Черноголовская газета № 43 (438) 23 - 29 октября 1999 года

Из биографии Института теоретической физики

И.М. Халатников

Исаа́к Ма́ркович Хала́тников (17 октября 1919, Екатеринослав — 9 января 2021, Черноголовка) — советский и российский физик-теоретик, действительный член АН СССР (РАН, 1984). Первый директор Института теоретической физики имени Л.Д.Ландау РАН. Лауреат Сталинской премии ll степени (1953).

Вскоре после того, как Лев Давидович Ландау попал в автомобильную катастрофу и получил очень тяжелые травмы (это произошло 5 января 1962 г.), стало ясно, что он не сможет вернуться к занятиям наукой. Это была потеря для всей теоретической физики, потому что Ландау был главой большой школы, которая играла очень важную роль не только в отечественной науке, но и в мировой.

Лев Давидович заведовал теоретическим отделом в Институте физических проблем, директором которого был Петр Леонидович Капица. Что собой представлял теоретический отдел Ландау? В то время в него входило шесть сотрудников: Е.М. Лифшиц, А.А. Абрикосов, Л.П. Горьков, Л.П. Питаевский, И. Е. Дзялошинский и я. Кроме того, у нас было несколько аспирантов, и среди них самый яркий - А.Ф. Андреев.

В теоретической физике в России было несколько школ - Л. Д. Ландау, И. Е. Тамма, Н. Н. Боголюбова. Школа Ландау отличалась, во-первых, близостью к экспериментальной физике, во-вторых, широтой интересов. Те, кто работал с Ландау, обязаны были знать всю физику, а не какую-то узкую область ее. И наконец, в этой школе трудные задачи традиционно решались наиболее адекватными математическими методами. После того, как Ландау ушел со сцены, его учеников стали приглашать в разные институты возглавить теоретические отделы. Возникла опасность, что от школы Ландау ничего не останется.

Как сохранить школу Ландау?

Это была серьезная проблема. Разумеется, Капица, который и пригласил к себе Ландау, и спас ему жизнь, вызволив из тюрьмы, очень ценил Ландау и его сотрудников. Однако к теоротделу он относился в некотором смысле утилитарно. Его в первую очередь интересовало взаимодействие теоротдела с экспериментальными лабораториями. А физики-теоретики имеют свои собственные задачи, которые выходят за рамки этих интересов.

В конце концов я пришел к убеждению: чтобы спасти школу, нужно организовать Институт теоретической физики. Каждый из нас, сотрудников Ландау, был специалистом высокого класса в своей области, однако никто не претендовал на то, чтобы заменить Ландау. Но дело в том, что Ландау был не только выдающимся ученым,- он обладал могучим критическим умом, в котором очень нуждается теоретическая физика. Это наталкивало на мысль попробовать собрать наиболее ярких учеников Ландау в одном месте и создать нечто эквивалентное критическому уму Ландау.

Кстати говоря, в это время в стране была весьма популярна идея коллективного руководства. Вот и возникла мысль, чтобы коллектив, скажем, из 12-15 учеников Ландау, активно работающих в разных областях,- коллективный критический ум мог работать так, как один Ландау.

Вместе с тем мы, несомненно, осознавали, что наш институт, Институт физических проблем - лучший в стране и в Академии наук и быть его сотрудником - большая честь. Кроме того, мы все привыкли к этому институту, как к родному дому, который оставить, естественно, очень трудно. Итак, идея созрела, но нужен был еще какой-то триггер. Таким триггером послужил случай, произошедший весной 1963 г. Петр Леонидович пожелал немедленно узнать мое мнение относительно зачисления на работу одного нашего аспиранта-теоретика, а меня не оказалось. Надо признать, что Петр Леонидович не отличался в таких случаях большим терпением, но тут уж слишком разъярился и, когда я пришел, показал мне приказ, в котором мне выносился выговор за отсутствие на работе. Я ему заявил, что такого терпеть не буду ни от кого, повернулся и собрался уходить. Петр Леонидович на моих глазах тут же порвал этот приказ, и мы никогда больше к этому не возвращались.

Этот случай произвел на меня тяжелое впечатление. Я понял, что от таких эксцессов мы не защищены. Надо сказать, что Капица любил подшучивать над молодыми теоретиками. Это довольно естественно - существует некий комплекс в отношениях между экспериментаторами и теоретиками. Но иногда эти шутки были не совсем безобидными. Как-то осенью 1961 г., незадолго до автомобильной аварии, мы сидели с Ландау на ученом совете, когда Капица заявил: "Ну что ж, спроси теоретика и сделай наоборот". Я посчитал эту шутку довольно грубой и спросил Ландау: "Как вы это терпите? Петр Леонидович знает, кто он. Но все-таки даже он должен понимать, кто вы". Ландау мне ответил: "Он спас мне жизнь, и я должен его прощать". Однако такую шутку, сказанную без Ландау, перенести было бы гораздо труднее.

Филиал или новый институт?

Буквально на следующий день после случая с разорванным приказом я позвал Абрикосова, Горькова, Дзялошинского, при этом присутствовал и Питаевский, и предложил: давайте создадим физико-теоретический филиал и выделимся из Института физических проблем. Не полностью, конечно,- мы не мыслили своей деятельности без связи с реальной физикой.

В это время президент Академии М.В. Келдыш находился под влиянием идеи создать вокруг Москвы научные центры по типу Кембриджа и Оксфорда - так мы все шутили. Н.Н. Семенов организовывал новый научный центр в Черноголовке. Ему было непросто: столичные ученые не были настроены уезжать из Москвы, а уровень провинциальных был не слишком высок. В этой ситуации и Келдыш, и Семенов понимали, что привлечение сильных московских физиков сулит этим центрам большие перспективы. Там же, в Черноголовке, академик Г.В. Курдюмов вместе с Ю. А. Осипьяном, своим учеником, начали организацию Института физики твердого тела. Многие из нас были очень близки к этой области физики, и это подкрепляло мою идею перебазироваться в Черноголовку, поближе к Институту физики твердого тела, но как независимое научное учреждение - филиал Института физических проблем.

Я позвонил Н.Н. Семенову и сказал, что хотел бы с ним встретиться. Тот, конечно, мгновенно догадался зачем. Известно, что Николай Николаевич и Петр Леонидович были друзьями с молодых лет и дружили домами. В этом дуэте Петр Леонидович был старшим. Дело не в разнице в годах, а в том, что Николай Николаевич относился, я это знаю, с большим пиететом к Петру Леонидовичу и рассматривал его как старшего товарища.

Приехал я к академику Семенову домой. Наталья Николаевна угостила нас чаем, мы сидели за большим круглым столом, разговаривали. Кстати говоря, стол этот был двухэтажный (такие есть во всем мире) - у него была внутренняя вращающаяся часть, на которую ставилось угощенье. Такое устройство оказывалось очень кстати в тех случаях, когда гость слишком нажимал на какое-то блюдо. Тогда Наталья Николаевна осторожно поворачивала вращающуюся часть стола так, чтобы отодвинуть от гостя это блюдо.

Разговор получился короткий, Семенов сразу загорелся этой идеей и заявил, что поддержит наш план создать филиал Института физических проблем в Черноголовке. Заручившись такой поддержкой, я решил поговорить с Капицей.

Последний не ожидал таких решительных действий с нашей стороны, но сказал, что готов обсуждать эту идею. И мы вскоре встретились втроем - Николай Николаевич, Петр Леонидович и я. Капица одобрил эту идею и решил, что мы будем продвигать ее. Однако спустя еще некоторое время неожиданно сказал, что передумал. Мне не оставалось ничего иного, как заявить: тогда мы выделимся в самостоятельный институт.

Я понял, что нам нужна более широкая поддержка, и позвонил А.П. Александрову, который был директором Института физических проблем в то время, когда Петр Леонидович находился в опале. У меня было ощущение, что он ко мне довольно неплохо относится. Тогда академик Александров был директором Института им. Курчатова. Он мгновенно согласился меня принять и отнесся к нашей идее создать Институт теоретической физики с большим энтузиазмом. Он по своей привычке потер руки, прежде чем снять телефонную трубку, и позвонил академику-секретарю Отделения общей физики Льву Андреевичу Арцимовичу. Говорит: "Алло, Лев. У меня здесь Халатников. Теоретики, оказывается, хотят организовать свой цыганский табор. Надо им помочь". Авторитет Александрова был очень высок, и Арцимович сказал, что поддержит нас. Настала пора переходить от слов к делу.

Петр Леонидович нас постоянно учил, а меня можно научить, я до сих пор еще не стыжусь учиться. Так вот, он всегда повторял: "Это только о любви на словах говорят, а о делах надо писать". Я последовал этому совету. Письмо президенту Академии о необходимости создания Института теоретической физики на базе отдела теоретической физики Ландау было составлено, предстояло собрать подписи.

Я всю жизнь играл открытыми картами и считал бы непорядочным скрывать что-либо от Петра Леонидовича. Поэтому, конечно, сказал, что приготовил такое письмо. Он спросил, кто его подпишет. Я ответил, что А.П. Александров, Н.Н. Семенов, Л.А. Арцимович. И, естественно, я решил привлечь Г.В. Курдюмова, а также Н.М. Жаворонкова, который занимался организацией в Черноголовке нового химического института (Института новых химических проблем - прим. ред. "ЧГ"). Реакция академика Жаворонкова была весьма нетривиальна: "О! Я эту идею поддерживаю. В России всегда был дух коллективизма, даже в деревне - деревенская община, это очень глубоко в русском народе. Хорошая идея, вы продолжаете традиции деревенской общины". Николай Михайлович вообще был человеком доброжелательным.

Петр Леонидович сказал: "После того, как все подпишут, я тоже подпишу".

О мушкетерах

Дальше завертелась бюрократическая машина. И 14 сентября 1964 г. появилось совместное постановление за подписью К. Н. Руднева - председателя Комитета по науке и технике - и академика М. Д. Миллионщикова, который в то время замещал Келдыша.

Дальше возникли проблемы с моим назначением директором института. Было очень сильное сопротивление в Отделе науки ЦК. Вначале даже Келдыш не мог преодолеть это сопротивление. Там не хотели и обсуждать мою кандидатуру. Но в жизни серьезные вещи можно создать, только если имеешь группу единомышленников, пусть небольшую, но готовую сражаться до конца. Когда судили Тухачевского, ему инкриминировали, что он где-то в своем кругу сказал, что если бы у него были три мушкетера, то он запросто захватил бы Кремль. Мой жизненный опыт показывает, что достаточно и одного мушкетера. К сожалению, его не всегда удается найти.

На этот раз три мушкетера были, это мои три товарища: Абрикосов, Горьков и Дзялошинский. Они (об этом я узнал позже) пошли к Келдышу и сказали, что новый институт, который он поддерживает, будет создан только в том случае, если Халатников будет директором. В противном случае они в этом деле не участвуют.

В конце концов в начале 1965 г. согласие было получено, и я был назначен директором института.

Как формировалась гвардия

Итак, мы начали собирать гвардию, из которой хотели создать костяк института. Вместе со мной из теоротдела пришли Абрикосов, Горьков, Дзялошинский. Питаевский остался в Институте физических проблем вместе с Е.М. Лифшицем (в это время они продолжали писать курс Ландау - Лифшица, уже без Ландау). Мы, естественно, хотели, чтобы к нам присоединился наш аспирант (к тому времени защитившийся) Александр Федорович Андреев, но он был самым тесным образом связан с экспериментальными лабораториями. Его уход был бы очень чувствителен для Института физпроблем.

Мы пригласили Валерия Леонидовича Покровского из Новосибирска, который уже с 57-го года близко сотрудничал с теоретическим отделом Ландау, развивая идею масштабной инвариантности. В Черноголовку переехал из Киева Эммануил Иосифович Рашба - специалист по физике полупроводников, а из Ленинграда - Герасим Матвеевич Элиашберг, внесший существенный вклад в физику сверхпроводимости. Вскоре к нам присоединился Анатолий Иванович Ларкин из Курчатовского института, а затем - Аркадий Бенедиктович Мигдал. Из Минска был приглашен специалист по гидродинамике и лазерной физике Сергей Иванович Анисимов. Позже у нас стали работать Владимир Наумович Грибов и Владимир Евгеньевич Захаров (ныне академик РАН, директор Института теоретической физики им. Ландау, известный поэт и выдающийся физик-теоретик в одном лице - прим. ред "ЧГ") . Постепенно мы как бы заполнили все ниши теоретической физики, получив специалистов-лидеров в каждой из ее областей: физике твердого тела, ядерной физике и теории поля, физике полупроводников, теории фазовых переходов, гидродинамике, теории гравитации. В институте почти с самого начала стали работать два выдающихся математика - Сергей Петрович Новиков и Яков Григорьевич Синай, которые обладают замечательным качеством - понимают язык физиков. Поэтому у нас получился полный ансамбль...

Окно в Европу и целый мир

Американский журнал "The Scientist" в 1990 г. опубликовал таблицу десяти лучших научно-исследовательских учреждений Советского Союза. В это время уже началась так называемая "утечка мозгов", и в связи с этим американцы усилили внимание к уровню науки в Советском Союзе. В эту таблицу вошли Московский университет, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, Физический институт им. П. Н. Лебедева АН, Физико-химический институт им. Л. Я. Карпова, Институт теоретической и экспериментальной физики, т. е. крупномасштабные учреждения. В этом списке лучших институтов оказался и Институт теоретической физики им. Л. Д. Ландау. Отбор производился по индексу цитирования, в рассмотрение включались институты, которые превзошли некий порог по числу публикаций. Так вот, среди десяти лучших институтов Советского Союза Институт теоретической физики, получивший в 1968 г., после смерти Ландау, его имя, был поставлен на первое место. Средний индекс цитирования - больше 16. Замечу, что институты, которые оказались на последних местах в десятке лучших, имели индекс около 4. Отрыв в 4 раза! К 1989 г. в Институте им. Л. Д. Ландау работало уже 11 членов нашей Академии наук. Для маленького научного института, в котором работало тогда 70 научных сотрудников, это довольно высокий процент. Таким образом, наши успехи были признаны и в стране, и за рубежом.

Начиная с 1989 г. мы почувствовали разрушительное действие "утечки мозгов". Страна открылась, поездки стали свободными, а многие из наших ученых, даже молодые, имели мировое имя. К этому времени у нас образовалось три поколения учеников, это уже были не ученики Ландау, а, как их называли, представители школы Института Ландау. Институт приобрел большую популярность, американские университеты начали охоту за нашими учеными.

Институт начал терять своих лидеров, которые уезжали в США на постоянную работу. Это предвещало конец. Когда мы потеряли Ландау, мы его заменили группой лидеров, но если распадается коллектив лидеров, то у института уже нет своего лица. Стали думать, как спасти институт. Все понимали, что наилучшее решение проблемы - это сделать так, чтобы наши ведущие ученые, которых привлекает работа на Западе, половину времени проводили там, а половину - в институте, поддерживая связь с коллективом сотрудников, со студентами. Потеря лидеров означает не просто потерю лидеров, это потеря тех учителей, которые могут подготовить будущих ученых, это потеря студентов, потому что лидеры привлекают молодежь. Стали думать, как создать такую систему, при которой ученые могли бы только половину времени проводить на Западе, а половину в своем институте.

Первый план состоял в том, чтобы создать филиал Института Ландау в Турине, где был небольшой институт без постоянного состава. На базе этого института можно было бы организовать наш филиал, где полгода работала бы одна команда, примерно из 10 человек, а полгода - другая. Нечто вроде вахтового метода. Турин казался удачным выбором - это центр Европы, близкий от других научных центров - Гренобля, Цюриха, Парижа и т.д. И, кроме того, мне не хотелось, чтобы наши ученые уезжали за океан, откуда по разным причинам гораздо сложнее возвращаться.

К сожалению, в туринском институте дело оказалось недостаточно хорошо организовано. Европейские и даже итальянские ученые не были привлечены к деятельности этого центра. Кстати говоря, на Западе нет таких традиций коллективного труда, какие были в нашей стране. Там не принято обмениваться своими идеями, обсуждать предварительные результаты. Интерес к чужим работам отсутствует, и некоторые ученые, осевшие на Западе, жалуются на свое одиночество, вспоминая золотое время в Институте Ландау, где была творческая атмосфера и товарищи, которые проявляли искренний интерес к их работе.

Наша итальянская программа проработала полгода, а затем стало ясно, что у организаторов нет средств. Между тем вторая смена из 10 человек уже была готова выезжать. Я оказался в сложном положении: зря взбудоражили людей, вместе с их семьями. И тогда я решился и послал факс Даниэлю Тулузу, директору департамента физики Французского национального совета научных исследований (CNRS), с которым я до этого говорил лишь однажды. Основной аргумент, который я использовал в обращении к Даниэлю Тулузу, сводился к тому, что советская наука (включая Институт Ландау) - часть европейской культуры, и поэтому "утечка мозгов" из нашей страны разрушает также и европейскую культуру. Почву я нащупал верно, потому что французы очень ревниво относятся к тому, что американцы перекупают всех ученых, в том числе и французских...

В январе 1991 г. наша вторая "итальянская" смена выехала во Францию. Эта группа очень успешно проработала полгода во Франции.

В 1990 г. делегация Академии наук ездила в Израиль вести переговоры о сотрудничестве. Ко мне обратился президент Вейцманского института с предложением создать и у них филиал. Вопрос решился буквально на лестнице, за 5 минут. И уже с 1992 г. такой филиал начал работать.

И сейчас эти филиалы успешно функционируют, хотя не по той строгой схеме, которую я задумывал.

Поделитесь с друзьями