Надгробия Морозовых на Преображенском и Рогожском кладбищах
И.К. Русакомский, научн. сотр., Институт искусствознания
Морозовы – род старообрядческий. В Москве к концу XVIII в., как известно, сложились два наиболее авторитетных старообрядческих центра, называющихся кладбищами. Происхождение этих центров было связано с массовым захоронением москвичей, погибших от чумной эпидемии в 1771 г. Рогожское кладбище принимало перекрещенных из господствующей церкви священников. Преображенское основали беспоповцы феодосеевского согласия, не входившие ни в какой компромисс с синодальным священством. Тем не менее, дом Морозовых принадлежал к тем редким родам старообрядцев, представители которых были среди прихожан и Рогожского, и Преображенского кладбищ.
Со временем оба кладбища превратились в своеобразные монастыри и даже целые небольшие городки, где собственно кладбище занимало только часть, хотя и очень существенную. Влияние этих центров на крестьянскую и купеческую среду в провинции было огромно. Поговорка XIX в. гласила: «Что положат в Рогоже, на том станет Городец, а на чем Городец, на том и Керженец» [1]. Можно сказать, что созданием этих кладбищ древняя опальная столица, матушка Москва, вновь обрела авторитет хранительницы традиций.
Могила Матвея Васильевича Сумина, погибшего от чумы и захороненного на Рогожском кладбище 11 сентября 1771 г., отмечает дату первого захоронения. Принято считать, что Преображенское кладбище открылось всего на 4 дня позже – 15 сентября 1771 г. [2]. До этого в Москве уже существовали старообрядческие кладбища – у Донского монастыря, за Тверскими воротами, о чем свидетельствовала надпись на памятнике, поставленном над общей «моровой могилой» Рогожского кладбища. Кладбищу за Рогожской заставой была отведена земля, принадлежащая деревне Новоандроновка, заселенной старообрядческими семьями. Преображенскому кладбищу – земля крестьян села Черкизова за Преображенской заставой. Оба стояли на древних торговых дорогах, ведущих вглубь русских земель к востоку и северо-востоку от Москвы.
После прекращения чумы и постепенного обустройства обоих кладбищ вместо общих чумных захоронений каждый из старообрядческих родов старался приобрести для себя участок отдельного захоронения. Обычно такой участок огораживался, и на нем ставился общий для всех захораниваемых крест с голубцом – двускатной кровелькой. Традиция поморских северных скитов требовала устройства больших крестов из бруса, часто с изображением распятия и орудий страстей Христовых. Да и сама постановка креста с голубцом восходит к древнейшим традициям захоронения русских. Дело в том, что голубец означает надгробный памятник определенных форм. Он выполняется или в виде сруба с крышей, будки, домика или столбика с кровлей. Срубы как бы копировали форму дома, а гробницы представляли, в сущности, часовни. Кровли таких голубцов-столбов и срубов украшались главками с крестами и резными причелинами по скатам. Хранителями этих традиционных форм захоронений были прежде всего старообрядцы. Но и у них разнообразие типов голубцов свелось к кровле над крестом, тем более, что правительство в XIX в. запретило устройство надгробий в форме голубцов [3].
В конечном итоге, к началу XIX в. выработалась своеобразная компромиссная форма старообрядческого надгробного памятника в Москве – большой каменный крест, поднятый на высоком пьедестале под кровелькой, и каменное надгробие перед ним в виде гроба. Выполненные из известняка и песчанника, кресты были окрашены. Пьедесталы под крестом, в соответствии с господствующим в художественной культуре стилем классицизма, обрабатывались рельефной резьбой в виде завитков аканта и также покрывались краской (фон – красный, а листья – золоченые). Обычно на пьедесталах, выше орнаментальной части, помещалась надпись с объяснением, кому или какому роду принадлежит захоронение. Текст, как правило, выполнялся шрифтом, принятым в официальной переписке XVIII в. Судя по сохранившимся надгробиям, можно предположить, что около 60-х годов для сооружения крестов и надгробных саркофагов стали чаще применять черный полированный камень, предпочитая его распространенному ранее известняку. Стиль надгробий становится более строгим. Орнамент из бусин и цветов уступает место текстам из священного писания и символике распятия. Хотя на крес тах символ распятия и орудия страстей Христовых оставался всегда.
Все эти традиционные формы старообрядческого захоронения присутствуют и на памятниках Морозовых на Рогожском и Преображенском кладбищах, и в то же время в них много необычного, как необычна и своеобразна сама история этой замечательной семьи. Пройдя уже значительную часть территории Рогожского кладбища от его главных ворот, вы видите слева от аллеи монументальное сооружение, возвышающееся над всеми остальными памятниками. Это – ажурная металлическая сень над могилами рода Морозовых, выполненная архитектором Федором Осиповичем Шехтелем [4]. Шехтель являлся как бы придворным архитектором этой новой купеческой аристократии. Сам выходец из купеческой семьи саратовских немцев, впитавший в себя традиции немецкой и русской культуры, которые так тесно переплелись в кон. XIX –нач. XX вв. в родословной русского купечества (вспомним широко известную Маргариту Кирилловну Морозову с ее родословной, фабрикантов Кноппов и их роль в техническом оснащении фабрик Морозовых и т.д.), Шехтель прекрасно понимал тот социальный заказ, который ставил перед ним окрепший и рвущийся к большим государственным реформам класс промышленников и банкиров. Он был сам частью этого класса, этой культуры, сопровождал их в жизни и отдавал должное их заслугам после смерти. То, что он понимал и любил готику, виртуозно, по-театральному, разыгрывая ее темы в архитектуре – не удивительно. Скорее приходится удивляться, как он смог прочувствовать и своеобразно вплести в тягучие грезы модерна крепкую традицию русской культуры. Или здесь влияние заказчика, его воля, направляющая руку мастера?
В захоронении Морозовых на Рогожском представлены все основные формы старообрядческих надгробий. Сама сень – это как бы развитие темы голубца. За высокой металлической решеткой в северо-западном углу большой каменный крест на высоком пьедестале с дополнительной «муфтой». Он поврежден, но бережно прикреплен растяжкой к стойке, ограждающей надгробия сени. На пьедестале надпись: «При сем кресте полагается род Богородского купца Саввы Васильева Морозова». С западной стороны на кресте 6 круглых заглублений (возможно, от бронзовых вставок). Это могила основателя рода. Рода, которому суждено было унаследовать не только традиции народной культуры, деловитость и умение, но даже соединить в себе то, что разрушил раскол. Морозовы объединили не только русские купеческие связи, но и немецкие, и английские. Как известно, Николай Давыдович Морозов состоял членом английских профсоюзов.
Подобно новой аристократии, они унаследовали даже традиции династических легенд. Как не хотела в свое время народная молва мириться с известием о смерти Дмитрия-царевича, Петра III и Александра I , так и после смерти Саввы Тимофеевича, трагически погибшего в 1905 г., долго ходила легенда, что он жив и скрывается где-то за рубежом [5]. Его мраморное надгробие отражает рафинированную культуру входящего в русскую традицию стиля модерн. Большой мраморный крест с удивительно прекрасным распятием и мраморная решетка надмогильного обрамления с фигурами клюющих павлинов, как бы перенесенных со страниц древнерусской книжной миниатюры (работа Н.А. Андреева). Среди этих надгробий доминирует часовня-памятник над могилами мануфактур-советника Тимофея Саввича Морозова (ск.1889 г.) и его супруги Марии Федоровны Морозовой (ск. 1911 г.). В этом массивном сооружении с парными короткими колонками по углам, с килевидным завершением арок еще чувствуется влияние византийско-русского стиля, но четырехгранный шатер с маленькими главками напоминает о традиции шатровых завершений старообрядческих часовен и храмов. Можно сказать, что это – доведенная до логического завершения одна из форм древнего скромного голубца.
Не касаясь за недостатком времени интересных особенностей остальных надгробий этого захоронения, обратимся к захоронениям Морозовых на Преображенском кладбище. Здесь покоятся представители родовой ветви Елисея Саввича и наиболее известной ее части – рода Викуловичей. Викула Елисеевич Морозов – купец I гильдии, владелец предприятия «Викула Морозов и сыновья», бывшего вторым по значению после предприятия «Саввы Морозова сын и компания». Эта ветвь была беспоповщинская, но особая. Дело в том, что беспоповцы-феодосеевцы, создавшие Преображенское кладбище, были наиболее строгим согласием, отвергавшим все возможные компромиссы с властью и господствующей церковью. Отрицание возможности восстановления священства, изменившего старой вере, логически приводило к отрицанию таинств, совершаемых священниками, в том числе и таинства брака. Такой взгляд укреплял позицию общины как сообщества христиан, окруженных греховным миром, перед концом света. Но так как конец света все отодвигался, а жить было надо, и жить не только в монастырской общине, а в семье, в миру, то вопрос о законном браке стал очень остро. Хранители беспоповщинской традиции, такие как И.А. Ковылин или С.С. Гнусин, были непримиримы в этом вопросе, но на Гнусина донесли свои же единоверцы, что он беглый, проживает под чужим именем и защищает учение о недействительности невенчанного брака [6]. Недовольные стали образовывать свои общины, где наставники благословляли брак. Среди таких отколовшихся был и Елисей Саввич Морозов. В роду Морозовых существовало даже предание, что он организовал свое согласие под названием Елисеева вера [7]. Точно известно, что в 1844 г. Елисей Саввич Морозов, купец и фабрикант, вместе с купцами Н.М. Гусаревым, М.Ф. Зенковым и В.Ф. Пивоваровым входили в состав попечителей поморского согласия, члены которого, в отличие от феодосеевцев, молились за царя и не отвергали браков [8].
На Преображенском не принимали монинцев и даже перекрещивали переходящих от них. Тем не менее кладбище примиряло и тех, и других. Над фамильным местом Елисея Саввича стоит большой крест из черного полированного камня с заглублением основной плоскости в виде ковчега. В основании его – большой камень с надписью: «Могилы рода Богородского I -ой гильдии купца Елисея Саввича Морозова». Рядом надгробия- саркофаги из того же камня с надписями: «Елисей Саввич Морозов. Родился 7 июня 1798 г. скончался 21 февраля 1868 г.» На другой стороне саркофага надпись говорит о захоронении здесь же жены Евдокии Диомидовны Морозовой, скончавшейся в 1899 г.
Сын Елисея Саввича, Викула Елисеевич, продолжил попечительство брачного направления беспоповцев. Для него в 1869 г. был выстроен специальный особняк в Введенском переулке по проекту арх. Д.Н. Чичагова. Позже, в 1895 г., при его сыне, Алексее Викуловиче, дом был частично перестроен И.Е. Бондаренко, отделка ряда помещений осуществлена Ф.О. Шехтелем [9].
Что из себя представлял Алексей Викулович? Вот характеристика одного из промышленников, известного своими воспоминаниями «Москва купеческая», Павла Афанасьевича Бурышкина: «Все они (Викуловичи) были старообрядцы-беспоповцы, кажется, поморского согласия, очень твердые в вере. Все были с большими черными бородами, не курили и ели непременно своей собственной ложкой. Самый известный из них Алексей Викулович, у которого была редкая и прекрасно подобранная коллекция русского фарфора. В Москве эту коллекцию знали мало, так как владелец не любил ее показывать» [10].
А вот что писала об этом же человеке его родственница, известная меценатка Маргарита Кирилловна Морозова: «Очень любили мы с сестрой Алексея Викуловича Морозова. Это был наш любимый собеседник, с ним мы проводили очень и очень много времени. Он был гораздо старше нас, в то время ему было лет тридцать с чем-нибудь. Это был человек очень тонкого ума, очень остроумный, любивший женское общество, хотя сам неженатый. Человек он был очень культурный, любил культурную работу больше, чем занятие своим делом, деятельную роль в котором он предоставлял своему более молодому брату Ивану Викуловичу. Он собрал огромную чудную коллекцию русского фарфора, икон и гравюр-портретов. Внешность его была очень приятной. Лицо правильное, нос «морозовский» с горбинкой, очень приятные голубые глаза и ослепительно бело-розовый цвет лица. Одет он был всегда с иголочки, все на нем было новое, без малейшей морщинки. Надо сказать, что он принадлежал к старообрядческой семье преображенского толка беспоповцев. В его доме была молельня этого толка и он, после смерти отца, остался как бы главой его. Беспоповцы были самые непримиримые из старообрядцев и во всех обычаях своей повседневной жизни они не сливались с окружающей средой. Конечно, родители Алексея Викуловича уже от многого отошли, но, все-таки, они были люди еще очень старинные. Дом, который после смерти отца перешел к нему (на Покровке во Введенском переулке) как к старшему, был огромный, с бесконечным числом комнат. Все комнаты второго этажа наполнились витринами с фарфором его собрания и ико нами. Сам же он жил внизу, где у него были две столовые, гостиная и кабинет. Кабинет его был двусветный, очень высокий, весь отделанный темным деревом с пятью панно работы М.А.Врубеля, изображавшими Фауста, Мефистофеля и Маргариту. А.В. часто устраивал у себя обеды и приглашал нас. Его обеды были всегда лучшими из всех, на которых мне приходилось когда-нибудь бывать. В маленькой столовой стоял посередине комнаты огромный стол, накрытый белоснежной скатертью, весь сплошь заставленный закусками и графинами с разноцветными водками и винами. Посередине стола на серебряных длинных блюдах лежали розовые рыбы, семга, лососина, сбоку сверкающий хрустальный жбан со свежей икрой. На другом конце стола огромный окорок ветчины и красные лангусты (обычно старообрядцы не употребляли экзотических продуктов моря. – И.Р. ). Весь остальной стол был заставлен вазочками и тарелками со всевозможными колбасами, сырами, копчеными рыбами, салатами, чего только не было!.. Этот стол был так красив и живописен, что я очень жалею, что никто его не написал.
Обед проходил в большой столовой, рядом. Стол всегда был очень нарядно убран цветами, и кушанья подавались самые лучшие. Особенно хороша была стерлядь в шампанском, которую мы всегда ели. Алексей Викулович сам ел и пил очень мало, но, главным образом, он старался доставить удовольствие приглашенным» [11] .
Известно, что Алексей Викулович не окончил 6-го класса реального училища и был приставлен, как тогда говорили, к делу своего отца, которым он успешно занимался до самой смерти Викулы Елисеевича, т.е. до 1894 г. К 1895 г. он передает руководство фабриками младшему брату Ивану и полностью отдается своему главному увлечению – коллекционированию, что вообще было не редкость для старообрядческих семей. Но его коллекция была особой: помимо древних икон и предметов старинного серебра, она включала 2459 предметов уникального собрания фарфора [12].
Такие люди могли все и осознавали это. То было время русского ренессанса, непобедимой веры в свои возможности, веры в мощь и красоту искусства, красоту, которая может спасти мир. «Я чувствую в себе честолюбивые и обширные планы. Я могу быть критиком, музыкантом, художником, актером, журналистом. Я русский самородок. Меня тянет с одного на другое потому, что у меня избыток сил!» – говорит герой пьесы Сумбатова-Южина «Джентльмен», прототипом которого был другой Морозов – Михаил Абрамович.
Но на пороге стоял XX в. В доме в Введенском переулке (Подсосенский, 21), где была поморская моленная, коллекция фарфора, где интерьеры были отделаны в готическом стиле, парили на стенных полотнах Врубеля Мефистофель и Фауст. Какой пророческий знак мнимого могущества! Какой трагический символ обольщения человеческого разума на пороге XX в.!
Над могилой своего отца Алексей Викулович поставил, пожалуй, самый необычный памятник из всех Морозовых. Огромный массивный камень, завершенный шлемовидной золоченой главой с крестом. На западной и восточной стороне камня, во всю его высоту – мраморный крест, рукава которого охватывают боковые грани камня. Перекрестье как бы сдерживает расширяющееся из центра сияние, идущее пульсирующими концентрическими кругами. Основание креста раздваивается завитками, переходящими по сторонам в стебли процветшего креста. Крест с играющим солнцем. Русская народная примета говорит, что солнце играет на Пасху и Благовещенье [13]. На кресте по проекту Ф.О. Шехтеля 1897 г. должна была быть надпись: «Могилы Викулы Елисеевича Морозова и Евдокии Никифоровны Морозовой». Но на созданном памятнике написано только: «Помяни, мя, господи, егда приидеши во царствие сие». Вверху, в основании шлемовидной главы проходит изысканная полоска так любимых модерном фиолетовых и голубых цветов мелкой мозаики. Над ней карниз с резным орнаментом листьев аканта поддерживает грани шлема-купола. По сторонам мраморного креста две арочные ниши, как окна в часовне. Здесь были мозаичные иконы. Все сооружение кажется столь необычным, что на первый взгляд трудно объяснить, как оно могло появиться на старообрядческом кладбище. И в то же время это гениальное решение темы «голубца», наиболее традиционного для старообрядцев надгробного памятника. Столб-крест, завершенный куполом, превращается в дом Бога, в церковь, сияющую обещанным Воскресением благоразумному разбойнику. С единственной просьбой – даже не помиловать, а только помянуть его во царствии Господа. Рядом могила фабриканта-революционера Николая Павловича Шмита, сына Веры Викуловны, сестры Алексея Викуловича. Заключенный в 1905 г. после декабрьского восстания в Бутырскую тюрьму, он был зарезан в ней в 1907 г. Над его могилой был памятник работы А.С. Голубкиной, разбитый хулиганами после революции [14]. Красота не спасла мир. Трагический для семьи Морозовых 1905 г. был началом трагедии России XX в. Фауст начал полет с Мефистофелем над обезумевшей Россией. «Помяни, мя, Господи, егда приидеши во царствие сие».
[1] Рукописные собрания Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина. М., 1985, т. 1, вып. 2, с. 39.
[2] Макаров В.Е. Очерк истории Рогожского кладбища в Москве. М., 1994, с. 11.
[3] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989, т. 1, с. 371.
[4] Об авторстве Ф.О. Шехтеля в проектировании надгробий Морозовых на Рогожском и Преображенском кладбищах впервые заявил архитектор В.П. Ларин, однако из-за его скоропостижной смерти описания и публикаций, посвященных этим памятникам, в научной литературе до сих пор не было.
[5] Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1990, с. 118.
[6] Церковь, № 35, 1912, с. 840.
[7] Морозова М.К. Мои воспоминания.// Наше наследие. М., 1991, VI , с. 97.
[8] Титова А.А. Дневные дозорные записи о московских раскольниках. 1885, с. 4, 5.
[9] Борисова Е.А. Московские особняки эпохи модерна.// Музей. М., 1989, № 10, с. 9.
[10] Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1990, с. 119.
[11] Морозова М.К. Мои воспоминания// Наше наследие. М., 1991, VI, с. 100.
[12] Самецкая Е.Б. А.В. Морозов и создание государственного музея керамики// Музей. М., 1986, с. 159.
[13] Менро Д.Л. Архаическая символика орнамента намогильных памятников «голубцов»// Сб. «Коломенское (материалы и исследования)», под ред. В.Е. Сузделева. М., 1992, с. 70.
[14] Андриканис Е.Н. Хозяин чертова гнезда. М., 1980, с. 219.
Поделитесь с друзьями