Предреволюционная американская публикация о Богородско-Глуховской мануфактуре, Арсении Ивановиче Морозове, его детях и много другом….
Год 1916-й. Американский журналист в Глухово
2 декабря 1916 года американский еженедельный журнал Collier’s Weekly опубликовал статью Артура Рула «A Russian cotton king» с некоторым подзаголовком «Где встречаются феодализм и промышленная революция». Надо сказать, что вся статья, как кажется, написана по-американски, а не по-английски, в связи с чем возникают дополнительные трудности при переводе, но сейчас о журнале. Кольеровский еженедельник был основан Питером Ф. Кольером в 1888 г. и выпускался до 1957 г. В нем в разное время сотрудничали Уинстон Черчилль, писатели Эрнест Хемингуэй, Кеннет Воннегут. Печатался, стало быть, и забытый сейчас американский литератор и журналист Артур Браун Рул (1876-1935), автор таких книг, как «Вторые ночи», «От Антверпена до Галлиполи» и пр. В августе (возможно – и в конце июля) 1916 года он приехал через Англию и Швецию в Россию, был в Петрограде, Киеве, Москве, на фронте, в результате написал книгу «Белые ночи и другие русские впечатления», изданную в Нью-Йорке в 1917 году с его собственными фотографиями. Одной из глав этой книги как раз и стала статья в Collier’s Weekly о том, что для нас самое интересное – о его встречах с Морозовыми и не менее важное – о его пребывании в Глухове, на фабриках Богородско-Глуховской мануфактуры.
Обложка журнала
Титул книги А. Рула «Белые ночи…»
Страница с указанием ее содержания. Интересно многообразие тем: война, Государственная Дума, Театр, не забыт и Ф. М. Достоевский. Здесь же статья «Русский хлопковый король».
A Russian cotton king // Collier's Weekly, 02. 12. 1916. 9 и 40-41
Ruhl, Arthur Brown (1 октября 1876 - 7 июня 1935)
«Американский хлопковый король, о котором мы время от времени читаем в газетах, обычно является спекулянтом, как и любой другой брокер, с офисом в центре города, и его видимое королевство состоит из стола, стенографиста и трикерной катушки (трикер – аппарат для передачи телеграфных сообщений – ред). В России тоже есть хлопковые короли, но они совсем другие. Они владеют фабриками, и являются, по сути, действительно маленькими королями, правящими, в духе предков, не только своим бизнесом, но и жизнями тысяч людей, работающих на них.
Русский текстильный король, запирая дверь своего кабинета на ночь, не уезжает после этого на своем лимузине в другой мир. Он строит свою фабрику где-то за городом, создаёт вокруг нее как бы общину и живет там со своими рабочими, словно на плантации. Он предоставляет им дома, школы и больницы; он видит их на фабрике и вне её, и следит почти за каждой деталью их жизни, начиная с религии и заканчивая развлечениями. На такой фабрике промышленная, машинная революция уживается с феодализмом, – или, по крайней мере, с некоторыми его сохраняющимися чертами. И загородный дом владельца такой фабрики, пусть и построенный только вчера и абсолютно похожий на загородный дом американского миллионера, по отношению хозяина к слугам гораздо больше напоминает замок средневекового барона.
Таких крупных хлопкопрядильных и ткацких предприятий в России хватает. Александр Коновалов, один из прогрессивных членов Государственной Думы и вице-председатель ВПК, организации, которая помогала в решении проблем русской армии, является представителем третьего поколения семейства текстильных магнатов. Его фабрики стоят на Волге, недалеко от города Ярославль (на самом деле: в б. Костромской губернии, ныне – Ивановской области – ред.). Под Москвой, являющейся одним из главных промышленных центров России, расположено несколько крупных мануфактур, принадлежащих, в том числе, разным ветвям семьи Морозовых. Предприятие, которое я посетил, было около города Богородска, примерно в полутора часах езды от Москвы по Нижегородской дороге.
Прошлой весной (того же 1916-го года – ред.) в Нью-Йорке мне довелось встретиться с одним из трех братьев (Морозовых), которые вместе с отцом руководят Богородскими фабриками[i]. Он не скрипел незажженной сигарой между зубами - обязательный атрибут, как учит нас американский режиссер, промышленного магната - и не говорил телеграфными фразами. Ничего не намекало на то, что в России перед этим скромным джентльменом двадцать тысяч человек снимало при встрече шляпу. В шумихе работающих пишущих машинок, он остановил меня при выходе из соседнего кабинета и вручил карточку, где ранее написал строчку, с надеждой, что если я доберусь до Москвы, то вручу её его кузену.
Этого кузена – двоюродного брата, очень занятого, но дружелюбного молодого человека[ii], я нашел несколько месяцев спустя в большой, тихой конторе, в купеческом квартале Москвы[iii]. Помимо предпринимательских забот, связанных с текстильным бизнесом, он успевал участвовать в различных комитетах и конференциях, неизбежных в трудное военное время. В Москве, где люди имеют прочные связи и, как говорят, хорошо знают друг друга, участие в различных сообществах обычное дело. Москва, как показалось, более патриотична, чем космополитичный Петроград. Однако, у него нашлось время, чтобы позвонить в Богородск и договориться о моем визите.
На следующий день два мальчика[iv] взялись сопровождать меня на фабрику в Богородске. Один из мальчиков сын того Морозова, которого я видел в Нью-Йорке. Оба они еще учились в школе[v], они говорили по-французски и немного по-английски. Самый младший из них был одет в рубаху, подпоясанную ремнем, и фуражку. Так в России одевались все гимназисты. В руках у него была теннисная ракетка и он сразу же захотел узнать, играю ли я в теннис, а также – похож ли американский на футбол обычный футбол или на регби.
На автомобиле кузен мы доехали до железнодорожной станции[vi], где мальчики любезно купили мне билет. По пути в Богородск мы пили чай и рассматривали виды за окном вагона: мальчики объясняли мне незнакомые для меня вещи – например, летние коттеджи, по-русски называемые дачи. По пути я успел заметить австрийских военнопленных[vii], работающих вдоль дороги, а также новую электрическую сеть[viii], тянущиеся до самых фабрик. Короче говоря, мальчики составили мне хорошую компанию и проявили себя с самых лучших сторон.
В течение полутора часов мы уносились прочь от мест, где обычно в Америке можно увидеть фабрики. Вскоре поезд остановился в деревне с широкими грунтовыми дорогами и бревенчатыми домами[ix]. Потом мы проехали еще три-четыре версты[x]. Выйдя из вагона, я увидел небольшую речку, сосновый бор. Далее – фабричные здания, коттеджи, общежития, школа, больница, театр[xi], парк. Это был фактически небольшой город.
Один из Морозовых[xii] встретил меня и деловым тоном предложил использовать те два дня, что у меня были, как можно более эффективно для того, чтобы увидеть как можно больше. Он показал мне карту работ, затем мы перешли в небольшую старомодно обставленную комнату в невысокой фабричной пристройке, чтобы встретиться его отцом[xiii].
Старший Морозов немного говорил по-английски и был человеком своего поколения в отличие от своих детей. Это выражалось в приверженности традициям и привычкам: он был одет в длинный сюртук, а его брюки были заправлены в сапоги; довольно длинные волосы; он отправлялся спать всегда в девять вечера, и вставал в пять утра; утром он всегда купался в реке. Еще можно добавить, что он никогда, даже на ночь, не оставлял своих фабрик, и если иногда он уезжал по делам в Москву, то всегда возвращался к вечеру. Как и все Морозовы, он был «старообрядцем». Старообрядцы это секта[xiv], которая терпела гонения и держалась особняком от правящей Русской церкви из-за различий — например, должен ли священник благословлять двумя или тремя пальцами, — что, в общем-то, незаметно для непосвященных. Все эти условности имеют большое значение для старшего поколения. Молодежь мало обращает на это внимания. Здесь, как и в Штатах, имеет место разрыв между поколениями первопроходцев и их внуков.
По пути на фабрику мы прошли мимо женщин и детей с корзинами, у входа в фабричный магазин[xv]. Эта очередь напомнила мне похожую картину в Петрограде - очередь за сахаром. Мистер Морозов объяснил, что работники не обязаны покупать продукты именно в фабричной лавке. Они покупают потому, что здесь, за счет закупок продуктов оптом, цены довоенные и более привлекательны, чем где-либо в другом месте.
Затем мы зашли в контору, где вокруг стола «подковой» заседал, что-то вроде, совет старейшин[xvi]. Все эти мудрые старые работники, многие из которых вышли из самых низов, представляли различные отделы фабричного производства. Их делом было составлять различные заявки и наряды для работ, а также рассматривать просьбы рабочих. Например, если какой-то рабочий хотел улучшить свое жилищное положение, он заполнял специальную форму, которая затем передавалась на такой вот совет старейшин для вынесения решения. Когда мы заглянули в эту контору, совет как раз и занимался рассмотрением всевозможных заявок. Морозов пояснил, что этот совет, по сути, является местным внутрифабричным правительством. Но следует добавить, что хозяева фабрик Морозовы, конечно, и сами выделяли время для личных встреч с теми из рабочих, кто желал к ним обратиться.
После конторы мы отправились осматривать несколько больничных зданий, в том числе и стационар. По пути мы прошли мимо нескольких рабочих бараков. Но не все 12-ть тысяч фабричных рабочих жили здесь. Многие приходили каждый день из деревни.
Инженерно-технический персонал проживал в отдельных домах, которые были собственностью компании. Надо отметить, что это было обычной практикой и в американских компаниях. Высококвалифицированные рабочие и мастера жили также в отдельных коттеджах, снимаемых для них компанией. Общежития представляли собой большие трех- или четырехэтажные казармы с железными лестницами, каменными полами и квартирами от одной до трех комнат, выходящими в коридор, который тянулся через все здание. Большую часть этих квартир занимали семьи, у каждой из которых был небольшой сарай во дворе, а также полати в комнате для большого деревянного сундука и прочих вещей. Приготовление пищи и стирка проводились в общих помещениях, оснащенных дюжиной дымоходов от угольных печей и самоваров.
Мы также осмотрели несколько комнат. Там всегда была заправленная кровать с немыслимым числом подушек. Такое количество подушек объясняется тем, что русский человек предпочитает спать полусидя-полулежа. А детская люлька обычно подвешена, как птичья клетка. Номера были светлые и чистые, в соответствии с непритязательным русским вкусом. В большинстве окон стояли горшки с цветами. И оттого они смотрелись лучше, чем квартиры рабочих того же достатка в США. У этих людей было большое преимущество – они жили уже за городом. Нужно было всего несколько минут, чтобы дойти от жилья до опушки соснового леса. Всего несколько минут, и вы попадаете на тенистые аллеи, где гуляют женщины с детьми, а в субботние и воскресные дни здесь, наверняка, много отдыхающих.
Я спросил, как развлекаются здесь люди? Морозов ответил, что у них есть не только парк и река, но и театр, в котором проводят показы кинокартин, периодически доставляемых из Москвы. На такие сеансы билеты продаются по номиналу. Иногда приезжают театральные труппы из Москвы. На территории мануфактуры есть футбольное поле, велотрек, бани, театр под открытым небом, танцевальный павильон и пр. Большинство молодых людей отправились на войну – сказал Морозов – так что сейчас здесь тише по выходным, чем раньше. Но даже в мирное время, как сказал мистер Морозов, довольно трудно заинтересовать людей чем-либо. Собственно говоря, у русских людей мало «спортивного» духа, особенно в американском или английском смысле этого слова.
Русские любят деревенскую жизнь, пение, пляски, пьянство, бездельничать на солнышке, а атлетические занятия для здоровья и спорта, командная игра, соревнования чужды их темпераменту.
Куда бы мы ни шли, в том числе и на фабриках, рабочие приветствовали нас в русской манере – снимали картузы и кланялись. Некоторые старики кланялись с обычным старым «боярским» жестом, но в этом случае не было ни раболепия с одной стороны, ни каменной отчужденности, с другой. Приветствия были с серьезностью и достоинством. В ответ хозяин всегда поднимает собственную шляпу. Я вновь увидел, какие фактически простые и дружественные отношения так часто наблюдаются между разными классами в России.
Было темно, но фабричные цеха сверкали огнями. Мы имели возможность проследить за сложным и увлекательным процессом ткачества хлопка с начала – от выгрузки тюков с хлопком из Египта, Америки, Туркестана, и до конца. Фабричные машины завораживали нас своим движением. Как же много вещей можно произвести из хлопка… Белая ткань и печатная ткань – это только начало. А еще хаки и канвас[xvii] для палаток, тонких рубашек и крепдешина, толстые серые одеяла для армии, вельвет для брюк и роскошный на вид красно-синий бархат. Интересен процесс изготовления ткани во всем многообразии: со станком управлялась всего одна женщина, по виду простая крестьянка с босыми ногами. Она ловко вставляла иглу, напоминающую лезвие ножа, в станок с натянутыми на раму нитями. Станок занимал весь большой зал. Игла бежала по станку туда-сюда. Работница пробегала за иглой не менее двадцати километров в день, вставляя иглу при остановке станка. Несомненно, это был тяжелый труд, но женщины работницы выглядели неплохо.
Большая часть техники – и это еще одна проблема для русского производителя – поступала из Англии. Некоторые из них были французскими, некоторые немецкими, а некоторые сделаны в России, но я не видел ничего из Америки. Это, в дополнение к заботе, которую нужно проявлять о своих сотрудниках, является еще одной причиной, по которой в России для такого бизнеса нужен капитал вдвое больше, чем в Англии.
В вельветовом отделе мы встретили англичанина из Ланкашира[xviii]. Менеджер мануфактуры или, по крайней мере, прядильной секции, приятный русский мужчина[xix] тоже говорил на английском, прожив некоторое время в Англии. Он присоединился к нам за ужином и расспрашивал о профсоюзах и других вещах в Америке. Положение чернокожих, казалось, интересовало его больше всего. «Являются ли они христианами?» - спросил он.
Из шумных помещений завода мы вышли на улицу, прошли несколько дворов и оказались перед воротами, чей сторож поклонился, увидев Морозова. За воротами оказался совсем другой мир - изогнутая дорожка между цветочными клумбами вела к загородному длинному двухэтажному дому, напоминающему коттеджи Лонг-Айленда или ВестЧестера. Большой сенбернар лаем приветствовал нас. Дверь в дом нам открыла аккуратная горничная в чёрно-белом и провела нас в обшитый панелями зал с коврами картинами. Мы ощутили себя совсем как дома – тот же самый воздух легкости и упорядоченного комфорта.
Вскоре в зале появился веселый ребенок, младший брат одного из мальчиков, приехавших со мной. Он тоже говорил по-французски и был одет в русскую рубаху, подпоясанную кожаным ремнем. Интересно, что когда он выходил на улицу, то одевал длинную, серую военную шинель, как все русские гимназисты. В таких шинелях даже совсем маленькие русские гимназисты становились похожи на фельдмаршалов.
Затем мы познакомились с другими обитателями дома: с маленькой сестренкой – с потрясающей внешностью, с яркими, слегка раскосыми глазами. И с ее сестрой постарше с белокурыми косами, туго обтянутыми вокруг головы, застенчивой, но выглядящей как принцесса.
Все молодые люди, входя в залу, кланялись и крестились в сторону иконы, стоящей в углу. Точно также все крестились на икону и перед тем, как сесть за стол ужинать и затем, когда встали из-за стола. Это была такая русская традиция.
Один раз, когда мы заканчивали ужинать, дед, живший в другом доме, зашел на несколько минут поболтать, прежде чем отправиться спать в свою спартанскую обстановку.
Мы покурили и поговорили, потом пошли в другую комнату, где был накрыт стол с дымящимся самоваром, фруктами, вареньем и пирогом - ни один русский вечер не обходится без чая - а потом в десять часов вечера пошли смотреть, как гаснет свет на фабриках и рабочие разбредаются по улицам. Работы начинались в четыре утра и заканчивались в десять вечера, причем смены были так устроены, что каждый работал, в среднем, девятичасовой рабочий день.
На следующее утро я открыл занавеску, чтобы взглянуть из окон на лужайку и реку, которые в Америке, как правило, нужно было искать далеко-далеко за пределами заводов и фабрик. Но характерно, что и здесь, за лесом, на другой стороне реки выглядывала часть ткацкой фабрики. Весь этот день мы ходили вверх и вниз по железным лестницам, от подземных туннелей, где пыльный воздух откачивался или очищался спреями и отправлялся обратно в упаковочные комнаты. Там девушки занимались сравнительно элегантной работой – обвязывали лентами пакеты с платками или наклеивали этикетки на рулоны безупречной белой ткани. Это были фабричные «аристократки». Они даже нашли время и настроение для улыбок, когда мы проходили мимо.
Мы посетили механические мастерские – другой отблеск ВПК – где делали снаряды[xxi] для армии. И осмотрели особенно интересную школу[xxii]. Здесь было помещение для детского сада, помещение для лепки из глины и ручного труда, хорошо оборудованная физическая лаборатория, большой сад с огородом, где у каждого ученика была своя грядка, на которой можно было выращивать овощи.
В одной комнате было много больших гравюр, копий довольно известных картин, иллюстрирующих разные эпохи истории России. Русские художники проделали большую работу: на их картинах сочетается живая образность с точным изучением костюмов и обычаев - так сделал Фредерик Ремингтон для нашего Запада. Эти картины были вмонтированы в прочные картонные обрамления. Они охватывали всю историю России и были бы интересны для всех. Возможно, и у нас есть такие картины в наших собственных школах. В известной степени они характерны для заботы, с которой работодатели смотрят на интересы своих рабочих.
Все стороны жизни рабочих у Морозовых, а у них были здесь и забастовки ранее, вряд ли можно описать подробно с первого взгляда. Наиболее необычным для американца кажется разнообразие и основательность такой жизни с точки зрения хозяина, по сравнению с большинством американских работодателей. Здесь главное не просто бизнес ради денег, а карьера в полнейшем смысле этого слова, объединяющая полдюжины разных профессий с основным делом хлопка и не только, связывая человека с внешним миром, но и укореняя его на своей собственной земле. Санитария, жилье, школы, развлечения для рабочих - часть повседневной заботы такого предпринимателя. У него есть свои «души», как говорили в России в крепостное время, «души» - за которые он непосредственно ответственен перед своей совестью, как и за свои ткани перед клиентами».
Первая страница статьи в журнале
1) Группа на берегу озера, у причала Черноголовского пруда: солидный мужчина в темном костюме и в шляпе с опущенной несколько головой – С. А. Морозов; молодой мужчина, сидит, обняв колени - ?; женщина со скромной прической (первая слева) - ?; мальчик лет 10-ти, играющий с собакой – возможно, старший сын Ивана Давыдовича Морозова Давыд, ему было тогда 9-ть лет; женщина с ребенком в лодке очень похожа на Ксению Александровну (урожденная Найденова), супругу И. Д. Морозова, она со старшей дочерью Олимпиадой (?).
Двухэтажный дом Морозовых в Глуховском парке.
Фабричные здания – на переднем плане первая фабричная проходная Бумаго-прядильной фабрики (сразу же за т. н. «Англичановской» казармой).
Иллюстрации из книги «Белые ночи»:
Жилые дома для рабочих – т. н. Новые дома (сейчас на ул. 8-го Марта).
Вид на Черноголовский пруд (можно предположить, что вдали виднеются Троицкая церковь и фабричное училище).
Над публикацией работали: Алиса Вест (West) (Гарвард, США), Михаил Дроздов, Дмитрий и Евгений Масловы.
Приносим свою благодарность ногинскому краеведу Рустаму Тикареву, который указал нам на публикацию статьи американского журналиста в интернете. Благодарим неизвестного нам переводчика статьи, его работа легла в основу данной публикации (перевод некоторое время тому назад появлялся в интернете). Надеемся со временем узнать о нем и поблагодарить лично.
[i] Речь идет о встрече автора с Петром Арсеньевичем Морозовым, который по поручению Московского Военно-промышленного комитета занимался поставками из США необходимого для войск снаряжения. Далее говорится о Богородско-Глуховской мануфактуре - с 1855-го года Акционерное общество, где главными держателями акцией (паев) являлись Морозовы, как потомки и наследники создателя мануфактуры Захара Саввича Морозова. Сами Морозовы избирались на должности и директоров Правления, и кандидатов к ним. Многолетним председателем правления был Арсений Иванович Морозов. Были годы, когда директорами Правления являлись Кнопы (например, в 1916 году – Андрей Львович Кноп) или Прове (в 1910 – Роман Иванович Прове). В августе 1918-го года, например, когда мануфактура еще оставалась в руках Морозовых, директором Правления был избран Арсений Иванович Морозов.
[ii] Один из главных деятелей БГМ - Николай Давыдович Морозов, племянник А.И. Морозова, двоюродный брат П. А. и С.А. Морозовых.
[iii] В Главной конторе мануфактуры, которая располагалась в здании на Варварской площади в Москве, называемом «Деловой двор», где при советской власти размещался ВСНХ, Наркомат тяжелой промышленности и пр., где работали Куйбышев, Орджиникидзе и др. Незадолго до этого Главная контора КБГМ помещалась в недалеком «Боярском дворе» на Старой площади, где в советское время был ЦК КПСС, а сейчас – администрация президента РФ.
[iv] Один мальчик – это явно старший из детей Петра Арсеньевича – 17-летний Владимир. Вторым мог быть, если это не его брат родной Сергей (возраст которого мы знаем не совсем точно), например, его троюродный брат - сын Ивана Давыдовича (брата НД Морозова) Давыд, но смущает его возраст - всего 9 лет.
[v] Младший из них – точнее – более молодой – все же представляет загадку. Вечером появится еще «веселый младший брат тех /или – из тех!!!?/ мальчиков что привезли меня на поезде. Он также говорил по-французски и был одет в подпоясанную ремнем рубашку, а когда открывал дверь, был в длинной серой шинели, в которой самый малый гимназист выглядит фельдмаршалом». Это кто? Кто-то третий или один из двух сопровождавших Рула в Богородск?
[vi] Железнодорожная станция в Москве – это Курский вокзал.
[vii] Австрийские пленные. В Богородском уезде их было немало. Есть даже не очень четкое указание на их небольшое кладбище в Успенске на окраине Богородска (?).
[viii] Электрические линии. Американское свидетельство о ЛЭП с электростанции «Электропередача» в Богородск, Затишье и Москву.
[ix] Таким автор увидел из окна вагона Богородск. В то время, и правда, улицы по ту и другую сторону железнодорожного пути были и широкие, и не имели каменных строений. И само здание вокзала было деревянное. ЖД ветка в Богородск была проложена в 1885 г. стараниями в основном Давыда Ивановича Морозова, отца Н. Д. и И. Д. Морозовых и брата Арсения Ивановича.
[x] Тупиковая станция перед рекой Клязьмой (ныне ст. Захарово), названа в честь деда А. И. – Захара Саввича Морозова, основателя КБГМ.
[xi] Здание Клуба Приказчиков построено в 1880-е годы. Много лет это было место культурного отдыха служащих и квалифицированных, а потом и всех, рабочих. Достаточно часто там выступали актеры театра Незлобина (женатого на сестре А. И.) и других московских театров, ставились спектакли и своих, самодеятельных артистов. В Клубе была значительная библиотека. Был буфет и бильярд. В парке действовал один из первых в России велотреков.
[xii] С. А. Морозов, брат Петра, один из активных деятелей БГМ, наладил, в частности, труднейший красильный отдел мануфактуры, очень много сделал для развития образования в Богородске, единственный Почетный гражданин города. С юности друг В.П. Ногина, после революции его правая рука по руководству советской текстильной промышленностью. Репрессирован.
[xiii] А. И. Морозов, отец братьев Петра и Сергея и еще трех дочерей, главный деятель, хозяин и руководитель БГМ. Знаменитый старообрядческий деятель, создатель Морозовского хора, строитель многих старообрядческих храмов. После революции выселен из своего «спартанского» жилища, умер в 1932-м году.
[xiv] Для старообрядцев, истинных православных христиан, наименование их сектантами оскорбительно, но А. Рул таких тонкостей, конечно, не знал. Журнал с этой статьей наверняка был куплен П.А. Морозовым в Америке и привезен в Россию, наверняка его видел и читал и Арсений Иванович.
[xv] Помещение харчевой лавки на Глуховской площади (первый этаж Клуба приказчиков) хорошо известно всем обитателям фабричного поселка. Там и до сих пор находятся магазины. В харчевых лавках мануфактур (не только БГМ) цены были меньше, чем где-либо… Важным преимуществом этого фабричного учреждения была возможность покупать в долг, по так называемым «заборным книжкам», в лавках и магазинах Богородска у рабочих БГМ такой возможности не было. Очередь в харчевую лавку отражает тот факт, что в 1916-м году в стране начались трудности, пока еще не очень серьезные, с продуктами, и не только с сахаром, как в Петрограде. В 1917-м году эти трудности превратились в нерешаемую проблему, далее – в трагедию городов.
[xvi] С большой вероятностью автор пишет о помещении фабричной конторы, где работали квалифицированные, опытные клерки, называемые в России приказчиками и старшими приказчиками (у АИ, в основном - старообрядцы), которые обеспечивали работу и жизнь всей БГМ – ее финансы, снабжение, транспорт и пр. и пр. А. Рул обращает внимание на то что, что какая-то особая группа авторитетных людей (м.б. заведующие фабриками) занималась такой стороной быта рабочих, как их собственные дома. У достопамятного Саввы Тимофеевича Морозова это были бы, наверное, выборные старосты. В любом случае наличие такого органа, занимающегося «социалкой», крайне интересно и важно. АИ, видимо, придавал ему довольно большое значение, коль повел на заседание иностранного корреспондента.
[xvii] Канвас – ткань
[xviii] Можно было бы подумать здесь на Дж. Ратклифа. Но прядильный директор Джемс Ратклиф (Яков Иванович Ратклиф), британский подданный, женатый на русской – сестре управляющего фабриками Е.П. Свешникова, умер по Иоксимовичу около 1905-го года. Его заменил Виктор Иванович Чердынцев. С каким англичанином на БГМ встретился тогда А. Рул – трудно сказать. Но англичане, видимо, еще на мануфактуре были.
[xix] Скорее всего, это инженер Виктор Иванович Чердынцев (18..- 19..), директор бумаго-прядильной фабрики, отец В.В. Чердынцева (1912-1971), профессора физики. Он после практики на Норской мануфактуре два года провел в Англии. Был либерально настроен, интересовался социальными вопросами.
[xx] Таким «спартанским» гостю показался, по-видимому, расположенный в том же парке дом, где жили А.И. Морозов с супругой. Да еще и купался по утрам – настоящий спартанец!
[xxi] Гильзы для снарядов – латунные обычно, а вот «стаканы» для гранат (снарядов) – стальные. БГМ имела хорошо оснащенные механические мастерские, в которых во время войны для так называемой «организации генерала Ванкова» выпускались металлические части снарядов.
[xxii] Фабричное училище, ныне школа №10, построенная БГМ в 1907-08 годы. О ней последнее время много написано, прежде всего – об ее архитектурных достоинствах. Здесь интересно свидетельство о существовании в училище некого детского сада (kindergartens). В России они тогда именовались «очагами» и были достаточно редким явлением. Но м.б., и скорее всего, речь идет о подготовительных классах для детей еще детсадовского возраста? Традиция же работать на школьных грядках сохранялась все советское время.
Поделитесь с друзьями