта стихов о любви. В них точно схвачено настроение, они печалят и радуют, будят мысль, вызывают ответные чувства:

"Любовь ли это? Ей так надо

Всему на свете имя дать!

Ответьте, лес, река, прохлада

И вся земная благодать.

Мне слово молвить - наказанье,

Я разлюбил слова давно.

Зачем тебе такое знанье,

Какого Богу не дано!

 

* * *

Я с любовью дикой и тревожной

Очутился - помнишь, помнишь ты -

Среди тонкой, девичьей, творожной,

Вязаной и тканой чистоты.

Все во мне грозило и молило,

Воздвигалось, рушилось звеня.

И тогда со страстью, как Мальвина,

Переделать ты взялась меня.

И для той великой переделки

Темного чужого бытия

Набежали мамки, няньки, девки

Векового женского чутья.

Но напрасно била ты в ладоши,

Посылала голос на верха -

Был я тот же, дикий и заросший

Нежностью небритого стиха.

И любовь свою через неделю

Ты не без душевного труда

Отложила, словно рукоделье,

То, что не удастся никогда.

 

* * *

Встретила изменника. Светало.

Положила руку на чело.

И, дрожа от жалости, шептала:

"Так бывает. Это ничего..."

Ну а он, не ожидавший чуда,

Доплетая оправданий нить,

Вдруг умолк, поняв, как это худо -

Коль возьмется женщина казнить.

За "Тьмой живой" поэт выпустил сборники "Оклик" и "3000000000 секунд", а в 1993 году о нем вышел буклет "Между явью и сном...". В январе 1995 года Николай прислал мне в письме самое последнее сочиненное им стихотворение "Солнцеворот".

Отнимут праздник у народа -

И новых указаний жди,

А зимнего солнцеворота

День красный - отыми поди!

Не выйдет контрпереворота.

Кишка тонка! Вот я по льду

Ищу во тьме великой брода,

На ощупь к солнышку бреду.

За сколько-то до светлой эры,

Теней пещерных двойники,

Скользят какие-то химеры,

Какие-то теневики.

Отвагой лишнею не маясь,

По-обывательски неглуп,

От них я быстро отрываюсь,

Изобразив тройной тулуп.

Сгинь, окаянная порода!

В лучах рассветных пропади.

А зимнего солнцеворота

День красный - отыми поди!

С 1979 года Николай Федорович Дмитриев живет в городе Балашихе. Ему приходилось работать на разных должностях: рецензентом в издательстве "Молодая гвардия", нештатным разъездным корреспондентом "Пионерской правды", а на страницах газет выступать в качестве литературного критика. В последнее время поэт работает учителем русского языка и литературы в школе №25 города Балашихи. Он много ездил по стране в агитпоездах и в одиночку. Заезжает и в Орехово-Зуево. По этому поводу он как-то сказал: "Когда мне особенно тяжко, я еду в Орехово-Зуево или Рузу". Из современных поэтов ему более по душе Ю.Кузнецов, И.Шкляревский, А.Жигулин, Н.Глазков и Н.Тряпкин. На мой вопрос "Что ты думаешь о нынешнем литературном пополнении?" Николай ответил: "Нам нужно научиться выделять главное в себе и в окружающей жизни. Стихи, пестрящие многочисленнейшими подробностями, порой напоминают галечное дно на мелководье. Изобилие примет времени - еще не гарантия современности произведения. Но в целом молодое "поколение радует". И далее добавил: "Чего бы я хотел от своих стихов в будущем? Мне очень нравится образный, мускулистый стих Ю.Кузнецова, его преломленное, волшебное видение мира. Я его люблю как художника. В то же время волнуют строки Евтушенко "Я выше поэзии ставлю сражение зла и добра". Очень хочется соединить художественность с активным участием в этом сражении, именно на стороне добра".

Из народного корня выросли многие интересные российские поэты. И среди них Николай Дмитриев, лирик истинно народный по всей своей поэтической сути, по глубине чувств и чистоте речи, со своими красками, чистыми звуками "тьмы живой" и со своей трепетной душой, о которой он однажды сказал:

"Мне с тобой и тяжко и легко.

И пускай не прежней силой веешь -

Обжигаться теплым ты умеешь

И смотреть умеешь далеко".

 

Поделитесь с друзьями