На этом мы заканчиваем публикацию материалов из архива той первой Черноголовской газеты, которая просуществовала с «Перестройки» до 2002 года.

Комментарий редакции газеты:

Это продолжение статьи Инги Здравковны Мицовой мы вынуждены публиковать в электронной версии газеты. Ликвидировав ее как учреждение, Администрация пока не создала какой-либо заменяющей структуры, и сегодня выход "ЧГ" возможен только в Интернете.

Так закалялась сталь. Окончание

Инга Мицова

"Весной 1924 г. Саша Корсунский, Миша Лейпунский и я вступили в "Спартак". Во время летней практики, работая на физ.-техе ( в Лесном), бегали в Озерки ( 4 км), где делали гимнастику, а потом купались в озере. Было увлечение солнцем. Обратно возвращались шагом. Обычно в 7 часов я забегал за Сашей и Мишей, к "бабке" Ефросинье. "Бабка" Ефросинья не позволяла нам ходить в трусах. Поэтому брюки и рубашку мы снимали на улице, по дороге бросали в окно Аксенову и дальше бежали в одних трусах. С 11 часов шли работать в институт , где оставались до позднего вечера. Перед этим пили чай. "Бабка" ставила нам самовар. Отрезали большой ломоть черного хлеба и намазывали маслом. Обедали в Институте".

Это "увлечение солнцем" было всю его жизнь. Встав рано утром на даче, выходил во двор, вдыхал полной грудью свежий воздух, мотал головой: "Симфония !", садился на велосипед и ехал на Москву-реку. Там саженками "с прихлюпом" переплывал реку, встречал восход, а вечером выходил на поле, откуда открывался прекрасный вид на закат, где колосилась пшеница. Он радовался жизни и окружающему миру до последней недели своей жизни, он будто был частичкой этой природы, заодно с ней. Много ли мы встречаем людей, в которых постоянно ощущается радость жизни? У которых никогда не проглядывает неудовольствие, раздраженность, усталость? От встречи с Г.В. всегда оставалось впечатление, что он с радостью воспринимает каждую минуту - будь то дома, когда берет гитару в руки, или на прогулке, или когда сидит за столом и что-то пишет, или просто пьет чай.

А вот начало 67-летней совместной жизни Г.В. с Татьяной Ивановной Стеллецкой.

"В июне 1925 г. приехала в Ленинград Тася. Селяков предложил ей должность лаборанта. Помню, я часто стал заходить в комнату Красникова Антона ( который ее и вызвал) - то отвертка особая нужна, то еще что-нибудь. В один из вечеров после окончания работы мы с Тасей пошли в Озерки. Сидели на высоком берегу второго озера. Много и откровенно беседовали... Эта прогулка и откровенный разговор нас сблизили, и мы часто бывали вместе. Часто, по вечерам, когда в институте оставались лишь студенты, я заходил в ее комнату и мы пели украинские песни. Я предложил ей заниматься с ней математикой для поступления в ВУЗ. Однажды, когда она пришла заниматься, я признался в любви. Она сказала, что нам надо расстаться. Тася ушла, и я через некоторое время (это было вечером) пошел к ней и сказал: "Останемся друзьями." И мы пошли гулять в лес по Ольгинской улице. Помню, пели жалостные песни, особенно нас трогало, когда пели "из виду скрылись родные избенки, край он покинул родной". При этом наворачивались слезы..."

"В декабре 1925 года я рано утром шел к остановке трамвая, чтобы ехать встречать сестру Веру, приехавшую ко мне из Рыльска. Проходя мимо Тасиного дома, зашел в сарайчик , где хранились ее дрова. Наколол дров, а потом поехал встречать. Тася была приятно удивлена, когда вошла в сарай и нашла дрова уже наколотыми."

"Потом мне очень повезло. Освободилась комната в общежитии и ее предоставили Тасе. Помню, взял я саночки и перевез Тасины дрова и все ее скромное имущество... Новый Год мы встречали всем общежитием. После встречи я пошел к Тасе в комнату и остался там... 1 января 1926 года мы считаем началом нашей супружеской жизни..."

Разбирая архив, я наткнулась на текст доклада Г.В., прочитанного в качестве почетной лекции американского Института Металлов 1962 года. На первой странице надпись: "Моей дорогой Танюше от Жоржика в день 37-летия. (1926-1963) 1/1 1963г. ". Это - очередная годовщина того самого события.

Хочу к написанному выше добавить, что позднее вслед за моей мамой (Верой), уже "лишенкой" (т. е. лишенной как дочь священника права поступать в высшее учебное заведение ), Г.В. вызвал к себе братьев (тоже "лишенцев"), которые устраивались на работу, кто куда мог. Вызвал бабушку и мать. И с того времени всю жизнь помогал им. С тридцатого года он содержал Вячеслава Григорьевича, своего отца, в 1929 году "снявшего рясу" (выражение Г.В), отца жены, тоже бывшего священника, мать жены, свою мать, семью сестры Елены Вячеславовны, у которой в 1937 г. расстреляли мужа, помог дать образование ее детям. Г.В. начал содержать своих близких (со временем в их число вошли не только родные) еще будучи сам просто инженером, т.е. отнюдь не имея избытка средств.

Продолжение записок Г.В:

"В марте 1929 г. у меня уже было разрешение на годичную командировку вместе с Тасей. Однако произошла задержка по выяснению недоразумения, и я выехал один только в конце декабря 1929 г."

Следует сказать, что Г.В. хотел поехать в Германию к известному металловеду Заксу в основном потому, что было необходимо поработать с монокристаллами стали; их не было ни у кого, но у Закса выращивали монокристаллы меди, т.е. была методика и , следовательно, были возможности. А идею о том, что делать с образцами, он привез с собой. Всего три месяца понадобилось Курдюмову для налаживания методики выращивания монокристаллов стали. По мнению профессионалов, это столь трудно, что невозможно представить, как это удалось Г.В. так быстро.

"Совместно с Заксом мы определили полную ориентировку кристаллов мартенсита с помощью монокристаллов стали и уточнили данное мною и Ивенсеном представление о механизме превращения. Эта работа, в которой была дана методика определения ориентировок при фазовых превращениях, дала начало целому ряду работ, произведенных затем в Германии и у нас в СССР, показавших вместе с работами школы Меля в Америке, что правильная ориентировка кристаллов является общей закономерностью при фазовых превращениях в металлах и сплавах".

После работы в Германии начинался новый этап жизни Курдюмова-ученого. В 1932 г. Г.В. обратился к А.Ф. Иоффе с просьбой предоставить ему командировку в Днепропетровск для создания там рентгенометаллографической лаборатории. Из дневника:

" ...Он (А.Ф.Иоффе) сначала даже рассердился, т.к. я предназначался для работы в Урал.ФТИ. Я указывал, что в Д-ске большая промышленность и деятельность рентгеновской лаборатории будет там не менее полезной, чем на Урале... А.Ф. согласился...20 марта мы прибыли в Днепропетровск."

Лаборатория возникла "по-курдюмовски" - т.е. очень быстро, работать начали сразу:

"Рентгеновские установки в Днепропетровске начали работать уже в мае-июне 1932 года. Тася наладила выращивание монокристаллов А1- бронзы. Выплавку сплавов проводили в Металлургическом институте. Выращивали кристаллы в одной из комнат, предоставленных нам Физ.-хим-мат. институтом... За короткий срок была создана рентгеновская лаборатория с двумя работающими ионными разборными трубками... Тася паяла установку для откачки трубок. Газа не было, и качали бензиновую установку для работы паяльных горелок. Камеры дебаевского типа были привезены из Ленинграда, а камеры типа Закса для обратной съемки изготовлены мастером Ющенко...."

А вот как жили:

"Нас поместили сначала в гостинице, а через несколько дней в аудитории Физ-хим-мата ( с 1933 г. ДГУ), угловой комнате, разделенной на две части. В передней были плита и окно, выходящее на запад, а во второй части располагалась наша спальня и стоял столик для моих занятий. Рядом с этой комнатой была большая двухоконная комната , в которой должны были поставить рентгеновское оборудование. Напротив - большая комната Красникова ( сотрудник), дальше комната для канцелярии филиала. Все находилось в первом этаже здания. Напротив нашей комнаты была уборная ( мужская). Женская уборная - над ней на втором этаже. Забегая вперед, скажу , что в этой "квартире" потом с нами жили Иван Петрович Стеллецкий - отец Таси, Анна Александровна - мать Таси. Они жили в передней комнате, которая была и кухней . Позднее к нам переехал мой отец Вячеслав Григорьевич и жил в той же комнате, где стояла кровать, на которой спали я и Тася. В этой квартире мы прожили до лета 1934 года, когда нам дали 4-х комнатную квартиру в новом "доме специалистов"".

Рассматривая фотографии днепропетровского периода, абсолютно не чувствуешь влияния каких-либо бытовых неудобств. Со всех фотографий радостно и открыто глядит молодой красивый Г.В. То он на Днепре, в трусах, в лихо заломленной белой кепке, то на воскресной прогулке гребет вместе со своими сотрудниками, то с теннисной ракеткой, то в галстуке и костюме спешит на лекции. Помню подслушанный кем-то из родственников разговор девушек: "Нет, нет, ты подожди. Он сейчас пройдет. Он всегда в это время ходит в Университет" (говорили про Г.В.).

Днепропетровский период - важнейший в биографии Курдюмова-ученого. Здесь он организовал лабораторию, преобразованную вскоре в институт, начал создание своей научной школы, поставив актуальные задачи по новой проблематике металлофизики, воспитав десятки исследователей, многие из которых стали впоследствии видными учеными и с гордостью считали себя учениками Г.В. За этот период было около 70 публикаций. Всего их у Курдюмова около 300, а точнее - 282. Вот что пишет его ближайшая сотрудница О.П. Максимова (ЦНИИЧЕРМЕТ): "Благородство этого человека проявлялась, в частности, и в том, как щепетильно он относился к вопросам соавторства в научных работах. Георгий Вячеславович позволял себе быть соавтором лишь в тех случаях, когда принимал самое активное участие на протяжении всего исследования - от постановки работы и анализа полученных данных в процессе исследования, до обсуждения конечных его результатов. Когда же его участие состояло лишь в отдельных , хотя и принципиально важных, советах и рекомендациях, он решительно вычеркивал свою фамилию из представленных ему на рассмотрение рукописей".

Прочитав эти заметки О.П. Максимовой, я подумала, что из нашего лексикона исчезли слова " благородный", "благородство". Видимо, сами эти качества стали редкостью. Могу с полной уверенностью сказать, что они были присущи не только Г.В., но и многочисленным членам большой курдюмовской семьи. Помнится, Г.В. любил и часто повторял старинное выражение "Как делали праотцы, так должны делать и потомцы."

В 1934 году Курдюмову присвоили звание профессора, а в 1937 году - ученую степень доктора физико-математических наук (без защиты диссертации). Наряду с интенсивной научной работой он вел и педагогическую, будучи заведующим кафедрой металлофизики Днепропетровского университета, а также много занимался внедрением методов рентгеноструктурных исследований в лабораториях металлургических и машиностроительных заводов Украины.

Из записок:

"В феврале 1939 г. я получил от президента АН УССР академика Богомольца телеграмму с поздравлением в связи с избранием меня академиком АН УССР и приглашением на общее собрание. Там я был избран членом Президиума АН УССР и должен был представлять Днепропетровск. В основном деятельность моя в АН УССР до войны состояла главным образом в посещении общих собраний."

Почти в это же время, перед войной, в Ленинграде, я впервые увидела Г.В. Проснувшись, открыла дверь в другую комнату, и мне показалось, что вся комната залита светом. Было непонятно, откуда исходил этот свет - то ли из открытого окна, в которое вливалось весеннее солнце, то ли от светловолосого дяди, весело делающего гимнастику на разостланных на полу газетах. Увидев меня, он подмигнул и запел: "А- я-я-яй , что за девчонка", и пошел в ванную. А я осторожно заглянула в маленький приоткрытый чемодан и увидела там теннисные мячики. Это детское впечатление исходящего от дяди света сохранилось на всю жизнь.

Зарядку он делал ежедневно вплоть до последнего года, а может - до последнего месяца своей жизни. Как-то, уже в шестидесятые годы, он показал мне свои упражнения. Легкий, по-молодому прямой, стоял он передо мной и делал свою ежедневную зарядку. В отведенное на нее время он учил французский, чтобы сделать доклад на французском языке (готовился для поездки во Францию для получения высшей награды Французского металлургического общества "Большой медали А. Ле-Шателье").

А вот и "особые" приметы эпохи - жутковатые следы времен репрессий:

" В августе 1937 г. в Днепропетровск в наш институт приехал начальник научного сектора исследования и техпропаганды Наркомтяжпрома А.А. Арманд в связи с арестами двух профессоров, работавших по совместительству в ДФТИ. Это было трудное время - 1936-1937 гг. Я находился в должности начальника лаборатории фазовых превращений ДФТИ и был всецело увлечен исследованиями мартенситных превращений в эвтектоидных и других сплавах, установлением общих закономерностей и обнаружением новых явлений. Работа шла успешно. Арманд приехал, чтобы обследовать институт и "сделать оргвыводы". Он освободил Б.Н. Финкельштейна от обязанности директора, а меня назначил вр. и.о. директора, пообещав, что через месяц освободит. Однако в этой должности мне пришлось проработать до весны 1939 г., несмотря на все мои попытки освободиться..."

Уже маленькой я понимала: этот человек не прибегает ни к каким хитростям и изворотливости. Возможно, это проскальзывало в тоне моих родителей и родственников, возможно, угадывалось чутьем ребенка. Вот пример, о котором я узнала значительно позже: когда ему в очередной раз предложили стать членом партии, Г.В. ответил: "Я не готов к этому. У меня один зять расстрелян, а другой сидит в "Крестах"". К этому времени относится письмо написанное Курдюмовым:

" Считаю нецелесообразным дальнейшее использование меня на этой работе ( в должности и.о. директора). В результате создавшегося положения я не только не справляюсь с работой директора, но в настоящее время совершенно не веду самостоятельной научной работы и не руковожу в сколько-нибудь достаточной мере ни лабораторией фазовых превращений в ДФТИ , ни кафедрой металлофизики ДГУ... Создавшееся положение не позволяет мне следить за современной научной литературой и работать над повышением своей квалификации и квалификации своих сотрудников..."

В мае 1939 г. в Днепропетровск приехал ( из Сибири) назначенный И.П. Бардиным директором Сидор Корнилович Козюкин, обеспечивший Г.В., своему заместителю по научной части, возможность целиком отдаться исследовательской работе и воспитанию учеников. Кстати, его ученики, члены многолюдной курдюмовской школы, посмеивались над самокритичной оценкой Г.В. собственных организаторских способностей: он еще не раз создавал лаборатории и институты, великолепно подбирая работников и "пробивая" задуманные планы через начальство разных уровней власти. Но при этом Г.В. отказывался от поста директора еще трижды в своей жизни: он не стал директором Института металлофизики в Киеве (теперь носящего его имя), отказался от должности директора-организатора ИФТТ в 1972 году, после избрания Ю.А. Осипьяна в член-корры АНСССР, в 1978 году ушел с поста директора института Металлофизики ЦНИИЧЕРМЕТа, теперь тоже носящего его имя.

Вернемся к вехам биографии Г.В. Началась война. В августе 1941 г. институт был эвакуирован в Магнитогорск. Из записок Г.В.:

"В декабре 1941г. в Магнитогорске институт принимал участие в работах по улучшению качества брони. Я написал письмо, адресованное И.В. Сталину, в котором дал характеристику Энтина как очень талантливого научного работника, с которым мы начали работы по броневой стали еще в Днепропетровске и который очень нужен был для работ в Магнитогорске. Я обратился с просьбой прислать его из армии в Магнитогорск.. Замечательно, что в феврале или марте 1942 года я получил телеграмму , что в Институт направляется красноармеец Энтин, для работы в институте. Это ( откомандировку Энтина из фронта) я считаю одной из больших удач в моей жизни. Ведь трудно было ожидать, что в то тяжелое для страны время я получу такой отклик на свое письмо. Энтин оправдал мою оценку его как незаурядного научного работника, организатора и человека."

В войне наступил перелом, началось возвращение эвакуированных учреждений. Г.В. вспоминает:

"В феврале 1944 г. в Наркомчермете был поставлен вопрос о переезде ДФТИ в Москву ( из Магнитогорска). В это время обсуждался вопрос о создании в Москве Центрального НИИ Черной Металлургии на базе Московского института качественных сталей и Днепропетровского физико- технического института. Эта идея была предложена акад. И.П .Бардиным (зам. наркома) и наркомом И.Ф. Тевосяном. Меня вызвали и спросили, как я отношусь к такому проекту. Я сказал, что считаю мероприятие целесообразным, однако меня смущает, что ДФТИ потеряет свою самостоятельность. Тевосян ответил: "А если мы сделаем так, что ЦНИИЧМ будет состоять из нескольких институтов? Таким образом каждый институт будет сохранен". Я дал согласие."

Так завершилась история Днепропетровского физтеха, первого из институтов, созданных Курдюмовым. Возникло новое научное учреждение - Институт металловедения и физики металлов ЦНИИЧМ в Москве. Наследие днепропетровской школы послужило зародышем еще одного научного центра , а именно - киевского Института металлофизики, где в честь столетия со дня рождения Г.В. 14 февраля ему откроют памятник. Обратимся к запискам.

"В декабре 1944 г. Иван Васильевич Исайчев перевез небольшое оборудование ( рентгеновские трубки, камеры и др.) в Киев в АН УССР. Вообще ряд сотрудников моей кафедры в Днепропетровском Университете из эвакуации приехали в Киев. Я сам намеревался работать в Киеве. В апреле 1945 г. Н.С. Хрущев по моей просьбе обращался к Тевосяну об откомандировании меня в Киев. Тевосян сказал, что это можно будет сделать через год... Основным направлением моей научной деятельности в послевоенный период были изучение фазовых превращений в сплавах, выяснение природы жаропрочности, применение радиоактивных изотопов для изучения диффузии и межатомных связей, исследование явлений упрочнения и разупрочнения сплавов, разработка жаропрочных сплавов и высокопрочных сталей... В ноябре 1945 г. появилось постановление Совнаркома Украины об организации в системе АН УССР в Киеве лаборатории металлофизики АН УССР на правах института. Я был назначен директором лаборатории, заместителем - А.В. Исайчев... В 1945 - 1948 гг. я регулярно ездил из Москвы в Киев и проводил в Киеве почти половину своего рабочего времени".

Жизнь семьи в это время называлась "на колесах" Находясь в Киеве, он узнал о получении Сталинской премии 1-й степени и "вкатился" в Москву, где был встречен московскими сотрудниками на перроне и засыпан цветами. Отпраздновать свою награду в ресторане Г.В. пригласил весь коллектив института - всех, от уборщицы до своего заместителя Р.И. Энтина.

Г.В. всегда везло на заместителей (везло - не то слово, видимо, у него был дар подбирать людей, соответствующих требованиям дела). Об Энтине, проработавшим его заместителем долгие годы, уже было сказано выше. Об Иване Васильевиче Исайчеве (его заместителе в Институте Металлофизики в Киеве) Г.В. вспоминает с исключительной теплотой. Это был разносторонне одаренный человек. Г.В., обладавший чутьем и вкусом к языковым диковинам, запомнил адрес места его рождения: Иваново-Вознесенская обл., Орехово-Зуевский район, село Николо-Пепье. До поступления на рабфак в Ленинграде он работал в артелях плотников и эту квалификацию не раз использовал впоследствии при монтаже лабораторий. И.В. Исайчев умер в 1946 г. во время командировки в Германию за трофейным научным оборудованием, при неясных обстоятельствах.

"Повезло" Курдюмову и с Ю.А. Осипьяном, который с 1962 по 1972 гг был его заместителем в ИФТТ. Директор ЦНИИЧЕРМЕТа Голиков всячески отговаривал Г.В. брать Осипьяна себе в заместители: "Есть же у Вас люди постарше, например, Грудин?" (Осипьяну в то время был 31 год). Из записок:

"В 1961 г. предполагалось создание нескольких новых институтов в АН СССР. Я внес предложение о создании в Отделении физ-мат наук Института Физики Прочности. Президент Келдыш поддержал это предложение. Однако выяснилось, что в Москве строить Институты нельзя. Было решено создавать новые институты в подмосковных центрах. Н.Н. Семенов предложил воспользоваться тем, что для его работ в Ин-те Химфизики была предоставлена в районе Черноголовки Ногинского района большая площадь, на которой еще с 1956 г. были созданы филиалы Института Химфизики и площадь для полигона. В августе 1961 г. в Черноголовку выехала комиссия во главе с Келдышем, в которой и я принимал участие. Предложение Н.Н. Семенова было принято, и можно было начинать работу по организации Ин-та. Мы с Р.И. Энтиным составили записку о том, что собой должен представлять Ин-т Физики Прочности. Предложение о создании институтов или своих филиалов дали также Ин-т Кристаллографии, Ин-т Экспериментальной Минералогии, Ин-т Химической Физики и некоторые учреждения других отделений. Создание такого количества институтов не было принято. Поэтому некоторые группы были объединены . В частности, вместо Ин-та Физики Прочности , Филиала Института Кристаллографии и Института Минералогии решено было строить один институт , назвав его Институтом Физики Твердого Тела. Решение Правительства о создании Института Физики Твердого Тела было принято в апреле 1962 г. Меня назначили директором- организатором этого института ( на общественных началах, поскольку я был директором свого института в ЧерМете). Возник вопрос о заместителе, как главном действующем лице. Мы обсуждали этот вопрос с Энтиным, рассматривая две возможных кандидатуры - Игоря Аркадьевича Томилина и Юрия Андреевича Осипьяна. Во всех отношениях преимущество было на стороне Осипьяна. Ин-т Стали он окончил по кафедре Финкельштейна, дипломная была у Любова по теме "Мартенситные превращения при низких температурах". В лаборатории физики прочности в нашем институте занимался, в частности, прочностью нитевидных кристаллов железа. Имел хорошую механико-математическую подготовку, т.к. после окончания Ин-та Стали учился еще четыре года на мех.-мат. факультете МГУ. Другие человеческие качества привлекали к нему людей ... Помню, что решающую роль сыграло мое обращение к секретарю райкома района, в котором был ЦНИИ ЧерМет. Осипьяна временно назначили зам. директора Института Кристаллографии, поскольку штата ИФТТ еще не было. Постановление АН СССР об организации ИФТТ состоялось только 15 февраля 1963 г...

Н.Н. Семенов предоставил для ИФТТ 1500 кв. м. площади в одном из зданий Филиала Института Хим. Физики. в Черноголовке. Это дало возможность сразу же начать экспериментальную и теоретическую работы. Мы с Ю.А. Осипьяном решили воздержаться от привлечения докторов со сложившейся тематикой. В основном ориетировались на прием молодых. Советовались с Капицей по вопросу создания хорошей экспериментальной базы для работы в области низких температур. В этом направлении Институту помогали А.И. Шальников и особенно его ученик Шарвин Юрий Васильевич. Он был все время членом научного Совета ИФТТ. Наличие помещения для лабораторий и построенное в первую очередь небольшое одноэтажное здание мех. мастерской позволило еще до окончания строительства собственного здания создать коллектив успешно работающих научных сотрудников В новое здание в 1968 (?) г. переехали уже работающие лаборатории."

Так начиналось создание ИФТТ, института, который ныне имеет высокую репутацию и известен достижениями его ученых во многих новых направлениях науки о физике конденсированных сред. Но вот что я здесь хочу заметить в связи с личностью Г.В., организатора этого института: ведь он совершенно не навязывал непосредственно "своей" тематики для исследований в этом новом учреждении, не организовывал соответствующих лабораторий во главе со своими учениками. Он планировал более дальновидно и более, я бы сказала, "по-государственному": в стране не было профильного института по физике твердого тела, а для развития науки - в широком смысле этого требования времени - такой центр был необходим. И закладывался особый стиль научной жизни коллектива, с доминирующей ролью Ученого Совета в определении научной тематики, в культивировании независимости научных работников и их ( а не заведующих лабораториями ) личной ответственности за актуальность и уровень исследований. Г.В., даже после ухода с поста директора (и перехода на должность старшего научного сотрудника-консультанта, кстати, без оплаты ) продолжал играть важную роль в работе ИФТТ, осуществляя, в частности, "прикрытия" от реакции высокого начальства, необходимость в которых в памятные застойные времена возникала часто. Он вообще умел добиваться разумных решений на высоком уровне потому, мне кажется, что не считал априори высоких руководителей людьми некомпетентными и был убежден, что разумные и деловые аргументы убедительны и для них. И не боялся начальства. В записках Г.В. рассказывается, как он лично подвергся травле в конце сороковых, во времена "борьбы с космополитизмом", со стороны самого министра Тевосяна (которого он уважал): выступая, видимо, по разнарядке, в ЦНИИЧЕРМЕТе, Тевосян в числе "безродных космополитов" упомянул и Курдюмова ( видимо, попавшего в число осуждаемых за его мировую известность). После этого собрания Г.В. добился приема у министра и высказал ему свои соображения о том, как проводимая кампания скажется на деле - на развитии научных исследований и их приложениях. "Оргвыводов" для Института металлофизики не последовало. Известно, что Г.В. приходилось справляться с дирекцией ЦНИИЧЕРМЕТа (уже после смерти И.П. Бардина) в связи с пристрастным вниманием к национальному составу его института (при приеме в дипломники, в аспирантуру, на работу он не учитывал пресловутого "пятого пункта"). Он и раньше не боялся заступаться за своих. Так, племянник одной его днепропетровской сотрудницы рассказал с ее слов, что Г.В. спас ее перед войной от ареста, лично поручившись за нее перед "органами", и что это был не единственный случай.

А теперь я хочу рассказать о деле, которое нас с мужем очень обеспокоило, так что мы немедленно отправились к Г.В. в Москву, на площадь Восстания. Речь идет об известной публикации в "Правде" письма группы академиков, осуждающих позицию и действия академика А.Д. Сахарова. В числе подписавших был и Г.В. Курдюмов. Он очень спокойно отреагировал на наше недоумение и возмущение. Я не помню точно всего сказанного Г.В., суть была в том, что по его убеждению обращение Сахарова к загранице и иностранным общественным движениям не пойдет на пользу нашей стране. Нас такое объяснение не убедило, но правомерность и взвешенность его позиции были очевидны (впрочем, мы и не сомневались в том, что здесь не было места каким-то компромиссам или конъюнктуре). Теперь, по прошествии десятилетий, после слома прежней системы, вспоминая краткие реплики Г.В. и его редкие оценки событий этих переломных лет, я вижу, как далеко он заглядывал и чем руководствовался при выборе своей позиции. Он обладал опытом человека, пережившего две мировые войны и одну гражданскую, опытом свидетеля крушения империи и всего ее организма, а затем - мучительного и кровавого, полного ошибок и потерь пути построения нового государства, которое заработало, и наука в стране стала развиваться и приносить плоды... Он был мудрым и дальновидным человеком, который знал цену очередного слома всего до основания. Мог ли он предложить плодотворные рецепты вывода страны из приближавшегося краха - я не знаю, мы об этом не говорили, но то, что поспешный слом и разрушение прежнего государства во имя смены власти будут для многих и во многом трагическими, что радикально пострадают наука и культура, он предвидел несомненно.

В газетной статье не опишешь жизнь, охватывающую целый век, и поэтому сейчас я хочу рассказать о последних годах жизни Г.В. Еще в пятидесятые годы на Сталинскую премию (200 тыс. руб.), Г.В. выстроил дачу, которую очень любил и на которой проводил все свое свободное время. После смерти Татьяны Ивановны в 1993 году он окончательно переселился на дачу и жил там до смерти вместе с сыном Владиславом Георгиевичем.

Хоронил Г.В. свою жену, с которой прожил 67 лет, спокойно. Он, девяностолетний, выстоял отпевание и только в конце присел на табуретку. Плакал ли он? Не помню. Кажется, нет. Знаю, что он не плакал на похоронах своего отца. По словам его сестры: "Жорж был, как каменный." Думаю, он всегда помнил, что смерть, как и жизнь, естественна и не боялся смерти. И специально не готовился к ней, не замаливал грехи, не постился, не молился; он, неверующий, весь свой век естественно жил по заповедям, оставленным нам в Евангелии. Так же, как ранее жили три поколения (из мне известных) священников по отцовской линии, как четыре поколения (из мне известных) дворянских по линии материнской. Повторюсь и снова скажу, что все они были людьми благородными во всем высоком смысле этого слова.

А потом... А потом Владислав Георгиевич привез на дачу своего тяжело больного друга и сослуживца Федора Федоровича Воронова. Федор мог передвигаться только на коляске. И стали они жить втроем. И только в первый день сыну показалось, что в глазах отца промелькнул - даже не упрек, а вопрос: "зачем? ведь нам было так хорошо вдвоем". Но скоро, очень скоро девяностотрехлетний Г.В. и шестидесятилетний Федор, прикованный многие годы к инвалидной коляске, стали понимать друг друга с полуслова. Вспыльчивый, тяжело больной Федор притих. Это свойство умиротворять тоже было присуще Г.В. Он не только никогда не кричал на людей, но невозможно вообразить, чтобы в его присутствии кто-либо мог себе такое позволить. Он вносил покой, и этот покой ощущали все. И в эту последнюю пору жизни на даче, уже после смерти Т.И., как в прежние времена, открывалась дверь, ведущая на другую половину дома, выходил мой дядя Жоржик, вздергивал плечи, приглаживал обеими руками седые брови, улыбался своей неповторимой чуть насмешливой улыбкой, и светлый, веселый след ее отражался в карих глазах за толстыми стеклами очков. До последнего времени он брал гитару и пел. Когда я приехала за три дня до его смерти, он, уже в тяжелом состоянии, узнал меня и сказал: "Как давно ты не приезжала." Он умер тихо, спокойно... За две недели до смерти, приготовляя близких к своей кончине, Георгий Вячеславович Курдюмов, которому по рангу полагалось место на Ново-Девичьем, высказал пожелание лежать рядом со своей женой Татьяной Ивановной Стеллецкой на деревенском кладбище, что находится рядом с дачей.

Поделитесь с друзьями